Великий Сибирский Ледяной поход Каппеля

Следующий пункт для ночлега дивизии — маленький, бедный поселок при ст. Кача — оказался забитым людьми и повозками сверх всякой меры. С огромным трудом удалось поместить под крышу женщин и немногих больных, все остальные ночевали у костров. Сам я, совместно с командиром корпуса, нашел приют в хате, занятой сибирским атаманом и штабом генерала Волкова; удалось даже забыться на два-три часа, спрятав голову под стол и предоставив ноги в распоряжение всех проходящих.

5 января около 3 часов дня штаб дивизии прибыл на разъезд Минино — последнюю железнодорожную остановку перед Красноярском. К моему удивлению и тревоге, на разъезде оказались эшелоны штабов фронта и 2-й армии, которые, по предположениям, уже должны были пройти Красноярск. Около эшелонов видно было много саней, только что наспех собранных в окрестных деревнях: производилась разгрузка обоих штабов, поезда дальше не идут. Дело плохо. Нашел генерала Войцеховского в пустом уже вагоне, за картой, и узнал о событиях, разыгравшихся в Красноярске за истекшие сутки. К подходу армии Зиневич оказался уже отстраненным и арестованным; к власти стали большевики; с лихорадочной поспешностью и энергией организовывалась оборона города, и армия встретила уже открытого врага. Подойдя с колонной к Красноярску вечером 4-го, генерал Петров не решился в темноте атаковать город и ночевал в районе деревни Минино. Утром 5-го колонна повела атаку на город и железнодорожную станцию. Гарнизон Красноярска, усиленный свежими формированиями из рабочих дружин, оказал упорное сопротивление. Несмотря на отсутствие артиллерии и недостаток патронов, пехота ворвалась в город и заняла станцию. Оставалось проявить еще небольшое усилие, чтобы окончательно очистить город, но неожиданное появление бронепоезда, по некоторым данным — польского, внесло смятение в ряды атакующих; странную роль сыграл начальник особых отрядов полковник Макри, отдавший приказание об отходе без всяких видимых оснований. Атакующие части поспешно отошли, не успев даже вынести своих раненых; запасной батальон ижевцев, имевший в строю 680 человек, вывел из боя только 380; понесла большие потери и пехота 4-й дивизии; конница завязла в снегу и сделать ничего не могла. Решено было атаки не повторять и выждать подхода других частей 2-й армии, тем временем очистить эшелоны обоих штабов и перейти на санный обоз.

 

Не получив никаких приказаний для следующего дня, я отдал приказ о ночлеге в районе деревень Минино и Зимине: штаб дивизии, 29-й полк и Егерский батальон в деревне Минино, остальные полки — в деревне Зимине. Генерал Каппель со штабом, под прикрытием Екатеринбургской инструкторской школы и остатков Образцовой Егерской бригады, направился также в деревню Минино; генерал Войцеховский решил на эту ночь вернуться в свой поезд. Здесь же, на разъезде Минино, наскоро был сформирован санитарный поезд, куда посадили часть больных и раненых и большую часть семейств из обозов штабных эшелонов. Поезд был направлен в Красноярск, откуда начальник Польской дивизии полковник Румша обещал провести его на восток. Вскоре Польская дивизия была захвачена красными, и вместе с ней погиб последний русский эшелон.

 

В то время как 2-я армия пробивалась к Красноярску через тучи своих обозов, двигаясь вдоль железной дороги и севернее, остатки 3-й армии блуждали южнее железной дороги. 2 января генерал Барышников сделал неудачную попытку войти в связь с генералом Каппелем через Ачинск, уже занятый красными, после чего решил вести части к железной дороге. В сравнительной близости к полотну железной дороги шла большая конная группа, состоявшая из нескольких казачьих полков, конного полка Ижевской дивизии и остатков 11-й Уральской стрелковой дивизии123, посаженных на коней. Действуя необъединенно и без всякого руководства, группа неоднократно выходила к железной дороге, но всякий раз с запозданием, находя намеченные пункты занятыми красными, и снова уходила на юг, теряя время и последние силы на обход по бездорожной лесистой местности. Часть казаков митинговала, раздавались голоса за сдачу, однако наиболее энергичные и непримиримые шли вперед и увлекали колеблющихся на новую попытку пробиться. Положение казалось особенно трагичным днем 4 января, когда кончились неудачей несколько попыток выйти к железной дороге. После бесконечного блуждания в лесу, без сна, без пищи и отдыха, большей части группы удалось, наконец, к утру 5-го выйти на полотно дороги восточнее станции Кемчут, откуда красные в течение 4-го вперед не продвинулись. Ижевский конный полк, оказавшийся всего в 3 верстах от ст. Кемчуг, взял на себя прикрытие общего отхода.

 

Пехотные полки Ижевской дивизии, с остатками артиллерии, утром 4 января находились на марше от поселка Рыбного к ст. Кемчуг. К полудню медленно двигавшаяся колонна остановилась окончательно, пройдя примерно половину расстояния до станции; выяснилось, что Кемчуг занят красными и дальнейшее движение вперед невозможно. Обратный путь на Рыбный был прочно закрыт непрерывным потоком обозов, занявшим всю длину и ширину дороги; чтобы идти назад, нужно было предварительно повернуть тысячи повозок; следовало также ожидать, что Рыбный уже занят красными, шедшими за ижевцами по пятам. Ввиду полного отсутствия дорог на восток от тракта Рыбный—Кемчуг, начальник Ижевской дивизии генерал Молчанов решил вести части без дороги, по компасу, наметив конечным пунктом небольшую деревушку в 12—15 верстах восточнее Рыбного. Пришлось вновь бросить все сани, последние четыре орудия, остатки пулеметов и имущества. К вечеру каким-то чудом вышли прямо к намеченному пункту и после короткого отдыха возобновили движение в направлении на ст. Кача. После безостановочного суточного движения генерал Молчанов сосредоточил всю дивизию у ст. Кача, образовав арьергард отходящей армии. В то время как 2-я армия сосредоточивалась в узкой долине северо-западнее Красноярска, остатки 3-й армии к вечеру 5 января растянулись вдоль железной дороги между ст. Кача и разъездом Минино.

Большая часть армии погибла, однако, не дойдя до ст. Кача, растворившись между обозами и попадая в плен вместе с ними, не будучи в состоянии оказать какое-либо сопротивление.

 

Река Кан

Картина страшного разгрома армий под Красноярском нам, собравшимся в штабе 2-й армии в ночь на 7 января, представлялась еще мрачнее, чем она была в действительности. Генерал Войцеховский располагал лишь отрывочными и неполными сведениями о судьбе частей армии, не представлял себе, чем он может располагать и какова боевая ценность спасшихся частей; ровно ничего не было известно о судьбе всей левой колонны армии, хотя генерал Войцеховский и предполагал, что она успела переправиться через Енисей и уйти на восток; даже о судьбе генерала Каппеля стало известно только из моего доклада. С такими данными предстояло решать, что делать дальше; было ясно одно — надо уходить немедленно на восток, по пути собрать и привести в порядок все, что можно) войдя в связь с частями, уже перешедшими на правый берег Енисея. Путь отхода вдоль железной дороги, прямо на восток от района Чистоостровское—Есаулово, казался опасным, так как можно было ожидать сопротивления со стороны местных партизанских отрядов, а главное — преследования из района города Красноярска. Опрос местных жителей установил, что существует еще один, зимний путь к городу Канску — вдоль рек Енисея и Кана, в обход угрожаемого участка пути. Однако этот путь был опасен в другом отношении: ввиду поздней и необычайно мягкой зимы дорога по реке Кану, по-видимому, еще не проложена и направлением этим еще никто не пользовался.

 

Войцеховский предложил решить, куда идти. Я ответил, что части дивизии временно небоеспособны; неизвестно точно, сколько бойцов вышло; необходимо время, чтобы командный состав мог взять людей в руки, переформировать части и перераспределить остаток боевых при*пасов; желательно поэтому на ближайшие дни избегать всяких боевых столкновений и предпочесть преодоление естественных препятствий. По этим соображениям я высказался за путь по рекам; ко мне присоединился и командующий группой генерал Бангерский, на этом же решении остановился и генерал Войцеховский.

Принятое решение впоследствии оказалось совершенно неправильным. Преследования со стороны Красноярска не было в течение нескольких дней; головные части Красной армии, сравнительно слабого состава, буквально утонули в том море людей и повозок, которое осталось в районе Красноярска; город сам по себе, с огромными складами имущества, особенно артиллерийского, представлял собой слишком лакомую добычу, чтобы оставить его без надежного прикрытия. Красноярский гарнизон, пестрого состава, со свежесформированными частями, мог действовать только накоротке и безусловно не был пригоден для операций в поле. Это делало наш отход вдоль железной дороги безопасным на несколько дней и избавляло нас от тягостей похода по реке Кан; однако в ночь на 7 января обстановка представлялась нам совершенно иначе, и всякое иное решение, кроме принятого, казалось невозможным.

 

Утром 7 января Уфимская группа, штабы и конвой главнокомандующего выступили на север, следуя по левому берегу Енисея или же, временами, по льду реки. Впереди, применяя старые наименования, шла 4-я дивизия или то, что от нее осталось; затем 8-я, 12-я Уральская124 и 2-я Уфимская конная, на которой лежало прикрытие движения со стороны Красноярска, так как о выходе на этот же путь 3-й армии еще не было известно. Для ночлега назначены были: деревня Атамановское для 4-й дивизии, деревня Шиверская для 8-й и 12-й и поселки южнее последней — для Уфимской кавалерийской. Задержанный на пути генералом Войцеховским, я прибыл в деревню Шиверскую позднее других и, к моему удивлению, не нашел никого — части ушли на ночлег в деревню Атамановское. На мой запрос о причинах самовольного ухода командиры полков дали объяснение, что неисполнение приказа вызвано было отчасти стихийным желанием поскорее оторваться от противника, отчасти опасением, что конница не будет выполнять своей задачи по прикрытию колонны. У меня не хватило духа потребовать от измученных людей возвращения в деревню Шиверскую, и я предпочел пойти на крайне неприятное объяснение с генералом Войцеховским; к тому же деревня Атамановское оказалась достаточно просторной, чтобы разместить всех прибывших.

 

Утром 8-го — короткий переход в деревню Подпорожное, расположенную у устья реки Кан. Здесь нашли на большом привале 4-ю дивизию, что вынудило и нас остановиться на несколько часов. Проверка имевшихся раньше сведений о реке Кан установила окончательно, что путь по реке до Канска вообще существует и им изредка пользуются местные жители, но в текущем году по реке еще никто не проходил. Причина — мягкая зима. Кан, быстрая горная речка, изобилует порогами и замерзает окончательно только после сильных сибирских морозов. Местные жители выражали сомнение в возможности прохода, так как считали, что мы не сможем одолеть порогов, где под снегом струится вода; безусловно были непроходимы пороги у устья реки, но их можно обойти, пересекая огромную лесистую сопку, занявшую весь угол между Енисеем и Каном; дальше по реке обходы порогов были абсолютно невозможны по характеру берегов. Ближайший населенный пункт вверх по реке — деревня Барга — находился примерно в 80 верстах от Подпорожной по прямой линии, причем единственная имевшаяся у них старая переселенческая карта указывала деревню Баргу на правом берегу реки; впоследствии мы нашли деревню на левом берегу.

 

Картина открывалась невеселая, но выхода у нас не было. Возвращаться назад, чтобы выйти к железной дороге, особенно теперь, после потери двух суток, было поздно; оставалось идти вперед. Вскоре после полудня 4-я дивизия выступила из деревни Подпорожное, имея в голове колонны генерала Каппеля с его конвоем. 8-я дивизия начала движение через три часа, в предположении, что 4-я дивизия, прокладывавшая дорогу по целине, успела уже выиграть достаточное пространство. Начался медленный, утомительный подъем в гору по плохо укатанной дороге. День на редкость теплый; падал небольшой снежок. Уже в полной темноте поднялись на вершину горы и здесь надолго остановились: впереди застыл неподвижно хвост 4-й дивизии. Командированный на разведку офицер вернулся и доложил, что в голове колонны движение почти остановилось: люди и повозки тонут; продвижение было успешно, хотя и требовало огромных усилий, при дневном свете, ночью же приходится находить сухие места под снегом ощупью; кое-где вода струится во всю ширину реки, и там люди и лошади идут по колено в воде; идущие в голове высказывают сомнение в самой возможности дальнейшего движения.

 

Оставалось терпеливо ждать, пока очистится дорога, остановившись на горе так, как двигались, ибо сход с дороги в дремучем лесу невозможен. На душе — гнетущее чувство сознания своей полной беспомощности; оставалась только надежда на чудо — на внезапный и лютый сибирский мороз. Около 8 часов вечера небо начало проясняться, сквозь верхушки высоких сосен выглянул неполный лик луны, и желанный мороз, крепкий и беспощадный, спустился на непокорную речку. Вдоль дороги появилась линия костров, но спать никто не мог — слишком холодно. В полночь с реки пришла записка генерала Каппеля, адресованная генералу Войцеховскому и для сведения старших начальников. Люди в голове колонны на грани отчаяния, и генерал Каппель высказал соображение о необходимости бросить все сани, посадить людей верхом, оставив в деревне Подпорожное всех раненых, больных и женщин, как это было сделано в Щегловской тайге. Я хорошо знал, что эта мера для нас психологически неприемлема: в частях остались только те, кому пути назад нет, и никто не пожелает оставить позади беспомощных людей. Вместе с тем я надеялся, что утром, особенно после мороза, движение пойдет гораздо быстрее и легче. Нужно было воспрепятствовать рекомендуемой генералом Каппелем мере, и я решил вернуться в Подпорожное и настоять перед генералом Войцеховским выждать с решением до утра. Командующий армией оказался того же мнения, и убеждать его не пришлось.

Бесконечная, томительная ночь прошла в ожидании, в попытках согреться и задремать. За час до рассвета последние повозки 4-й дивизии исчезли, и с первыми лучами ясного, морозного дня мы оказались на льду реки.

 

К этому времени голова колонны, по-видимому, продвинулась значительно вперед, и начало нашего движения по реке пошло с большой быстротой. Утреннее солнце осветило своеобразную картину. Ровная, белая лента реки Кан, шириною в 200—250 шагов, вьется между двух обрывистых, поросших вековым лесом стен, подобно бесконечному белому коридору. Высокие холмы по обоим берегам временами отходят от реки, иногда же нависают над самым руслом. На всем протяжении от устья Кана до деревни Барги нигде не удалось заметить ни малейшего прорыва в этих стенах, куда мог бы проскользнуть человек; все двигавшиеся по реке тысячи людей и лошадей оказались запертыми более прочно, чем если бы они попали в самую надежную тюрьму.

Узкая дорога через Щегловскую тайгу казалась тягостной, стеснительной, связывавшей по рукам и ногам. Открывшаяся перед нами величавая, Богом созданная дорога сверх того устрашала. Можно было надеяться, что под соединенными усилиями тысяч решительных людей Щегловское дефиле разорвется и даст выход запертому в нем людскому потоку; здесь, при спуске на Кан, можно было поставить старую, всем известную надпись: «Оставь надежду, входящий сюда». Эти две стены лесистых гор, покрытых снегом, пробить не смог бы никто.

По белому полю реки местами выступали огромные красноватые пятна, подобные ржавчине: здесь пробилась на поверхность незамерзшая струя воды; дорога шла, извиваясь, обходя эти опасные места. Сейчас они были безвредны, так как легко видны, но ночью голова колонны должна была ощупывать их с большой осторожностью. Становилось понятным, почему нас заставили просидеть на горе целую ночь.

Через два-три часа после спуска на лед штаб дивизии, шедший в голове, догнал хвост 4-й дивизии, и движение сразу замедлилось. Стало очевидным, что проложенная и укатанная дорога кончилась и теперь нужно идти с той же скоростью, с какой головные люди прокладывали свой опасный путь.

 

Около 11 часов сделали привал, рассчитывая легко наверстать потерянное время, быстро двигаясь по проложенной дороге. Штаб остановился у обрыва северного берега реки, под ярким, но не греющим солнцем. Разложили костры, согрели чай из растопленного снега, «завели» пресные блины и с наслаждением съели скудный, но горячий завтрак на тридцатиградусном морозе.

Пока мы отдыхали, голова колонны сделала, видимо, очень небольшой прогресс, так что потерянное нами пространство было быстро выиграно и мы должны были принять общий медленный темп движения. До сих пор колонна шла в большом порядке — все на своих местах, очень мало отставших в головных частях. Около 3 часов дня вдоль колонны 8-й дивизии потянулась разрозненная линия всадников: шла Уфимская кавалерийская дивизия. Утомленная, видимо, общим медленным движением и частыми остановками, конница решила продвигаться параллельно, но скоро перешла на общую дорогу, вызвав разрывы в частях и общий беспорядок. Вслед за тем вся эта смешанная масса, надвинувшись вплотную на 4-ю дивизию, пошла уже двумя, а иногда тремя колоннами, пролагавшими самостоятельные пути. С наступлением темноты не было уже возможности различить, где и какая именно часть движется, и управление движением фактически прекратилось.

Перед вечером неожиданно наткнулись на странную находку; на уступе северной скалистой стены приютилась маленькая охотничья избушка; в ней — грубо сложенный очаг, чтобы приготовить горячую пищу для нетребовательного заблудившегося охотника. Это было единственное «жилье», встреченное нами на всем пути от деревни Подпорожное до деревни Барги.

 

С наступлением темноты пошел снег и сразу же потеплело. Окружающие скалы и лес приняли фантастические очертания. Бесконечные вереницы людей и повозок двигались теперь в странной тишине, навеянной усталостью и жутким молчанием величавой природной декорации. Медленное, монотонное движение начинало усыплять, усталый взор напрасно искал какого-нибудь просвета впереди, за каждым поворотом реки рисовались огни деревни; и вскоре они действительно замелькали по обоим берегам реки, а слух ловил лай собак и другие знакомые звуки человеческого жилья. Но вскоре огни исчезали, звуки расплывались, а впереди, в бесконечной смене, появлялись новые повороты и извилины капризной горной речки.

 

Вероятно, я задремал с открытыми глазами и не заметил, как мой крупный, широко шагавший конь вынес меня к голове колонны. Впереди — только два-три десятка всадников и ни одной повозки, и я двигался теперь по узкому, рыхлому следу, только что проложенному в девственном покрове реки. Конь шел медленнее и осторожнее по неверной дороге и вскоре начал останавливаться; чтобы облегчить его, я решил чаще спешиваться, но каждый шаг по рыхлому снегу тотчас же напоминал мне, что я и сам безмерно устал; сказывалось недосыпание — за последние пять ночей спал в среднем не более двух-трех часов. После нескольких попыток протащить вперед и себя, и не желавшего идти коня я в изнеможении свалился у дороги, поднялся и снова упал; ни сил, ни желания еще раз подняться; почувствовал, что начинаю засыпать. Бесконечная усталость и апатия давили на плечи, на ногах — точно свинцовые подошвы. Тщетно оглядывался на проходящих и не мог различить ни одного знакомого лица.

 

Неожиданно из темноты показалась фигура всадника с заводной лошадью; кто-то спрыгнул ко мне и помог сесть на свежую лошадь; всадник оказался офицером конного дивизиона 8-й дивизии. Покачиваясь и держась в седле исключительно силой воли, я смог проехать еще несколько сот шагов. Выручил новый сюрприз. Шедшие в голове движения люди наткнулись на какую-то изгородь и небольшой сарай, приютившийся на уступе скалистого берега. Немедленно был разведен костер, и появился неизбежный кипяток. Когда мы добрели до сарая, костер уже весело трещал и чай был готов. Чьи-то дружеские руки подняли меня к костру, другие протянули чашку мутного чая и кусочек сала, и через несколько минут я ожил.

Было, по-видимому, около полуночи, когда после короткого отдыха я возобновил движение. Небо прояснилось, стало вновь необычайно холодно. После остановки ехал с группой случайно собравшихся людей, среди коих — генерал П. с женой; оба едут верхом на импровизированных седлах: сани их примерзли к дороге во время одной из вынужденных остановок, и их пришлось бросить. Всякое представление о пройденном пространстве давно уже было утрачено, и мы ожидали появления деревни Барги за каждым поворотом реки. Повторились те же галлюцинации, что и накануне вечером, но на этот раз лай собак и крик петухов слышал не только я, но и все окружающие. Тщетно заглядывали мы в каждую расщелину, в каждую складку высокого правого берега реки, где наша карта указывала деревню Баргу, все напрасно — звуки исчезали, и перед нами оставались только неприступные берега и белое поле реки. Около 3 часов утра рельеф левого берега реки начал смягчаться, русло расширилось, и мы подъехали к деревне Барге. Слишком утомленный, чтобы ощущать какое-нибудь радостное чувство, зашел в первую попавшуюся хату и почти без чувств повалился на приготовленную кем-то солому...

 

Растянувшиеся части продолжали подходить к деревне Барге до полудня 10 января; отдельные повозки прибыли значительно позднее. Переход Уфимской группы от деревни Подпорожное до деревни Барги занял от 36 до 48 часов. Тяжелее всего он был для 4-й дивизии и конвоя генерала Каппеля, прокладывавших дорогу по целине. Трудная сама по себе задача становилась невозможной там, где головные всадники вступали в полосу незамерзшей воды. Пропитанный водой снег обращался в месиво, мгновенно замерзавшее и резавшее ноги коней. Полозья саней, попавших в такую полосу, примерзали при первой же остановке, и нужны были крайние усилия людей и лошадей, чтобы сдвинуть их с места. Очень часто при этом сани отрывались, и приходилось их вновь привязывать, что в темноте и на тридцатиградусном морозе было мучительной операцией; множество саней пришлось бросить, переводя их пассажиров на соседние сани или сажая верхом. Были случаи, когда зазевавшийся или задремавший возница попадал в открытую полынью; так случилось с одним из стрелков Егерского батальона 8-й дивизии; догадливые товарищи по роте влили в него бутылку скверного, но крепкого рома, обернули в сухое тряпье и благополучно довезли до Барги.

Особенно тяжело было во вторую ночь, когда усталость людей и лошадей дошла до предела; люди засыпали и в санях, и в седлах. Жестокий холод заставлял спешиваться и гнал из саней, и засыпавшие на ходу люди неизбежно попадали в воду и промачивали валенки. Не думаю, чтобы кто-нибудь остался необмороженным в эту ночь; у большинства пострадали ноги. Сильнее всех поплатился генерал Каппель, застудивший легкие и обморозивший обе ноги, что вызвало его смерть две недели спустя. В этом же аду двигались наши больные и раненые, женщины и даже дети...

Мы проложили по реке хорошо обозначенную, укатанную и безопасную теперь дорогу. Шедшие за нами части 3-й армии потратили на весь путь всего 12—14 часов, не испытывая особых неудобств и лишений.

 

Переход по Кану тяжело отозвался на состоянии дивизии. Еще не оправившись после разгрома у Красноярска, части подверглись новому испытанию, выведшему из строя большое число людей обмороженными. Длинный неведомый путь впереди представлялся теперь особенно грозным и чреватым всякими лишениями. Суровая сибирская зима впервые дала себя почувствовать и оказалась страшнее, чем мы ожидали. На следующих переходах поступили донесения о добровольно отставших людях, хотя число их было незначительно. Лично я пришел к убеждению, что к подобным экспериментам без крайней необходимости прибегать больше не следует: суровая природа сильнее нас и страшнее возможных встреч с противником.

В ночь с 10 на 11 января 8-я дивизия имела ночлег в деревне Филипповке (Высотина), откуда предполагалось свернуть на Канск вдоль железной дороги и большого тракта. Однако с выходом к железной дороге у ст. Заозерная выяснившаяся обстановка заставила генерала Войцеховского изменить направление.

 

К этому времени левая колонна 2-й армии, в командование коей вступил генерал Вержбицкий, двигаясь благополучно вдоль большого тракта, достигла линии реки Кан, к югу от города Канска. Вслед за нею продвигалась сводная колонна под общим начальством генерала Сахарова, в состав которой вошли остатки Степной группы, 1-й кавалерийской дивизии, Енисейской казачьей бригады и несколько мелких частей. Сведения, собранные этими колоннами при движении от Красноярска, определенно установили, что район Канска сильно занят; здесь сосредоточены были несколько партизанских отрядов, к которым присоединился гарнизон Канска и население ближайших деревень. В задачу этой пестрой группы не входила, по-видимому, попытка остановить отходившую на восток армию: их желание ограничивалось только охраной своего района от ограблений и экзекуций, коим местное население подвергалось раньше. От Канска оборонительная линия спускалась на юг по реке Кан, примерно до района деревни Аманаш. Наступление головных частей колонны генерала Вержбицкого встретило упорное сопротивление на заранее подготовленной позиции и было отбито с потерями; на следующую ночь пришлось прорываться в промежуток между населенными пунктами.

 

Не желая без крайней надобности подвергаться потерям, генерал Войцеховский приказал Уфимской группе обойти укрепленный партизанский район, двигаясь на деревни Бородино, Усть-Ярульская, Подъянда и далее на деревню Александровка. По-видимому, генерал Войцеховский считал возможным пойти на некоторую потерю времени, так как армия вышла уже в район, занятый чешскими эшелонами; шедшая в хвосте Польская дивизия к этому времени была сосредоточена главными силами у ст. Клюквенная и должна была принять на себя первый удар красных, при движении их от Красноярска на восток.

Двигаясь беспрепятственно, Уфимская группа к вечеру 13-го сосредоточилась в огромной деревне Александровке, в 20—25 верстах северо-восточнее деревни Подъянды, и здесь впервые за два последних месяца имела полную дневку. Был дан больше чем полный отдых: большинство людей получило баню, о которой начинали забывать и которая была так необходима ввиду свирепствовавших в рядах армий всех видов тифа.

 

На 15 января был приказан переход в деревню Тинское, лежащую на большом тракте. Ввиду значительной величины перехода — около 50 верст — намечался на второй половине пути большой привал. Остановка произошла, однако, значительно раньше. Пройдя около 20 верст от деревни Александровки, колонна остановилась в маленькой переселенческой деревушке, чтобы пропустить части 3-й армии, шедшей наперерез нашему движению. Через несколько минут после остановки я был вызван к генералу Войцеховскому; в его хате, кроме него, я нашел генерала Бангерского и начальника штаба армии генерала Щепихина. Генерал Войцеховский объяснил неожиданную задержку, сообщив, что 3-я армия и сводная колонна генерала Сахарова решили идти по ряду переселенческих пунктов, разбросанных в тайге южнее железной дороги. Путь этот должен был вывести на большой тракт где-то около Нижне-Удинска, но где именно, точно никто не знал. Генерал Войцеховский объявил собравшимся, что, ввиду временной небоеспособности частей и возможности встретить на большом тракте крупные партизанские отряды, он решил с Уфимской группой свернуть на дорогу 3-й армии; по-видимому, его пугала перспектива прохода через район грозного Тайшета.

Оценить достоинства и недостатки принятого генералом Войцеховским решения было нетрудно. Еще накануне в деревне Александровке я знал о южном направлении и приказал собрать все сведения о нем; разведка установила возможность движения по нему, однако с большими трудностями. На некоторых участках пути зимой движение не производилось на расстоянии 60—70 верст, поэтому предстояло прокладывать дорогу по целине или же делать длинные обходные движения. Район был слабо населен и беден продуктами и фуражом. Было ясно, что идущие впереди части заберут в населенных пунктах все, что там имелось, а мы обрекались на хроническую голодовку, при неизбежных ночлегах в поле, у костров. Впечатления от перехода по реке Кан были еще слишком свежи в памяти, и я доложил командующему армией, что категорически отказываюсь вести дивизию за 3-й армией.

 

Отказ выполнить оперативный приказ генерала Войцеховского был более чем опасен; всего два месяца назад он собственноручно застрелил командира корпуса за подобный поступок. Но в данном положении иного выхода я не видел... Последовало горячее и неприятное объяснение, и я ушел к себе, ожидая вслед, в лучшем случае, приказа об отрешении от командования. Большой привал окончился, и приказ не прибыл. Дивизия возобновила движение на Тинское; за ней выступили остальные части Уфимской группы и штаб 2-й армии.

Поздно ночью прибыли в деревню Тинское и нашли ее занятой Добровольческой бригадой, шедшей в хвосте колонны генерала Вержбицкого. Ночевать пришлось в большой тесноте, но в дальнейшем подобное совместное расквартирование уже не повторялось. Войдя в связь с колоннами, генерал Войцеховский упорядочил движение; Уфимская группа двигалась за колонной генерала Вержбицкого, примерно в полупереходе, в соответствии с расположением населенных пунктов. Благополучно миновали сожженную деревню Бирюсу и мирный теперь Тайшет — места бесчисленных партизанских налетов на железную дорогу и схваток их с чехами. Села по тракту казались вымершими, что не могло не отражаться на нашем снабжении. В районе деревни Бирюсы мы обогнали последний собственно чешский эшелон и вновь поставили некоторую преграду между собой и преследующими красными частями, что было крайне важно в связи с теми препятствиями, которые обрисовались на нашем пути.

 

С выходом к железной дороге штабы генералов Каппеля и Войцеховского получили возможность несколько ориентироваться в общей обстановке путем сведений, собранных у чехов и железнодорожников. Полная темнота, в которой до сего времени шло движение армии, несколько рассеялась, но открывшаяся картина была малоутешительной. Окончательно выяснилась не только полная потеря всего тыла, но и явная его враждебность к армии. Предательский арест Верховного Правителя и образование Политического центра в Иркутске не оставляли сомнений в том, что ждет армию на ее дальнейшем пути. Положение в самой стране, вне Иркутска, было еще хуже, так как здесь повсюду царили партизаны, склонные признать только настоящую красную власть, без всяких розовых оттенков. Следовало ожидать со дня на день официального водворения советской власти на всем пространстве до Байкала. Вместе с тем отпадала всякая надежда на какое-либо содействие со стороны так называемых союзников и их единственной реальной силы — Чешского корпуса.

При всей сложности и неблагоприятности обстановки наше положение и наши возможные планы на будущее выяснились окончательно. Армия потеряла верховное возглавление и всякую связь со страной, которую еще вчера только была призвана защищать. Без боевых припасов, денег и продовольствия, перегруженная больными, пораженная свирепствующим в ее рядах тифом, преследуемая смертельным врагом, она должна была теперь прокладывать себе дорогу силой, в поисках безопасного клочка земли, который смутно обрисовывался где-то за Байкалом. Следовало спешить, насколько допускали силы людей и лошадей, чтобы, с одной стороны, предупредить организацию и усиление враждебных армии элементов на пути к Байкалу, с другой — поставить возможно большее количество медленно ползущих чешских эшелонов между арьергардом армии и регулярными красными частями.

 

Вечером 19 января Уфимская группа достигла деревни Алзамайское, где на следующий день имела дневку. К этому времени окончательно выяснилось, что первая попытка остановить и разоружить армию будет сделана в районе Нижне-Удинска, где сосредоточилось несколько партизанских отрядов и вооруженных рабочих дружин. У ст. ук, в 15 верстах западнее Нижне-Удинска, спешно подготовлялась укрепленная позиция, замыкавшая выход из тайги, которая тянулась примерно от района Алзамайской до Нижне-Удинска. Район для обороны был избран удачно; он не допускал развертывания крупных сил для атаки; кроме того, атакующие части должны были предварительно сделать не менее трех переходов по тайге, с перспективой голодных и холодных ночлегов. Учитывая последнее обстоятельство, генерал Войцеховский приказал Уфимской группе свернуть от деревни Алзамайское на северо-восток, с тем чтобы выйти кружным путем к деревне Хинкул, в 20 верстах восточнее Нижне-Удинска. 3-я армия должна была выйти в тот же район с юга, в то время как колонна генерала Вержбицкого прокладывала себе путь фронтальным движением вдоль дороги, используя свое исключительное преимущество — действующие орудия Воткинской дивизии.

С 21 по 24 января колонна генерала Бангерского со штабом армии обогнули полукруг от деревни Алзамайское до Нижне-Удинска, следуя по ряду мелких переселенческих деревушек — Катарма, Гродненский, Широкове, Щипицыно, Коксатайская, заброшенных в глухой тайге и живших мирной жизнью, бедных и фуражом и продовольствием. На пути выяснилось, что прямой дороги от деревни Коксатайской к деревне Хинкул в зимнее время нет, что заставило колонну свернуть на Нижне-Удинск, занятый уже нашими частями. Накануне генерал Вержбицкий атаковал красный заслон у ст. Ук и после короткого боя разбил его наголову. Нижне-Удинск был занят уже без боя, так как красные очистили город и большой тракт, спешно уходя в стороны от дороги. Почти одновременно вышли к Нижне-Удинску и части 3-й армии.

24 января больной главнокомандующий, чувствуя приближение смерти, назначил своим заместителем генерала Войцеховского, а генерала Сахарова — командующим 3-й армией. Через день генерал Каппель умер.

 

В Нижне-Удинске из перехваченной телеграммы стало известно, что красные организуют новую, более серьезную попытку остановить армию. Иркутский совет, ставший к власти с 24 января, спешно выдвигал к ст. Зима сильный отряд под командой товарища Нестерева; численность отряда определялась от 1 до 4 тысяч. Чехи допустили пользование железной дорогой для перевозки отряда Нестерева, потре*бовав только, при ведении боевых действий против белых, соблюдения трехверстной нейтральной зоны вдоль железной дороги.

Новый главнокомандующий организовал дальнейшее движение армий тремя колоннами: 1) генерал Сахаров (остатки 3-й армии и Степной корпус) должен был двигаться проселочными дорогами в 20— 25 верстах южнее большого тракта; 2) генерал Вержбицкий (южная и Тобольская группы и остатки 1-й армии) — следовать по большому тракту, имея задачей атаковать и уничтожить красный заслон у ст. Зима; 3) Генерал Бангерский (Уфимская группа) — следовать за колонной генерала Вержбицкого примерно в одном переходе.

На первом переходе от Нижне-Удинска я пережил тяжелый моральный удар: с большого привала повернула назад и ушла в Нижне-Удинск конно-разведческая команда 30-го Аксинского полка, во главе с прапорщиком Н. Сформированная исключительно из добровольцев, команда имела блестящее боевое прошлое, включавшее ряд конных атак на пехоту, силою до полка. Трудно было представить себе часть более стойкую в боевом и моральном отношении, и ее неожиданная сдача никогда не была удовлетворительно объяснена. Впоследствии один из стрелков Аксинского полка, случайно застрявший в Нижне-Удинске, догнав свою часть, рассказал, что несчастных обезоруженных разведчиков водили раздетыми до белья по улицам города для общего посмеяния и издевательства. Не трудно себе представить, какая судьба постигла их в дальнейшем.

30 января генерал Вержбицкий атаковал отряд Нестерева. Красные заняли довольно сильную природную позицию в нескольких верстах западнее ст. Зима, успели возвести снежные окопы, полить их водой и сосредоточить большое количество огнеприпасов. После упорного боя, обойдя удачно левый фланг расположения красных, генерал Вержбицкий сломил их сопротивление. Неожиданное для обеих сторон появление конного чешского полка в тылу красных обратило их поражение в полный разгром. Сам Нестерев со штабом и около тысячи красных Люйцов были разоружены и задержаны чехами, остальные рассеяны или перебиты.

2 февраля Уфимская группа имела в поселке Зима дневку, последнюю до прихода в Забайкалье. С 3 февраля началось быстрое, безостановочное движение к последнему и, как казалось тогда, самому серьезному препятствию на пути армии — к Иркутску.

 

После катастрофы у ст. Зима красные уже не пытались остановить армию вооруженной силой. Через посредство чехов было сделано нелепое предложение о разоружении, получившее достойный ответ. Оставшийся в их распоряжении недельный срок, потребный для прохождения расстояния от ст. Зима до города Иркутска, красные энергично использовали, чтобы организовать оборону Иркутского района по новому плану. Иркутск был спешно эвакуирован как новыми властями, так и большей частью свежеорганизованной военной силы. Руководители перенесли свою ставку на Верхоленский тракт, развернув вооруженные отряды по Балаганскому тракту, вдоль правого берега реки Ангары; город Иркутск оставался на крайнем левом фланге расположения, флангового в отношении наступающей Белой армии. В то же время были приняты экстренные меры по обезвреживанию Иркутска изнутри; спешно разоружено все население, все подозрительные, с их точки зрения, арестованы; заключен договор с чехами о нейтрализации предместья Глазково, прилегающего непосредственно к ст. Иркутск и занимающего командующее над городом положение; этим большевики обеспечили от обхода свой левый фланг. Спешно возводились снежные окопы на западной окраине города, баррикадировались улицы и приспособлялись к обороне здания. Утром 7 февраля был убит адмирал Колчак, чем большевики надеялись устранить один из главных побудительных мотивов для атаки нами Иркутска. Нужно признать, что в этом они были правы: при малейшей надежде найти Верховного Правителя в городе армия атаковала бы Иркутск немедленно же с подходом к нему.