Великий Сибирский Ледяной поход Каппеля

Вечером 7 февраля авангард 3-й армии, шедший в голове общего движения, внезапно в поселке Иннокентьевском атаковал и захватил два орудия и обоз красных, разгружавших военные склады. Немедленно же начальнику авангарда было вручено ультимативное требование начальника 2-й чешской дивизии о полной нейтрализации Глазковского предместья. В качестве мотива указывалось оградить от насилий семьи железнодорожных служащих, занятых перевозкой чешских войск.

В этот день 8-я дивизия, двигаясь из деревни Усолье в деревню Сухую вдоль реки Ангары, имела бой с группой красных, перешедших на левый берег реки у деревни Усть-Китой (Звереве). Красные ушли на правый берег, не оказав серьезного сопротивления.

На 8 февраля Уфимская группа получила задание занять деревню Усть-Куду на правом берегу реки Ангары и оставаться в ней до прохода на восток группы генерала Вержбицкого, сделавшей накануне неудачную попытку выйти на Балаганский тракт в районе деревни Мальшинское. После короткой перестрелки деревня Усть-Куда была занята около 9 часов утра, и группа оставалась в деревне до поздней ночи, ведя перестрелку с появлявшимися по временам группами красных; со стороны противника действовали два легких орудия. Около 8 часов вечера неожиданно было получено приказание оставить деревню Усть-Куду и перейти в поселок Иннокентьевский, ввиду намеченного в эту ночь движения в обход города Иркутска.

 

К этому времени наша агентурная разведка и чешская информация установили окончательно факт расстрела Верховного Правителя. Выяс*нилось также отсутствие в городе значительных групп белых, нуждающихся в нашей выручке; отпали соображения о материальной выгоде занятия города Иркутска, так как красные увели с собой абсолютно всех лошадей, а наличные перевозочные средства армии не позволяли поднять даже те склады, что были найдены в поселке Иннокентьевском. Отпадали, таким образом, все серьезные соображения в пользу атаки города, и в то же время увеличились опасения чешского вмешательства — и не в нашу пользу — при первом удобном случае. Приходилось также считаться с крайней ограниченностью наших огнестрельных припасов и возможностью контратаки красных. На совещании генерала Войцеховского со старшими начальниками 3-й армии все эти соображения склонили большинство к решению отказаться от атаки и обойти Иркутск с юга.

Генерал Войцеховский присоединился к мнению большинства и отдал приказ начать обходное движение в ночь с 8 на 9 февраля. Намеченный путь шел вдоль железной дороги до моста через реку Иркут, где, в непосредственной близости от города, поворачивал по рекам Иркут, Кая на деревни Медведеве, Маркове и далее, огибая огромную лесистую сопку и выходя снова на большой тракт в нескольких верстах восточнее города Иркутска. Для прикрытия движения всех частей была оставлена в военном городке, непосредственно против западной окраины города, Енисейская казачья бригада с двумя захваченными накануне орудиями.

 

Около 11 часов вечера дивизия начала движение от поселка Иннокентьевского, следуя за 3-й армией. Ночь была чрезвычайно холодной и, против обыкновения, с сильным ветром. Я продрог до костей и, чтобы хоть немного согреться чашкой горячего чая, задержался с частью штаба на несколько минут в деревне Маркове, благодаря чему оторвался от частей дивизии. На спуске к Ангаре по узкой лесной дороге произошла обычная задержка в движении, и когда мы, наконец, выбрались на открытое место, то увидели две уходящие по разным дорогам колонны. Полагая, что это одно из обычных разветвлений пути, мы направились за правой колонной и, как выяснилось позднее, попали на переселенческую дорогу, уклонявшуюся на юго-восток по ряду лесных хуторов. В надежде найти поворот налево двигались по ней до вечера, пока удаляющиеся паровозные свистки не убедили нас, что мы ушли далеко на юг. По счастью, уже в полной темноте удалось обнаружить едва заметный след зимнего пути, приведшего нас поздно вечером к ст. Михалево, где мы вынуждены были остановиться после суточного непрерывного движения от деревни Усть-Куды. Части дивизии ночевали в указанном им районе деревень Большереченская и Тальцы.

К вечеру 10 февраля Уфимская группа сосредоточилась в деревне Лиственичное, на берегу Байкала. Ночевавшие здесь накануне головные части 3-й армии в это время уже начали движение через Байкал.

 

Несложная обычно операция перехода через Байкал предстала на этот раз перед армией в ином виде. Лед на озере встал лишь незадолго до прибытия армии — исчез пар посередине, по наблюдениям местных жителей. Еще никто в этом году не переходил Байкал, и ни один из опытных проводников не брался вести голову колонны непосредственно от деревни Лиственичное на поселок Мысовск. Лица, хорошо знавшие особенности причудливого Байкала, строение его льда и ничем не объяснимое периодическое появление трещин, рекомендовали продвинуться предварительно вдоль западного берега Байкала до деревни Голоустное (45 верст) и только оттуда пересечь озеро, пройдя до Мысовска еще 45 верст. Это несколько удлиняло общий путь по озеру, но делало его безопаснее.

Еще более осложняла обстановку наша полная неосведомленность о том, что делалось по ту сторону Байкала. Чешские источники опре*деленно говорили, что накануне в районе Мысовска был бой, в результате которого поселок и станция оказались в руках сильной группы красных с артиллерией и бронепоездом. Приходилось также считаться с возможностью появления у деревни Голоустное сильного и весьма активного отряда партизана Карандашвили, который, по некоторым сведениям, еще накануне выступил с Верхоленского тракта в направлении на деревню Голоустное.

 

Произвести разведку льда не представлялось возможным, так как это потребовало бы не менее двух суток, между тем в деревне Лиственичное безостановочно прибывали новые части. Поэтому генерал Войцеховский приказал 3-й армии выступить после полудня 10 февраля на деревню Голоустное, где переночевать, и 11-го пересечь Байкал по линии Голоустное—Мысовск.

Наибольшую опасность при движении по озеру представляли внезапно появляющиеся и столь же внезапно исчезающие трещины во льду. В предвидение этого головные части имели необходимый материал для перекрытия трещин, однако применить его пришлось только однажды на всем пути до деревни Голоустное. К вечеру 10-го голова 3-й армии благополучно достигла деревни Голоустное, не обнаружив там противника.

11-го утром Уфимская группа выступила из деревни Лиственичное, и в то же время Ижевская дивизия, шедшая в голове 3-й армии, начала движение поперек Байкала. Ижевцам пришлось прокладывать свежий путь, идя по компасу; местные жители категорически отказались быть проводниками и помогли только определением положения Мысовска на далеком рельефе гор восточного берега озера. Путь оказался исключительно трудным, так как почти все лошади шли на старых, стертых подковах, скользили и падали на каждом шагу, вызывая ежеминутные остановки. Движение шло крайне медленно; люди выбились из сил в непрестанных усилиях понудить несчастных животных идти вперед или поднять упавших. Живые вехи из брошенных лошадей отчетливо обозначили пройденный путь; одна только Ижевская дивизия оставила на льду около ста лошадей. Только с наступлением темноты дотянулась голова колонны до гостеприимного Мысовска, занятого передовыми частями Японского экспедиционного корпуса.

Уфимская группа благополучно прошла участок пути от деревни Лиственичное до деревни Голоустное и после шестичасового большого привала, в ночь на 12 февраля, выступила на Мысовск. Пришлось преодолеть те же трудности, хотя и в меньшей степени, так как дорога была рке обозначена и укатана шедшими впереди. На рассвете 12 февраля 8-я дивизия подошла к Мысовску, пройдя за сутки около 90 верст.

Ледяной поход окончился...

 

Весь поход с линии реки Томь до Байкала можно разделить на три периода, отличных друг от друга по особенностям движения, вызванным отчасти обстановкой, при которой движение происходило, отчасти использованием опыта первых недель похода. Первый период — от реки Томь до реки Енисея, второй — от реки Енисея до района города Канска и третий — далее до Байкала.

Наиболее характерной особенностью первого периода являлось сохранение некоторой видимости боевого фронта в сторону основного врага — регулярной Красной армии, со всеми особенностями его управления. Армии отходили на широком сравнительно фронте в 70— 80 верст, получали определенные, точно формулированные задачи там, где командование было в состоянии поддерживать связь со своими колоннами. Конечная цель движения для главного командования еще не была ясна, так как отсутствовали точные сведения и о событиях в тылу, и о боеспособности своих частей. Катастрофа, пережитая 2-й и 3-й армиями в Щегловской тайге, исчезновение 1-й армии и восстания в тылу захватили главное командование врасплох. Управление фронтом чувствовалось лишь очень слабо, благодаря, быть может, особенностям генерала Каппеля, личная доблесть которого не могла возместить отсутствия в нем умения разобраться в создавшемся хаосе, проявить необходимое предвидение событий и показать железную руку при водворении порядка. Следует сказать, однако, что задача была явно непосильной для ординарного человека, ибо расстройство в управлении армиями и корпусами дошло до предела, не завися от внутреннего порядка в самих частях, так как боеспособный элемент временами буквально растворялся в море обозов, шедших на восток хаотически, без приказов и определенной цели. В этом отношении следует особенно выделить марш по Щегловской тайге, а также по лесистой местности между Ачинском и Красноярском. Порядок при движении и на ночлегах на этих этапах пути можно определить кратко — хаос.

 

В промежутке между двумя лесными участками 8-я дивизия двигалась самостоятельно, имея на большей части пути свою дорогу, по которой шли лишь немногие посторонние части и обозы. Благодаря этому можно было сохранить должный боевой и внутренний порядок в частях и даже несколько прибрать их к рукам, что было так необходимо после тяжких потрясений, пережитых в Щегловской тайге. Полки получали свои районы расквартирования, заранее отведенные квартирьерами, что облегчало снабжение продовольствием и фуражом. На походе удавалось также сохранить полный порядок, чем дивизия резко выделялась на общей хаотической картине похода.

На участке Ачинск—Красноярск все резко изменилось. Скопление обозов на обоих главных путях было таково, что строевые части буквально утонули в их стихийном потоке, и, несмотря на чрезвычайные усилия, не удавалось поддержать даже видимости порядка. Утром 3 января на моих глазах обоз штаба дивизии был отрезан и увлечен на другую дорогу; мы вынуждены были предоставить его собственной участи, сознавая, что осталось только одно средство повернуть его на свое направление — открыть огонь по тем, кто пересекал нашу дорогу. Пытаясь оградить порядок движения в частях Уфимской группы, командующий группой распорядился не допускать никаких посторонних обозов на полотно железной дороги, назначенное для движения группы, применяя, если понадобится, оружие. Когда я при личной встрече спросил, действительно ли это имеется в виду приказанием, то получил в ответ неопределенное пожатие плечами. Было очевидно, что точное выполнение приказания повлекло бы к гибели сотен своих же людей и в некоторых случаях все же не дало бы ожидаемых результатов.

 

Еще хуже было на ночлегах. При походном движении, особенно днем, удавалось удерживать под наблюдением хотя бы мелкие строевые части, до батальонов включительно; на местах ночлегов и это было невозможно. Мелкие населенные пункты, назначаемые приказом для ночлегов, еще задолго до прихода дивизии оказывались забитыми до отказа людьми и повозками. Нужно было бы и здесь применение оружия, до открытия огня включительно, чтобы очистить хоть несколько хат для больных и для семейств. Фактически во многих случаях это делалось, причем огонь, чаще всего пулеметный, открывался, разумеется, в воздух, но результата своего обычно достигал, создавая невероятный хаос и подвергая «выселяемых» всем ужасам ночлега в лесу. В дивизии, однако, такой способ отвода квартир за весь поход не применялся ни разу. Но чтобы не оставлять всех на открытом воздухе, у костров, и дать людям хотя бы небольшой отдых, приходилось вклиняться и распыляться среди ранее пришедших частей. Переполнение обычно доходило до таких пределов, что даже и на улицах невозможно было сохранить компактное расположение строевых единиц. Нечего было и думать об организации обороны на таких ночлегах, и часто не имело даже смысла охранение, так как дороги оставались занятыми идущими всю ночь обозами. Наутро требовались особые меры, чтобы собрать и вытянуть в походную колонну рассеявшиеся роты и батальоны; в этом случае помогала сплоченность частей и боязнь людей отстать от своего полка. Легко себе представить, что получалось при действительном нападении красных, хотя бы и незначительными силами, на такой квартиробивак. В этом отношении дивизия была счастлива: ее ночной отдых за весь поход ни разу не был нарушен красными. Атаки красных на беспорядочное скопление наших частей у ст. Кемчуг и в особенности в деревне Зеледеева окончились катастрофически.

 

До Ачинска полки дивизии двигались компактно, везя при себе весь свой тяжелый нестроевой груз в виде больных, раненых и семейств. На марше к Красноярску, в ожидании атаки с юга, обозы были отделены от строевого элемента, и этот распорядок оказался чрезвычайно благо*приятным для них утром 6 января, когда удалось весь небоевой состав выбросить вперед и тем избавить от тяжкой необходимости пробиваться сквозь красную завесу.

Во второй период, на участке пути между городами Красноярском и Канском, армии рассыпались на несколько колонн, предоставленных самим себе и зачастую не подозревающих о своих соседях. На порядке движения сказалось очень остро поражение, понесенное в боях под Красноярском. Но уже со второго перехода удалось добиться некоторой видимости порядка; дивизия шла по приказу, не перемешиваясь ни на походе, ни на ночлегах, за исключением части пути по Кану. В этом сказались первые усилия генерала Войцеховского стать ближе к частям и взять налаживание порядка в свои руки. В одном случае, тотчас после Красноярска, имело место невыполнение приказа со стороны частей дивизии, но в дальнейшем это не повторялось ни разу. Характерные особенности этого периода — общая растерянность, вызванная отчасти отсутствием связи между колоннами и их изолированностью, стремление избегать столкновений даже со слабым противником и идти по линии наименьшего сопротивления.

 

Прорвавшись через оборонительную линию реки Кан, обе армии наконец объединились и вошли в связь друг с другом. Разъяснилась обстановка, установлен был в общих чертах план действий и конечная цель движения. Отсорились огромные обозы, неспособные части и учреждения, и состав армии свелся лишь к немногим строевым соединениям. Благодаря этому управление армейскими колоннами упростилось и явилась возможность установить строжайший порядок на походе и на ночлегах. Те немногие мелкие части, коим удалось выйти из красноярского окружения, были или расформированы, или включены в другие соединения и не могли уже осложнять или нарушать общий распорядок. В частности, для 2-й армии, разделенной на две колонны, порядок движения и ночлегов был определен рядом приказаний генерала Войцеховского, игравшего вообще доминирующую роль во всем походе. Заболевший после похода по реке Кан генерал Каппель теперь уже совсем не чувствовался в войсках. До Нижне-Удинска, со вступлением в главное командование генерала Войцеховского, обе армии придерживались одного, общего для всех порядка.

Привожу сущность одного из приказаний генерала Войцеховского, отданного 17 января в деревне Вайроновское. Им указывалось: 1) зарегистрировать все части, входящие в колонны, мелкие расформировать или свести в более крупные; так же поступить и с учреждениями; 2) всем новым частям дать наименование и в приказах указывать их точное место на марше; 3) весь небоевой элемент (больных и семьи) сводить в особые колонны; одиночным лицам реквизиции воспрещены. Общее наблюдение за выполнением указанного порядка возлагалось на особое лицо (генерал Макри), стоявшее во главе специального отряда. Ему разрешалось сбрасывать с общей дороги все части и учреждения, не вошедшие в определенную колонну, не допускать их на ночлеги и передавать в распоряжение ближайшей строевой части; водворять на места всех следующих или ночующих не по маршруту; принимать и разбирать все претензии от местного населения; арестовывать и направлять к командующему армией для повешения всех виновных в грубых нарушениях порядка реквизиции лошадей и продовольствия, а также и тех, кто реквизирует ненужные предметы; ему же было предоставлено исключительное право реквизиции у кооперативов.

 

Для лучшего понимания всех особенностей похода необходимо отметить прежде всего наиболее характерную черту его, клавшую отпечаток на все стороны жизни армии, до боя включительно: это — способ передвижения. Все без исключения передвигались на лошадях, верхом или в санях. Нет сомнения, что никаких человеческих сил не хватило бы на преодоление пройденного армией пространства, особенно в зимнее время и после напряженной, в высшей степени подвижной летней кампании между Волгой и Иртышом. Весь поход в седле проделали кавалерийские части и конные команды пехотных полков, но и конница была вынуждена вести огромный санный обоз для больных, семей и скудного хозяйственного имущества. К концу похода некоторые пехотные части пришли к выводу, что боеспособных людей полезнее везти в седлах: это давало возможность держать их более компактно и в руках, сокращало глубину колонн и время развертывания для боя.

Лошадь явилась истинной спасительницей армии. На походе в глазах всех без исключения, от командующего армией до последнего рядового, она уподоблялась верблюду в пустыне. Пала лошадь — погиб и всадник или все едущие в санях, если не выручали соседи или не было под рукой заводной. Как и во всем, в крепких, сплоченных частях одиночные падежи лошадей в пути не вели ни к каким тяжелым осложнениям; неудачники забирали сбрую и свой несложный багаж и размещались на соседних санях; но в мелких и слабых частях и для тех одиночек, которые присоединялись в пути, изгоняемых, главным образом, из чешских эшелонов, — для них потеря лошади была зачастую трагедией. В большинстве случаев по этой именно причине части войск не принимали к себе «чужих», полагая, что достаточно забот и о своем личном составе.

 

Лошадь, как никогда, пользовалась исключительной заботой людей. На нее устремлялись тревожные глаза на походе, ей отдавалась первая мысль на ночлеге. И если, тем не менее, армия потеряла огромное количество лошадей, павших в пути или брошенных в полном истощении, то это объясняется необычайной интенсивностью движения и относительной бедностью района вдоль пути, особенно на лесистых участках. За весь поход части имели по три-четыре дневки, совершая огромные переходы, доходившие в отдельных случаях до 90—100 верст в сутки. Ковать лошадей было некогда и нечем, и бедные животные поминутно калечились на твердой, обледенелой дороге. Особенно плохо приходилось тем частям, которые шли во втором или даже в третьем эшелоне: идущие впереди съедали все, и никакие приказы — оставлять необходимое для тыловых частей — обычно не помогали.

 

При решении вопроса о квартирном районе на следующей остановке (а это автоматически определяло величину перехода) руководствовались прежде всего хозяйственными соображениями и, главным образом, возможностью добыть фураж. Обычно за пять-шесть часов до выступления головы колонны вперед высылались квартирьеры; если пункты ночлега расположены были компактно, квартирьеры объединялись в одну сильную группу, особенно когда можно было ожидать встречи с партизанскими отрядами, как это было непосредственно после красноярского прорыва, в районе Канска и Тайшета и на подступах к Иркутску. Вместе с ними шли фуражиры, снабженные возможно точными инструкциями по предварительному распределению района; детали решались на местах. С течением времени установился точный порядок распределения и самого сбора фуража, почти исключавший возможность недоразумений между частями дивизии; лично мне почти никогда не приходилось вмешиваться в «фуражные» споры между полками — все разрешалось полюбовно. Выработались практические приемы по розыску скрытого фуража, по обнаружению путей на заимки, где сибиряки обычно хранят сено. Что особенно нервировало и заставляло глядеть вперед с тревогой — это невозможность сделать сравнительно солидные запасы фуража и везти их с собой. Редкие сани имели на себе мешок зерна и охапку сена; огромное большинство полагалось на то, что найдут на большом привале или на ночлеге. Роль нормальных заготовительных органов, естественно, свелась на нет, а в крупных соединениях они, за ненадобностью, просто исчезли.

С довольствием людей обстояло значительно проще. Предполагалось, что роты и команды сами позаботятся о себе, собирая натурой в тех домах, которые отведены им под квартиры. Питались буквально «чем Бог послал», чаще всего горячими блинами, то есть попросту наскоро разведенной в воде мукой, часто без соли. Сварить регулярный обед, даже для начальствующих лиц, было часто совершенно немыслимо, если распорядительному квартирьеру не удавалось подогреть радушие сибиряков. Особенно тяжело было, как и во всем, тем частям, которые шли в хвосте: к их приходу и продукты, и радушие хозяев обычно уже истощались.

 

Привожу, для иллюстрации, выдержку из записей командира конного полка: «...К утру добрались проклятой дорогой до Латышских хуторов. У них огромные просторные хаты. В одной увидел много брошенных больных разных частей. Посреди стояла большая лохань с вареной картошкой и коробок с солью. Съел три картошки и поехал дальше... По счастью, картофель был уже приготовлен, иначе пришлось бы ехать дальше совершенно голодным». После двух недель полуголодного странствования, непрерывных боев, окружений и прорывов тот же командир полка с удовольствием отмечает: «К вечеру остановились в богатой деревне, где ели гуся и белый хлеб»... Следует сказать, что это было на первый день Рождества.

Как это ни странно звучит, но своим сравнительным благополучием в продовольственном отношении армия обязана отчасти огромному количеству тифозных больных: несчастных держали на строжайшей диете, то есть попросту не кормили.

 

Все, что не выдавалось жителями добровольно, бралось путем реквизиций. В первые недели похода, когда еще имелись денежные знаки, части, приученные к легальному порядку, за все платили. Но деньги скоро истощились, и пришлось перейти на квитанции. Разумеется, ни квитанции, ни так называемые сибирские деньги, вскоре аннулированные большевиками, ничего реального населению не давали, но это было единственное средство бороться с тем развращающим влиянием, которое реквизиции обычно оказывают на войска. Было потрачено множество усилий, чтобы ограничить число лиц, имеющих право производить реквизиции, а также и количество реквизируемого. Разрешалось брать только жизненно необходимое, под расписки командиров частей. Однако последнее требование можно было осуществить в сравнительно полной мере только при реквизиции лошадей и совершенно невозможно в отношении продовольствия и фуража, ибо в этом случае приходилось иметь дело с сотнями хозяев, разбросанных на большом пространстве.

Самым тяжким бременем для населения явилась реквизиция лошадей. Правда, все это сознавали и старались ограничиться строго необходимым, оставляя обязательно на замену всех истощенных лошадей, но все же некоторые районы остались после прохода армии почти без лошадей. Нужно отметить, что многие добровольцы пришли в армию со своими конями; лично я знал таких, которые привели по две-три лошади; и когда его лошадь падала истощенной, такой доброволец считал себя вправе взять крестьянскую. В некоторых мелких населенных пунктах, особенно в тайге, был взят начисто весь фураж и жители поставлены в критическое положение; тяжело было сознавать это, но иного выхода не было.

 

Выполняя посильно требования приказов о реквизиции только жизненно необходимого, приходилось сталкиваться с оригинальными явлениями и до некоторой степени расширять это понятие. Припоминаю случай, когда мне пришлось защищать подчиненного стрелка и спасти его от смерти. На одном из ночлегов баба-сибирячка пожаловалась генералу Войцеховскому на грабеж у нее двух теплых юбок. Виновник, стрелок 29-го полка, был обнаружен, и генерал Войцеховский приказал немедленно предать его полевому суду, со всеми явными и неизбежными последствиями. Совершенно очевидно, что «грабитель» взял юбки не для продажи или подарка, а чтобы смастерить себе теплые обертки или укрыть одного из бесчисленных больных. Попытка моя убедить на этом основании генерала Войцеховского отменить приказ вызвала резкий отпор. Пришлось прибегнуть к иному ходу и просить разрешения объявить частям, что впредь командующий армией берет на себя снабжение всем необходимым. Намек был понят, и приказ отменен.

 

Я мог со спокойной совестью отстаивать своих подчиненных, ибо в общем они давали ничтожное количество поводов для обвинения в жестокостях и несправедливостях к населению. Сибиряки имели основания жаловаться только на реквизиции, которых мы, при всем желании, избежать не могли. Ни массовых, ни даже частичных «экзекуций» и «эксцессов» не было, так как никто не имел никаких личных счетов с населением в полосе движения армии, не было и времени и достаточной энергии, чтобы свести эти счеты; все желания истомленных людей на ночлегах сводились к тому, чтобы добыть все необходимое, отдохнуть и двигаться дальше; вне этого на их внимание могли претендовать только больные товарищи. Со своей стороны, жители также давали мало поводов к нападкам на них; в худшем случае они были индифферентны к войскам, особенно последних эшелонов, исключая, разумеется, жителей немногих районов, встретивших армию с оружием в руках. На некоторых участках пути пришлось пожать плоды работы тыловых охранных частей, особенно иностранцев. В районе Тайшет— Бирюса мы нашли ряд сожженных деревень; кое-где жители заблаговременно уходили в сторону от дороги, оставляя пустые хаты и тем затрудняя до крайности довольствие людей. Исключительно этим же объясняется упорное сопротивление, оказанное армии населением района города Канска. С появлением большевиков у власти вдоль дороги к Иркутску была развита энергичная пропаганда, побуждавшая жителей уходить вглубь страны; иногда отдавались просто приказы, с угрозами ослушникам, но исполнялись эти требования только в редких случаях.

Ни своеобразные методы довольствия людей, ни вся ненормальная обстановка жизни не повлияли на падение дисциплины в рядах армии. В частях оставались только исключительно надежные люди, спаянные долгой совместной боевой работой и общим тяжким горем. Хотя иерархическая командная лестница оборвалась, оставшись без верховного возглавления, и подчинение стало, по существу, добровольным, оно было полным, как никогда за все время Гражданской войны. Отчасти по инстинкту, отчасти по природному здравому смыслу рядовой состав понял, что спасение от общего врага и от тысячи естественных опасностей необычайного пути заключается в организованности и порядке, а следовательно — в необходимости соблюдать строжайшую дисциплину. Не было и речи о принуждении оставаться в рядах армии и продолжать ее крестный путь. Во всех частях неоднократно, в особенности перед лицом тяжких испытаний, производился опрос о добровольности пребывания в рядах армии. Обычный кодекс наказания за проступки, конечно, уже применяться не мог; был введен новый, созданный жизнью, где на первом месте стояла угроза выбросить из рядов части и оставить у красных.

 

В общей атмосфере измены и предательства или, в лучшем случае, равнодушия, встреченных армией на ее пути, естественно, должна была укрепиться вера в своих испытанных боевых начальников и товарищей и тяга к сплочению с ними. Вполне понятна была и уверенность рядового состава, что только они, их старые начальники, должны и могут найти выход из создавшегося положения и спасти армию. И нужно сказать, что командный состав эти ожидания оправдал в полной мере. Известны лишь немногие случаи, когда командный состав ставил на первый план личное спасение. Так, в Щегловской тайге один из командующих дивизиями, зараженный общей паникой, бросил свои части и, в попытке спастись, рубил направо и налево. Другой старший начальник, случайный свидетель этой сцены, разрядил свой наган, пытаясь остановить или пристрелить забывшего свой долг офицера, но, к сожалению, промахнулся. Через год этот «доблестный» начдив был уже у красных и сражался против своих вчерашних друзей. Бросил свой штаб и конвой сибирский атаман генерал Иванов-Ринов, чтобы спастись, следуя в одиночку; умышленно уехал в Красноярск генерал Богословский, начальник штаба генерала Каппеля; но это, кажется, все случаи оставления своих постов начальствующими; у рядового командного состава случаи дезертирства были еще реже. И хотя командный состав, находясь в абсолютно одинаковых условиях с солдатской массой, опростился до крайности и почти утратил свои внешние отличительные особенности, авторитет его у подчиненных никогда не был так высок.

Нужно отметить также, что сплоченность и взаимная выручка в частях иногда принимали уродливые формы, в виде деления всех на «своих» и «чужих»; отношение к «чужим» в некоторых случаях делалось не только индифферентным, но прямо враждебным. Этим объясняется гибель многих «одиночек», отбившихся от своей части или выброшенных из чешских эшелонов. Участники похода рассказывали ряд поистине трагических случаев, имевших место в пути и особенно в тайге, когда люди гибли на глазах сотен равнодушно проходивших мимо повозок. Однако те, кто испытал всю тяжесть длинных переездов на сибирском морозе, не вынесут резкого осуждения этому равнодушию. Мне припоминается фраза одного из старых писателей-революционеров, побывавшего в якутской ссылке. Рассказывая об одном дорожном случае, когда он проехал равнодушно мимо замерзавшего человека, писатель так определил свое душевное состояние: «Совесть замерзла». Участники похода имели очень много возможности заморозить свою совесть.

 

Были, однако, немногие своеобразные части, которые не только принимали, но даже ловили и силой удерживали в своих рядах всех боеспособных одиночек. Делалось это, очевидно, с целью увеличить состав части и тем поднять удельный вес ее командира.
Особенно ярко и в трогательных формах проявилась взаимная выручка в отношениях к больным и раненым. В трудные моменты жизни армии, при прорыве у Красноярска, в тайге, на марше по реке Кан, она доходила до самоотвержения. Здоровые буквально жертвовали жизнью для спасения беспомощных товарищей. Но даже и повседневное, полумирное движение представляло тысячи случаев для проявления заботы и любви к соратникам. Страшный бич армии — тиф — преследовал ее на всем протяжении от Иртыша до Забайкалья и прекратился уже значительно позже, когда армия стала на более удобные квартирные стоянки Забайкалья, где забота о больных пала уже на медицинский персонал.

Первые заболевания тифом начались еще задолго до Щегловской тайги, и так как больных пришлось вести при частях, без всякой изолировки, то болезнь начала быстро распространяться. Несмотря на то что большая часть больных была оставлена в Щегловской тайге, зараза все же осталась и стала особенно интенсивно распространяться после прохода Ачинска, когда сгущенность на путях движения достигла предела. Нечего было и думать о принятии каких-либо мер предосторожности. За отсутствием дневок и потребного числа и размера бань невозможно было вымыть людей. Не говоря уже о солдатах, многие офицеры не имели запасной смены белья. Больные и здоровые останавливались на ночлегах и больших привалах в тех же самых хатах; если же, при широких квартирах, и удавалось отвести для тифозных отдельные помещения, назавтра в те же хаты могли попасть здоровые люди. К этому скоро привыкли, и никто уже не беспокоился принятием каких-либо мер предосторожности для себя лично; наиболее предусмотрительные избегали только ложиться на кровати, предпочитая спать прямо на полу, так как обычно кровати предоставлялись больным.

 

Среди больных можно было найти все разновидности тифа, со всевозможными осложнениями; некоторые успели переболеть двумя или даже тремя формами болезни. Невозможно сказать в точности, сколько именно успело переболеть за время похода, но, несомненно, большинство участников его. В штабе 8-й дивизии и штабных командах переболело 100 процентов солдат и 50 процентов офицеров. В некоторых частях временами число здоровых значительно превышалось числом больных. 32-й полк, вообще слабого состава, фактически вышел из строя: в нем, кажется, все переболели. Дольше всех крепились командующий полком капитан О. и его жена, самоотверженно ухаживавшие за больными; по прибытии в Читу свалились и они. При таких условиях поход и особенно бой становились чрезвычайно сложными предприятиями. Приходилось складывать больных по три-четыре в одни сани, привязывать и поручать воле Божией и надсмотру одного из товарищей. Столь же трудно было иногда уделить много внимания больным и на ночлегах, где на здоровых падала забота по заготовке продовольствия и фуража, изготовлению несложного обеда и уходу за лошадьми. Нужно сказать, однако, что неподражаемое терпение наших больных значительно облегчало уход за ними. Питание их часто сводилось к одной воде, и эта строгая поневоле диета, видимо, была только на пользу; помогало, несомненно, и постоянное пребывание на свежем воздухе. Только этим единственно можно объяснить исключительно малый процент умерших, среди которых были главным образом больные какими-либо сложными формами тифа. Естественно, что никто не думал о широкой врачебной помощи; незначительный медицинский персонал растворился в море больных.

 

Губительнее всего тиф отозвался на местном населении. Армия оставила ему тяжелое наследство в виде широко распространившейся заразы, что в советских условиях не могло не вызвать страшных последствий. Пострадала и 5-я советская армия, шедшая по нашим следам; тиф оставил глубокие следы во всех ее частях, до штаба армии включительно.

Оглядываясь назад и вспоминая повседневную жизнь похода, нельзя не прийти в восхищение от неослабной и самоотверженной заботы о больных. Изо дня в день, на походе и остановках, когда хочется только теплого крова и немного пищи, когда трудно думать о чем-либо, кроме отдыха, и нет сил что-либо делать, своеобразные братья и сестры милосердия разносили полузамерзших больных по хатам, раскладывали по лучшим углам, как беспомощных детей, готовили им пищу, забывая о себе, дежурили около больных ночью, чтобы наутро вновь начать выполнение той же программы. В этом отношении огромную роль сыграли те женщины, на долю коих выпала тяжкая доля сопровождать своих мужей на их крестном пути. В 8-й дивизии число семей было ничтожно и ограничивалось преимущественно офицерским составом, так как семьи солдат при отходе армии оставались на местах. Были, однако, части, где число семей достигало значительной цифры; так, в Ижевской дивизии ехало около 250 женщин и детей. Объяснялось это тем, что многие ижевцы увезли свои семьи при эвакуации завода и позднее разместили их на стоянке своего запасного батальона; вместе с ними большинство семей ушло в Ледяной поход. Большое зло в нормальной боевой обстановке, женщины принесли огромную пользу в походе, взяв на себя тяжелую задачу питания бойцов и ухода за больными и ранеными. Трудно сказать, какое количество людей обязано своей жизнью их заботливым, неутомимым рукам.

 

И вот эта пестрая армия, загруженная больными и семьями, связанная огромным обозом, утомленная до предела и промерзшая до костей, должна была вести бои, пробиваясь через ряд поставленных на ее пути живых преград. Трудно сказать, что сталось бы с армией, если бы дорогу ее преградили регулярные красные части достаточно сильного состава. Возможно, что безвыходность положения подвигнула бы непреклонных и решительных людей на небывалый подвиг и армия смела бы всякое препятствие. Но на ее счастье, взбунтовавшийся тыл не имел в своем распоряжении ничего, что могло бы явиться серьезным для армии противником. Приходилось считаться с партизанами, имевшими за собой не менее года боевого опыта, со свеженабранными отрядами рабочих и взбунтовавшимися частями Белой армии, несшими тыловую службу. Эти последние могли бы явиться серьезным противником, если бы они имели должное руководство и энтузиазм рабочих-большевиков. Но старый командный состав, в огромном большинстве, за ними не пошел, а порыва от мобилизованных белой властью солдат ждать было нечего.

Без большого преувеличения можно сказать, что армия шла, опираясь главным образом на свою старую боевую репутацию. Всем казалось, что идет та самая армия, которая меньше года назад докатилась почти до Волги и совсем недавно потрясла до основания весь красный фронт своим блестящим наступлением на Тобол. Никто не подозревал, что это только тень старой армии, хотя и составленная из отборных, решительных, не допускающих мысли о сдаче людей, но, в сущности, почти безоружная и могущая дать только горсть бойцов.

Сейчас уже не представляется возможным определить, какое именно количество бойцов могла бы выставить вся армия в наиболее кри*тические периоды похода. Когда решался вопрос об атаке Иркутска на совещании старших начальников с генералом Войцеховским, то при подсчете выяснилось, что вся 3-я армия, правда очень слабого состава, могла бы дать не более 2 тысяч бойцов. 2-я армия, включая и Уфимскую группу, была значительно сильнее, но я не думаю, чтобы в этот день генерал Войцеховский мог рассчитывать более чем на 5 — 6 тысяч бойцов, и это из общего числа в 22—24 тысячи людей. Нужно добавить, что эта горсть людей была растянута вдоль дороги на огромном протяжении и понадобилось бы не менее суток, чтобы подтянуть их к месту боя. Вся армия везла четыре действующих и семь разобранных орудий с ограниченным запасом снарядов; в большинстве дивизий было не больше двух-трех действующих пулеметов, с ничтожным числом патронов; еще беднее были запасы патронов у стрелков...

 

При таких условиях пехота не могла вести длительного методического боя; огнеприпасы всей армии были бы израсходованы в первом же бою. Не допускал этого и суровый климат; сзади цепей, на морозе, ждали результатов боя больные и семьи, для которых каждый лишний час ожидания мог быть гибельным. Характер противника также не требовал строгой методики боя, поэтому столкновения решались обычно молниеносными налетами. Редким исключением явился только чисто оборонительный бой дивизии под Красноярском, когда пришлось иметь дело с регулярными частями красных, и до некоторой степени бой у ст. Зима, где колонна генерала Вержбицкого вынуждена была развернуться и вести длительный наступательный бой против укрепившегося противника.

 

Карта Великого Сибирского Ледяного похода

 

Последнее фото Каппеля во время Сибирского Ледового похода.