Буденновки на головах красноармейцев могут озадачить любого неискушенного зрителя. https://www.youtube.com/watch?v=kXZwFhJTAVA
Года полтора назад, на одном из местных форумов я сообщил глубокоуважаемому Aryasonу, что мой дядя попал на фронт в составе дивизии Сфорцеска. Сообщил не задумываясь, потому что просто ЗНАЛ. Дядя рассказывал. Но тема заслуживает углубления. В.И. был переводчиком при штабе отдельного саперного батальона корпусного подчинения. И тут стоит обратиться к мемуарам генерала Мессе. В начале июля 1942 года в секторе итальянской армии сложилась благоприятная ситуация для наступления. Нам предстояло пробить неприятельскую линию обороны в Донецкой излучине, осуществить маневр с заходом в тыл русской армии и преследовать врага при попытках отхода, не давая ему закрепиться и отдохнуть. - - - - Когда наступление было уже в полном разгаре, К.С.И.Р дополнительно получил кавалерийскую боевую группу и батальон альпийских стрелков «Монте Червино», но внезапно командование 8-й армии решило заменить дивизию «Торино» на прибывшую дивизию «Сфорцеска»... Даже сегодня не могу понять мотивов этих действий, разорвавших сплоченное соединение войск К.С.И.Р. Этот обмен стал ошибкой и не имел никакой оперативной необходимости: одну пехотную дивизию заменили другой идентичной дивизией. Вскоре по требованию командования 8-й армии мы потеряли и дивизию «Челере». Сильнейший моральный дух экспедиционного корпуса был сломлен, а его силы разобщены. Ветераны корпуса увидели в этом поступке попытку принизить индивидуальность и репутацию К.С.И.Р, как боевой единицы. Я придерживался такого же мнения. А вот то, что мог видеть в то время мой дядя, но через объектив фотоаппарата 19-летнего итальянского солдата из дивизии Сфорцеска. http://riowang.blogspot.ru/2011/02/pictures-from-box.html
Камрад, Froid, думаю, на основании всех собранных материалов Вы (возможно, в соавторстве) способны создать достоверный литературно-исторический труд по данной теме. Желательно в двух вариантах: краткий обзор и подробнейший анализ со ссылками на исторические документы и хронику. И тут вопрос не в том, чтобы, как многим, блеснуть звездочкой, а в том, чтобы грамотно изложить исторический материал. Желаю удачи в полезном начинании. Все - чем сможем - поможем. С уважением, Трофейшик.
Да вот все никак не соберусь перевести в электронный формат. Попросить какую-нибудь девчонку - типа секретарши, текст уже будет не тот. Тут достаточно серьезную роль играют мелочи в самой рукописи - исправления, стиль изложения и т. д. В электронном виде материал, набранный посторонним человеком будет выглядеть безлико. Сложность состоит еще и в том, что сам текст вышел из-под руки бывшего преподавателя русского языка и литературы. Умышленные искажения норм русского языка и просторечие играют определенную роль, зачем это делалось и чем руководствовался автор приходится догадываться, ну а я человека не только знал, но и многое от него слыхивал лично. Литературная обработка - это вообще вещь специфическая. Вот, например родной брат автора воспоминаний выпустил в качестве литобработчика (так он скромно указывал себя в выходных данных) воспоминания художника Арнаутова, ген. Людникова, Алексея Стаханова, Паши Ангелиной, публиковал очерки о многих знаменитых людях, а вот написал статью о футбольном матче между итальянскими солдатами и пантелеймоновскими хлопцами, читаешь, интересно, но... не то... Да и вообще, тут все не так просто. Речь идет не просто о парнишке, волею судеб и по причине обстоятельств выполнявшем роль вольнонаемного переводчика во вражеской армии, а о сыне Красного партизана, Кремлевского курсанта, командира эскадрона в Гражданскую войну, который первым в Донецкой области, в 1967 году получил Орден Октябрьской революции. Посмертно - умер он от возвратного тифа в январе 41г. Начинать обработку следует, как говорится с самого начала - с января 41 года, учебе в ремеслухе, работе на военном заводе, поездке к родичам в Харьковскую область в сентябре 41 года, пеших походах в начале 42 года в Запорожскую область за продуктами. Многое может дать и роль его матери - во время бомбежек ж.д. станции она не таскала добро в дом, а перевязывала раненых - во время Первой мировой она закончила курсы медсестер и в Гражданскую была медсестрой и пулеметчицей в эскадроне своего мужа. Ну вот как она могла дать согласие, чтобы сын ушел на фронт в составе вражеской армии? А вот лично меня это нисколько не удивляет, я ведь ее хорошо знал, все-таки моя бабушка. Была поваром в местной офицерской столовой у итальянцев, а потом и в немецком доме отдыха. Было ей это припомнено на послевоенной сходке местных жителей. Ну она и выдала прямым текстом о способах выживания представительниц слабого пола во времена оккупации. Видать, немногим так удалось пережить оккупацию, потому и вопрос сразу же был снят с повестки дня. Некоторых людей, упоминавшихся в воспоминаниях я и лично знал, немножко с их детьми поучился в местной школе, по пионерлагерю местному их детей помню. Вот летом уже прошлого года разговорился с мужичком, оказалось, что он в Пантелеймоновке живет. Говорю, а Калиныча Николая Ивановича ты знал, а он говорит - это был мой классный руководитель в школе. А вообще-то я потихоньку набираю текст на компьютере. По мере появления свободного времени.
Начну выкладку текстовой версии воспоминаний с середины - со дня вступления итальянцев в Пантелеймоновку. С утра 19 октября на поселок пал туман, было холодно, но к обеду потеплело так, что стало жарко. Людей на улицу вывалило много, даже дезертиры сбились в кучку на солнцепеке возле сарая. Где-то после двух часов дня народу стало еще гуще. Но вдруг все пришло в движение, что-то происходило. Среди людей летало одно слово: «Немцы!». Кто пошел домой, оставшиеся смотрели в сторону хутора Васильевки. Там, за балкой по бугру шли цепи немецкой пехоты. Я влез на чердак сарая наблюдал через слуховое окно. Виднелись четыре цепи пехоты. Солдаты растянулись метров на 600-700. расстояние между цепями было 20-25 метров. Но издалека их невозможно было хорошо разглядеть. Первая цепь, спустившись в ближайшую балку, ненадолго исчезла с поля зрения и вот уже солдаты влились в поселок. Стрельбы не было. Я слез с чердака и пошел к своему дому. Солдаты появились из-за красных домов. Одеты они были в зеленые кителя и брюки до колен перехваченные у одних гетрами, у других зелеными же обмотками. На головах у них были зеленые каски с закрепленными султанами из петушиных перьев. На красных петлицах – белые пятиконечные звезды. На рукавах у некоторых были черные уголком шевроны, у других – золотистые. У некоторых шевроны были золотые в виде полос. В руках – винтовки типа наших карабинов. У красных домов собралась группа местных жителей. Солдаты двинулись к ним. Бабка Моравская и еще несколько женщин и мужчин приготовили для «освободителей» хлеб-соль. Офицер с двумя золотыми полосами на рукавах (tenente) – старший лейтенант подошел вплотную к делегации и принял блюдо с хлебом-солью, которое бабка поднесла с поклоном. Офицер отдал блюдо ординарцу и поднял руку. Все попритихли. Офицер громко произнес: “Soldati italiano поздравляют вас освобождений! - и, повернувшись к солдатам, скомандовал – Avanti!” Оказалось, что это были итальянцы. Все больше солдат входили в поселок и разливалось по его улицам. «А чого ж воны не грабують», - озадачилась Драная. “Успеют еще!” – ответила моя мама, стоявшая рядом. «А вы усэ заховали? – не унималась Драная. “Ну, нам нечего прятать, а у вас разве еще что осталось, - вон, сколько нахлебников в погребе уже неделю сидит?” – ответила мама, имея в виду дезертиров, которых Драные прятали в своем погребе, причем далеко не за спасибо. Да и за время безвластия она с мужем успела много чего натаскать. Та призадумалась. Чуяла подвох, но не могла от волнения ничего ответить. А я вспомнил о винтовке и мне этот разговор сразу перестал нравиться. Сказал, что пройдусь по поселку – обстановку разведаю. Солдат мучила жажда. Митька Чевичалов решил сыграть на этом. Около его дома стояла бочка с запасом питьевой воды. Он принес литровую кружку, стал возле бочки и начал зазывать солдат. Солдаты мигом окружили бочку. Митька предлагал воду и просил взамен сигареты. Солдаты повели себя довольно странно – они сначала заставляли Митьку отпивать воду из каждой кружки, приговаривая “Aqua potabile? Bere tu!” (Вода питьевая? Пей ты!” Митька исправно отпивал, а потом уже пили солдаты. Митька выпил уже литра четыре воды – но, ни одной сигареты, а очередь не убывала. Бизнес с фронтовиками явно не заладился. Я шел домой по тротуару мимо сквера у главной конторы завода, как вдруг четыре итальянских солдата, шедшие впереди меня остановились и начали оглядываться. Увидели меня и поманили к себе, помахав руками. Я испугался, но пришлось подойти. Солдаты глазели на бюст К. Маркса, стоявший в сквере. “Chi e?” (кто это). Я понял вопрос и ответил – Карл Маркс. Один из солдат плюнул в сторону бюста и что-то сказал остальным. Тот, что плевался и давал указания, в отличие от остальных, был одет в черную рубаху. Позже я узнал, что так одевались члены фашистской партии. Солдаты набросились на бюст, и через минуту он уже лежал на земле. C чувством исполненного долга солдаты двинулись дальше. Я же открыл крышку канализационного люка, подкатил к нему бюст, столкнул его вниз и забросал ветками и сухими листьями. C трудом водрузив люк на прежнее место, направился домой.
Где-то вдалеке немного постреливали. Несколько раз за заводом даже слышались разрывы снарядов. Было понятно, что там наши остановились и обозначают линию обороны, но итальянцы не атакуют – поселок взят, задача выполнена. Солдаты возвращались в поселок. Не успел я войти в подъезд своего дома, как услыхал грохот. Взбежал на второй этаж и увидел трех солдат, которые тасовали прикладами мушкетов нашу дверь. Мамы дома не было – она ушла с соседкой в подсобное хозяйство за кукурузой – зима была не за горами, нужно было вести заготовки. Из соседней квартиры выглядывал Гемох Степан. Он воскликнул – открой, а то выбьют дверь – они партизан ищут! Солдаты прекратили стучать и дали мне возможность открыть дверь ключом. Обследовали все закоулки в квартире, даже в печную духовку на кухне заглянули. Хотя они и приговаривали «Партизано, партизано!», было совершенно очевидно - искали они, что можно утащить или чего пожрать. Но у нас все было припрятано еще со вчерашнего дня, только кастрюля борща на плите, да четыре сухаря в столе лежали. Один солдат все это и нашел. Подошли остальные, разлили борщ по своим котелкам и вышли из квартиры, грызя сухари и запивая их на ходу борщом. Минут через двадцать в квартиру вошли еще два итальянца – один высокий, другой среднего роста. Оба с мушкетами в руках и кобурами с револьверами на поясах. Молча осмотрели квартиру. Указав на бОльшую комнату высокий вынул из кармана маленькую книжицу, полистал ее и прочитал:”Эту комнату мы берем для Сapitan! Понимай?” Я согласно кивнул голевой. Другой вытащил из кармана блокнот, вырвал лист, написал синим карандашом: Capitano bersagliere Salvattore. и прикрепил листок тремя кнопками к двери. Они ушли, а я остался дома в ожидании дальнейших событий. А дальше было вот что. Пришла мама с соседкой. Принесла полмешка кукурузы и кучу новостей. Самая главная новость – красноармейцы остановились в Белоглинском лесу. Итальянцы дальше железной дороги не пошли. По поселку идут обыски. Кое у кого забирают коров, выхваченных из гурта, который на неделе перегоняли через поселок. Я рассказал о незваных гостях, реквизировавших борщ и сухари и что потом приходили еще солдаты. Это они записку на дверях оставили. В нашей квартире будет жить офицер. И вообще, это не немцы, а итальянцы и непонятно, чего от них можно ожидать. Пойду, гляну, что там на улице. Мама сказала, чтобы я далеко не отлучался – она начнет готовить что-нибудь поесть. Я вышел из дверей квартиры, а тут уже подымаются навстречу по лестнице четыре итальянца. Один подошел к нашей двери, прочитал записку, что-то сказал напарникам все мигом рванули на первый этаж. Мне это понравилось. Степану Гемоху, наблюдавшему эту сцену высунув голову из –за двери тоже. «После того как повесили это объявление, так уже четвертая куча немцев удирает отсюда. И ко мне не заходят!». Во дворе я увидел, что возле 69 года собрались солдаты и местные жители. Стояли три коровы, потом еще одну привели. Итальянский офицер что-то разъяснял людям, заглядывая в такую же книжку, как и тот солдат, что занимал нашу комнату для своего начальника.
Подойдя поближе я узнал местную жительницу Башу. Она была в золотом пенсне и говорила что-то по французски итальянскому офицеру, который видимо знал этот язык плохо. Офицер, найдя в разговорнике соответствующий текст ответил ей – “Я должен кормить своих солдат. Мне нужен коров и мы их взял. Мы имеет на это право. Солдат хотель кушай. Надо кормить освободитель вас!” Коров отвели в сторону, два здоровенных солдата ахнули каждую по лбу кувалдой и тут же, перерезав горла, подвесили на дерево и начали сдирать шкуры. Три других солдата кололи дрова и разводили под большими котлами огонь. Несколько солдат носили в брезентовых ведрах воду из пожарного водоема, который находился на территории завода возле сырьевого цеха. Со всех коров шкуры были содраны головы отрублены, внутренности удалены, ноги отрублены по колени, туши разрублены и куски мяса брошены в котлы. (примечание – собственников коров жалеть не стоит. Коровы были украдены местными жителями при эвакуации). В общей суматохе мне удалось утащить требуху, выброшенную раздельщиками. Требуху я отволок домой и мама немедленно принялась за готовку. В это время распахнулась входная дверь и в квартиру ввалились итальянцы с чемоданами и сундуком в руках. Следом за ними вошли знакомые мне квартиросъемщики. Они забрали у солдат чемоданы и сундук, и носильщики ушли. Квартирьеры вошли на кухню, где мама занималась требухой. Я представил ее, они тоже представились. Высокого звали Джованни. Это был ординарец капитана. Второй – Витторио был денщиком. Джованни заговорил со мной пользуясь “Frazario italiano-russo” (итальянско-русским разговорником). “Надо теплый вода. Капитан умывайсь. Где ести вода?” я махнул в сторону завода (воды в домах не было – наши взорвали насосную станцию перед отступлением). Я и Джованни взяли по два ведра и отправились на завод, а Витторио начал разбирать вещи капитана. Возле бассейна было много местных жителей и итальянских солдат, но Джованни, бесцеремонно растолкав всех, наполнил ведра без всякой очереди и мы отправились назад. Около нашего дома Джованни остановился, поставил ведра на землю и посмотрел в сторону полевой кухни где варилось мясо и сидели итальянские солдаты, голодными глазами глядевшие на котлы. Повара как раз заканчивали разделку последней коровы. Джованни жестами показал мне, чтобы я шел домой, а сам направился к поварам. Еще когда мы брали воду на заводе, я заметил, что солдаты откровенно побаиваются Джованни. Я принес воду домой и уже было собрался назад за двумя другими ведрами, как дверь распахнулась и в квартиру вошел Джованни. В одной руке он держал за рога коровью голову, а в другой – ведро, доверху наполненное сырым мясом. В ведре оказались легкие, печень, сердце и кусок говядины. Мама к тому времени вымыла и очистила желудок. Он лежал в тазу белый и привлекательный. Джованни с минуту глядел на желудок, потом взял пустое ведро и вышел. Минут через десять он приволок еще один желудок. Видно не успели местные жители унести. Джованни, пользуясь разговорником, поставил перед мамой задачу – приготовить капитану на ужин мозги и жареную говядину. Он же с Витторио хотел поесть суп с макаронами и жареную печенку. Остальное мясо мы можем взять себе. Мама отказывалась от неожиданного подарка, но Джованни и Витторио так энергично настаивали, что мы согласились. Работа закипела вовсю. Я и Витторио осмалили коровью голову, разрубили ее и вынули мозги. Джованни возился с печенью. Плита на кухне жарко горела – там стояли кастрюли, сковороды и эмалированное ведро в котором варились желудки. Зашла соседка Мотя Прилуцкая и взялась помогать маме, а нас выпроводили с кухни, чтобы не мешали. Мы зашли в нашу комнату. Солдаты стали рассматривать книги и фотографии, а я углубился в изучение разговорника. Интересная оказалась книжечка. Я не то что не видел таких никогда, но даже не знал об их существовании. Там были целые фразы по итальянски и их перевод на русский язык. Транскрипция латинская. Я быстро освоил эти премудрости и уже через несколько минут задал вопрос:”Что вас интересует?”. Они повернули головы в мою сторону и ответили от неожиданности хором – “Libro”. Книги – понял я. Витторио взял В. Гюго «Отверженные».
Я сказал, что это за книга и кто написал, на что Витторио ответил:”Buono, guesto “Miserabile”. Мы сообща начали пользоваться разговорником. Они поправляли мое произношение, а я поправлял их. За час я освоил десятка полтора итальянских слов, чем вызвал у своих собеседников искреннюю симпатию и, главное – Джованни пообещал “Damani” (завтра) подарить мне не только такой разговорник, но и “Russo-Italiano” - русско-итальянский. Забегая наперед, скажу, что завтра он ничего не подарил, но через неделю все же принес обещанное, чему я был безмерно рад. На дворе уже было темно. Нас позвали ужинать. Мама налила (примечание - в тексте «насыпала», что более органично для пантелеймоновского диалекта) и поставила печенку. Солдаты пригласили нас за стол, но мама и Мотя отказались, сославшись на занятость, ну а я подсел к столу. Давно не доводилось мне есть мяса, так что на аппетит я не жаловался. Солдаты поели, поблагодарили маму и стали собираться. Они объяснили, что пойдут за капитаном, а нам дали задание, чтобы к их приходу была теплая вода. Умыться на ночь. Мама решила из головы с языком сварить холодец. Все это уже варилось в большой кастрюле. В двенадцатом часу ночи солдаты вернулись со своим капитаном. Он помылся, поужинал и лег спать. Витторио убрал все за ним и остался в той же комнате. Джованни и я помогали маме на кухне собирать мясо для холодца. К часу ночи работа была закончена и бульон с мясом вынесли в кладовую для застывания (там было прохладно). Джованни спросил маму – есть ли у нас что-либо из живности. Я объяснил ему, что кроме петуха и десятка кур у нас ничего нет. Тот поинтересовался – надежно ли они спрятаны и сказал, что утром итальянцы будут ловит и резать кур, забирать свиней и поросят. Им был дан один день на самокормление, потому как снабжение продовольствием еще не было налажено. Пора было спать. Мы с мамой отправились в свою комнату, а Джованни зажег лампу типа «летучая мышь» и остался сидеть на кухне. Ночью он и Витторио менялись на посту каждые три часа – охраняли своего капитана.
Утро было необычным. Едва только начало светать, как меня разбудил Витторио, позвал на кухню и показал в окно. В утренних сумерках было плохо видно. Тогда Витторио погасил фонарь, и я сразу увидал, как итальянские солдаты шуруют возле придомовых сарайчиков, где жители, кроме запасов угля для топки кухонных печей, содержали всякую мелкую домашнюю живность - в основном кур. Солдаты сбивали замки, открывали двери сарайчиков. Полусонным курам они оттягивали головы и когда те преставали трепыхаться, цепляли их за шеи, протягивая головы под поясные ремни. В действиях ловцов кур наблюдались как определенная сноровка, так и отработанные практические навыки, но не обходилось и без курьезов – берсальеры в азарте преследования швыряли в разбегавшихся кур касками, сбивали их мушкетами как городошными битами, а то и просто стреляли в них. Словом, использовались все доступные подручные средства. Суматоха продолжалась, пока все пернатые не были переловлены. Но у нашего сарая собралось с десяток итальянцев. Вышла небольшая заминка. Дело в том, что наш сарай был с чердаком. Куры на том чердаке и содержались. Солдаты, взломавшие дверь, слышали звуки, издаваемые переполоханными несушками, а вот самих кур в сарае не было. Солдаты быстро сообразили, в чем дело, но люк на чердак запирался замаскированным шкворнем. Мама забеспокоилась о судьбе кур, а я поведал о ее беспокойстве Джованни. Тот выглянул в окно, увидал солдат возле нашего сарая и быстро вышел из дому. Я последовал было за ним, но он приказал мне оставаться дома, так что за дальнейшим развитием событий мне пришлось наблюдать через окно. Джованни подошел к солдатам, что-то им сказал, и произошло чудо – бойцы мигом разбежались во все стороны. Вернувшись, Джованни сказал, что все в порядке, но кур надо будет куда-то спрятать. Только не сейчас, а немного попозже, когда у его сослуживцев спадет охотничий азарт. А потом он попросил меня сходить за водой – капитан скоро проснется, будет умываться и завтракать. Я взял два ведра и вышел на улицу. Не успел отойти от дома, как был окружен итальянцами. В руках они держали свои брезентовые походные ведра. У каждого из них за поясом болталось по три – пять кур, которых они на ходу ощипывали.
Поинтересовались – не за водой ли я иду и где воду можно взять. Я повел их на завод. Там у бассейна опять стояла толпа итальянцев и местных жителей. Итальянцы дожидались когда местные наполняли свои железные ведра и тут же эти ведра отбирали, а взамен отдавали свои брезентовые – пустые. Возражавшие получали по шее, а особо «упертые» слегонца и по морде огребали от новоявленных освободителей. Меня постигла та же участь – ведра отняли, но по шее все же не дали, потому как я не противился насилию. Те солдаты, которых я привел к бассейну, с моими же ведрами полными воды в руках устремились к административному зданию завода, где в сквере уже дымились костры, над которыми висели ведра и варились реквизированные куры. Мои обидчики занялись обустройством собственного очага, а я отправился домой. Размахивая пустыми брезентовыми ведрами, я вошел в квартиру. Джованни был удивлен – где вода и что это за ведра. “Dove guetti soldati? (где эти солдаты?) “La” (там) – ответил я и указал рукой в сторону админздания. Мы пошли туда. Я сразу же узнал своих обидчиков, правда, не их лично, а свои ведра (они были с метками) которые уже висели над огнем. “Dove (где)?” – “Eccolo” – ответил я и указал на тех солдат. Джованни подошел к ним и от имени капитана Сальватторе, якобы ожидающего воду, которую мне было поручено принести, выразил крайнее возмущение и заявил, что я не смог выполнить поручения капитана по вине негодяев, отнявших у меня ведра. Перепуганные солдаты мигом сняли ведра с костров, вылили воду и повытаскивали недоваренных кур. Они умоляли Джованни не доносить капитану об их провинности и предлагали передать капитану пяток тушек в качестве подарка. Джованни великодушно простил их, затолкал подаренных кур в брезентовые ведра и, забрав наши железные ведра, мы пошли за водой. Домой вернулись с водой и трофеями. Пока нас не было, капитан успел проснуться, умыться (ведро воды еще в доме оставалось) и позавтракать. Мама через Витторио предложила капитану попробовать холодец. Тот попробовал и ему очень понравилось, – съел две тарелки, чем несказанно удивил даже Витторио. Когда мы вернулись капитана уже не было – ушел в “Stato maggiore” (штаб). Обедать будет там. Придет вечером. Джованни с Витторио радовались свободному дню.
Однако возле нашего сарая все еще постоянно толклись итальянцы - озадаченно оглядывались и к чему-то прислушивались. Видать, кукарекал наш петух на чердаке. Этим он создавал нервозную обстановку и мама решила переселить кур в погреб, хотя бы на время. Джованни вызвался ей помочь и заодно подстраховать ее при проведении столь ответственной и рискованной операции. Он стал возле сарайчика, чтобы перехватывать и отгонять сослуживцев, а мама ловила кур на чердаке, совала в мешок, опускала их в погреб и там вытряхивала. Три раза пришлось лазить вверх-вниз, чтобы переместить все куриное поголовье, если можно так выразиться по отношению к десятку кур и одному петуху. Регулярно к сараю подходили солдаты, но Джованни быстро и сурово их отшивал. Я наблюдал в окно, как он размахивал руками перед носом очередного незваного гостя, очевидно ругался. Помогало – солдаты уходили. На все про все потребовалось минут сорок. Дверь большого сарая была заперта на перемет. Может петух и продолжал петь, и его не было слышно, но это вряд ли – погреб это все же не родной чердачок. Не та обстановка. Не до песен. Вернувшись домой, Джованни с истинно южным темпераментом поведал мне о том как ему пришлось оборонять кур от настойчивых сослуживцев, лезших к сараю со всех сторон. Врал, конечно, но мне понравилось то, что солдатам было сообщено - куры предназначены для питания капитана Сальваторе. Даже совершенно не зная итальянского языка я улавливал в рассказе Джованни нотки эпического повествования. И тут он внезапно вспомнил главную новость – прибыли грузовики с продовольствием и сказал Витторио, что надо эти машины разыскать и получить пайки за прошедшую неделю на себя и на капитана. Они взяли рюкзаки и пошли искать интендантский взвод, а я остался помогать маме потрошить кур, которые, прежними владельцами, мягко говоря, были не совсем подготовлены к окончательной кулинарной обработке. “Вот сволочи – приговаривала мама – половину кишок не повытаскивали. И как бы они это жрали!”, на что я резонно возражал, мотивируя тем, что остальные же итальянцы своих кур сварили в том же состоянии как и доставшихся нам и сожрали. Они же и лягушек жрут! “Лягушек жрут французы” – поправила меня мама. “Но они, видать их правильно потрошат”, - продолжил я ее мысль. На хохряк и уксус сладок – заявила по этому поводу зашедшая в это время к нам в гости соседка Мотя. Она рассказала, что на дверях ее сарая тоже сбили дверной замок и забрали полтора десятка кур и петуха, а вот у Степана Гемоха кроме трех десятков кур увели еще и шестимесячного поросенка. Он стал было грудью на защиту собственного добра, но солдаты дали ему по шее и пообещали пристрелить за сопротивление, чем напугали его до такой степени, что сидит он дома и боится нос на улицу высунуть. Забегая наперед, скажу, что сидел он дома безвылазно целых десять дней.
А Драный, увидав, что творится на улице, заперся с тестем в своем сарае и ухлопал телку. Они ободрали ее, разделали и засолили мясо в бочке. Вечером они ухлопали и корову и тоже засолили мясо в бочках. Три десятка кур у него забрали еще рано утром. “Не успел даже покормить” – жаловался он, совершенно отупев от обрушившихся на его голову несчастий. Куры у него были в придомовом сарайчике, а корова, телка и поросенок далеко – в скотном сарае на окраине поселка. Вот с поросенком-то и вышла накладка – следуя одному ему понятной логике, он подумал, что днем придут потрошить скотные сараи, а в придомовых – кто будет еще раз лазить, там все уже повыгребли. Приволокли они поросенка в мешке к дому, а тот, как на грех, стал верещать. Видно, покормить не сообразили. И забрали его услыхавшие предательский визг итальянцы. На следующий день Драный отводил передо мною душу – “Оце так! Мы ждалы, ждалы освободителив, а воны он шо роблять! Беруть птицю, худобу та щэ цукор поцупили, а у торбыни було килограмив три! Оце так порядок! Кому пожалуватися?”. Я молча внимал его стенаниям, а сам радовался в душе – Драный у себя на родине, до приезда в Донбасс был кулаком, здесь стал дезертиром, да еще и прятал у себя в сарае таких же как он сам негодяев. Вспомнился мне один пантелеймоновец, прошедший срочную службу в морфлоте. Мама рассказывала, как на поселковом митинге по поводу начала войны выскочил он на трибуну, рванул на груди надетую по такому случаю тельняшку и закричал – я этих немцев зубами грызть буду! Совсем идиот, – смеялась мама. Она еще в Гражданскую войну на таких "героев" насмотрелась. И мама оказалась права - до прихода оккупантов он две недели просидел у Драного в погребе, скрываясь от мобилизации и был в первых рядах активистов, вручавших хлеб-соль итальянскому офицеру. Ишь разобиделась кулацкая морда, думал я, слушая Драного. Как выхватил из гурта корову с телкой, так вроде бы так и надо, а как у самого кур забрали, так это уже несправедливость. Все это я рассказал, забежав на день вперед, а день сегодняшний продолжался.
Мама варила двух кур для капитана, а я в это время наводил порядок в кладовке, где грудой лежали вещи, которые я натаскал домой в дни безвластия. Во втором часу дня в радостном настроении вернулись наши квартиранты. Они разыскали солдатскую кухню и продовольственный склад где получили пищевое довольствие за целую неделю. В их рюкзаках были паньюты – белые двухсотграммовые булочки, галеты, мясные консервы, макароны, сахар, шоколад, сигареты и письма из дома. Макароны они отдали маме и попросили сварить на ужин капитану куриный суп. Квартиранты захотели привести себя в порядок: побриться, помыться и почиститься. Я и Витторио сходили за водой, а Джованни осуществлял ревизию своих личных вещей. Среди прочего, в его рюкзаке оказались ордена Красной звезды, Красного знамени, куча советских медалей и значков. На мой вопрос, откуда все это, он ответил, что снял с убитых солдат и командиров. Сидя за столом у окна, он вытащил бритвенные принадлежности и положил на стол, потом в его руках появились какие-то штуки – красные, с черной головкой и брезентовыми язычками. Размером чуть меньше обыкновенного стакана. Хитро улыбнувшись, он подмигнул мне и сказал:”Bomba a mano”. Я догадался и произнес по-русски – «Ручная граната». “Come?” (как?) – переспросил Джованни. – “Ручная граната». И он повторил за мной - “рУчнАя грАнатА” и захохотал. Затем произнес эту фразу несколько раз, чтобы запомнить. Взял одну гранату, посмотрел на нее, потом на меня и торжественно произнес: ”Guarda!”(гляди). Перевернул гранату головкой вниз, разогнул два усика, вытащил язычок и начал потихоньку откручивать черную головку. В это время в кухню вошел Витторио. При виде того, что делает Джованни, Витторио остолбенел. Глаза его округлились, лицо побледнело, губы задрожали и он с трудом выдавил – “Valdemaro, veni qua! Pericolo di morte!”. Я не понял и не тронулся с места. Он сокрушенно махнул рукой и ушел в комнату капитана. А я стоял возле Джованни и смотрел как тот собирает гранату. Разогнув усики язычка, он завершил свою работу и лишь тогда произнес, обращаясь ко мне – “Bravo, Valdemaro, tu non pauroso!” (Браво, Владимир, ты не трус!”и только тогда я начал догадываться, какую опасность пережил. Это потом я узнал, что итальянские гранаты не разбирались. Вероятность взрыва при разборке была восемь к двум. Т. е. восемь из десяти этих гранат при попытке разобрать их взрывались в руках. Вошел Витторио и стал почем зря ругать меня за тупость, а Джованни он обозвал ребенком, не отдающим себе отчет тому, что делает. Витторио был на полгода старше Джованни – тому до двадцати лет не хватало месяца.
Побрившись, умывшись и почистившись, Джованни и Витторио положили в карманы гранаты, взяли в руки мушкеты и предложили мне пойти погулять по поселку. Я с удовольствием согласился. Кое где на улицах еще дымились костры на которых солдаты варили кур, попадались группы резавшихся в карты итальянцев. Здание бывшего аэроклуба было занято солдатами. Они сперли где-то или отняли козла и жарили его на вертеле над костром, разведенным прямо там в одной из комнат. Выпили, вздремнули, заснул и караульный. Часов в семь вечера от костра вспыхнул пожар. Здание горело три часа. Сгорело дотла. Пришлось солдатам перейти ночевать в здание школы. Когда мы возвращались с прогулки, у электрического киоска возле сквера я увидал Кругляка Юрку, Корнеева Алешку и Бланка Егора. Поздоровались, но поговорить не получилось. В тот вечер капитан рано возвратился из штаба. Тогда я и увидел его в первый раз. Он был выше среднего роста, лет сорока, а может и больше, волосы черные с проседью. Джованни сказал, что ужин капитану очень понравился – суп c макаронами на курином бульоне и поджаренная курица. В девятом часу вечера капитан улегся спать, Джованни тоже, а Витторио, который должен был караулить, уселся за кухонным столом и принялся писать письма домой. Мне делать было нечего и я тоже улегся спать. Уснул сразу, но в двенадцатом часу ночи проснулся от шума в квартире. Со двора долетали звуки отдаленных выстрелов, слышались крики солдат. Когда я вышел из комнаты, капитан, ординарец и денщик уже были одеты, вооружены и в касках. Перед дверью квартиры их ожидали какой-то капрал-майор и три берсальера. Все быстро сбежали вниз по лестнице. Звуки стрельбы со стороны Белоглинки нарастали. Слышались взрывы гранат. Я вышел на улицу. Мимо пробегали группы солдат. Что случилось? Я не знал, а спросить было не у кого. Все гражданские сидели по домам не высовывая носа, да и мама разругалась за то, что я вышел на улицу. Стрельба продолжалась часов до трех, потом все постепенно стихло. Когда вернулись постояльцы. было уже около пяти утра. Капитан и Витторио не раздеваясь завалились спать, а Джованни, оставшийся караулить сказал мне, чтобы я тоже шел спать, а сам вышел на улицу проверить наружный караул – около дома дежурило отделение берсальеров. Утром, выпив наспех кофе, постояльцы куда-то ушли.
Днем в поселке только и было разговоров о ночных событиях, причем не только о тех, которые можно было непосредственно отнести к военным действиям. Оказывается, в десятом часу вечера, в доме где до эвакуации жили наши «аристократы», в одной из пустующих квартир офицеры-берсальеры затеяли гулянку. (примечание относительно «наших «аристократов». Поскольку поселок застраивался в комплексе с заводом по производству огнеупорного кирпича, один из переулков состоял сплошь из одноэтажных каменных домов, предназначавшихся для заводского руководства и инженерно-технических работников. Неплохие по тем временам оклады позволяли их женам достаточно часто жарить котлеты – роскошь недостижимая для обычного пантелеймоновца. Процесс жарки котлет выдавал себя стойким ароматом, который не только неистребимо витал в самом переулке, но и что греха таить, расползался по всей округе. Как говаривал, конечно, совсем по другому поводу мой покойный дедушка – старообрядец из Курской области – на всю ПОСЕЛЕННУЮ. Даже в наше время этот переулок старожилы называют на иначе как “Котлетный ряд”). Итальянским офицерским составом были приглашены по такому случаю поселковые девицы легкого поведения, причем на приглашение откликнулись более десятка шлюх. Поначалу все шло чинно-благородно, ну там выпивка, танцы. Культурно так. По европейски. Но когда публика нажралась основательно, Клавка Д. и Надька К. сбросив одежды, пустились в пляс голяком прямо на банкетном столе. Веселье достигло апогея – офицеры аплодировали, целовали танцовщицам голые ноги, а один молоденький лейтенант, явно хвативший лишку, уже начал было и сам раздеваться, чтобы составить кампанию танцовщицам, как вдруг послышались первые винтовочные выстрелы и взрывы гранат. Вмиг протрезвевшие офицеры схватив оружие, бросились из комнаты. Девахи вылетели пулей вслед за ними. Бежали все в поселок – подальше от места где разгоралась стрельба. А в это время – как пишется в бульварных романах... В это время не побежали только Ленька Качан и его кампания, которые весь вечер стояли под окнами дома и наблюдали весь этот спектакль. Комната оказалась пуста, а дела до них не было никому. Быстро вскочив в помещение, они стали хватать бутылки с вином, закуски, сигареты, шоколад и все это складывать кто во что горазд – кто скинул пиджак, кто фуфайку, у кого-то оказалась даже сумка (хочется верить, случайно), ну а карманы, разумеется, были у всех. Очистив место пиршества они разбежались по домам. (примечание – не забываем, что накануне гулянки ее участники получили офицерские пайки за целую неделю. Я прямо обзавидовался, читая эти строки). А стрельба тем временем не утихала. Офицеры собрали своих солдат, организовали сопротивление, а затем и начали теснить наших на исходные позиции возле Белоглинки. Итальянцы дошли до железнодорожной насыпи и залегли вдоль нее, не сделав дальше ни шагу вперед. К полудню итальянцы успокоились, но, по всей видимости, начальство провело скорое расследование обстоятельств ночного боя и потребовало принятия решительных мер по наведению порядка на прифронтовой территории. Начались повальные обыски по квартирам, чердакам домов и по сараям. На чердаке дома где жил директор завода Каменир, уехавший в эвакуацию, а его квартиру самовольно захватил Король со своей семьей, нашли малокалиберную винтовку и кучу патронов к ней. Винтовку и патроны спрятал на чердаке сын Короля Анатолий, но итальянцы схватили Короля старшего, и повели во двор. По пути они прихватили и Рындина, которого какой-то черт вынес в это время из дому. Там же поставили их обоих к стенке и расстреляли. Позже Шурка Королева будет рассказывать, что отца расстреляли за то, что он был Красным партизаном. Кое-кто верил. Это были первые жертвы среди мирного населения. Дальше будут еще.
В начале первого пополудни возвратились наши постояльцы. Они попросили маму приготовить что-нибудь поесть и умыться. Воды в доме оказалось мало – только одно ведро. Тогда мы с Витторио взяли по два ведра и отправились на завод к бассейну. Людей было мало и на улицах и возле бассейна – боялись выходить из дому. Не успели набрать и ведро воды, как недалеко от бассейна разорвался артиллерийский снаряд – начался обстрел поселка. Стреляла наша артиллерия из Корсуня. Витторио закричал:”Piu presto!” (давай быстрее). Мы быстро наполнили ведра и скорым шагом, почти бегом ринулись в сторону дома. Вода по дороге расплескивалась. Принесенные ведра были наполовину пусты. Из четырех принесенных нами ведер воды едва набралось два полных ведра. Ну да чего уж там, хватит пока и этого. Джованни вдруг спросил, указывая пальцем на пол возле моей правой ноги:”Che cose? Sangue!!!”, схватил меня за руку и мы быстро пошли в полевой госпиталь. Военный врач вытащил пинцетом из моего правого бедра в районе паха два малюсеньких осколка, залепил ранки пластырем и сказал:”Pronto Ciovanotto!” - готово, парень, на что я ему ответил:”Tante grazie!”. Оторопевший врач воскликнул:”O! Tu parlato l italiano!” – ты говоришь по-итальянски. “Si, poco, un poco” (да, немного, маленько) – нахально ответил я. Врач пригласил меня заходить к нему в любое время. Я поблагодарил его еще раз и на том мы расстались. По дороге домой Джованни рассказал мне, что ночью был убит один итальянский солдат и пятеро были ранены. Еще он попросил меня, чтобы я без него или Витторио на улицу не выходил – солдаты запомнили того, кто указал на ведра и мне грозят неприятности. Три дня я не мог выйти на улицу, за этим строго следили Джованни и Витторио. На второй день моего заточения в Пантелеймоновку вошла кавалерия – тысячи полторы итальянских кавалеристов. Лошадей надо было поить, а бассейн на заводе один, да и там вода уже заканчивалась. Стали водить коней на водопой в карьер за кирпичным заводом. Я тоже вызвался вместе с хлопцами поить коней – просмотрели меня квартиранты, ушмыгнул. Во дворе Гришка Галиулин подвел пятерку лошадей. Я сел на одного коня и поехал. Но какой из меня кавалерист, запутался я по пути в каких-то веревках-поводах, что-ли или как это называется, чем и привлек внимание группы берсальеров. Среди них оказались и те двое, которые обещали меня проучить за кур и за ведра. Схватили они меня. Хреновая была ситуация, запросто могли и пристрелить. Но тут откуда-то появился Витторио. Он с бранью накинулся на берсальеров, призывая на их головы кары небесные и угрожая гневом самого капитана Сальваторе, вырвал меня из рук своих сослуживцев. Дома я получил от постояльцев нагоняй и снова они категорически запретили мне выходить без них на улицу. Даже капитан, возвратившись после очередного налета из Белоглинки вызвал меня в свою комнату и строго поговорил со мной. По ходу воспитательной беседы мне стало известно, что у него самого дома остались дочь и сын и он совсем не хочет, чтобы хорошо встретившая его русская семья потеряла сына. Еще один день и одну ночь берсальеры пробыли в поселке. Двадцать третьего октября весь день из Корсуня не прекращался артобстрел поселка. Ночью, при отражении атаки пропал капрал-майор берсальеров Антонио Саль… не помню дальше фамилии, с утра 24 октября итальянцы его искали, а в четыре часа дня итальянская разведка сообщила, что русские покинули Белоглинку и Корсунь, а немцы с левого фланга взяли Горловку. Берсальерам было приказано тотчас же выдвигаться на Корсунь. Наше расставание с постояльцами было коротким. С помощью пятерых солдат они вытащили чемоданы и сундук с вещами капитана, погрузили в обозный автомобиль и ушли. На прощание Витторио сказал:”Может еще и свидимся”. И мы расстались.
О предыдущем фото информации не имею, но оно напомнило, что в одной из книг видел фото ситуации наоборот. Вот скан из книги. Подписано, что это солдаты PASUBIO с захваченным советским знаменем.
Забыл указать: фото солдат PASUBIO с захваченным знаменем выполнено в начале июля 1942г. в районе города Красный Луч.
Интересно, что за знамя? В то время там стояла 383-я стрелковая шахтерская дивизия, и никаких казусов с потерей знамени в ней не отмечалось. Хотя..., кто ж такие казусы будет обнародовать
Не могу у себя в архивах найти, но помнится мне, что это знамя с гербом, кажется, герцога Савойского. Сдается мне, что знамя могли захватить под Серафимовичем. Что-то напутано при датировке фотографии - под Красным Лучом итальянцы наступали, а при наступлении знамен не теряют. Но знамя не полковое, а как бы так выразиться - ритуально-историческое, что-ли. На фронте в 42 году побывал член королевской семьи Италии. Может после него и остался этот декоративный флаг.
Из Урюпинска вышли мы к Нижнему Мамону, в излучину среднего Дона. Холода стояли жуткие. Зимой в танке холодней, чем на улице. Броня ведь. А у нас одеяние не меховое, шинель. Позже, в боях уже стали формой пренебрегать. Найдешь шубу, в ней и греешся. Водку давали, но я пил очень редко. После боя, только, если стресс нужно снять, выпьешь рюмку. А в бой нужно трезвому идти. Пьяный пошёл, считай покойник. Когда на отдыхе были, я свою водку экипажу отдавал. У отца нас пять сыновей было, я самый младший. И никто дома не смел ни выпить, ни закурить, ни сквернословить. Это было исключено. Бригада без боя переправилась через Дон, и вошла в прорыв. На том берегу уже наши дрались с румынами на высотках. Потом мы вышли на равнину. Такого зрелища, такого количества танков я никогда не видел. Куда ни посмотришь, сколько глаз хватает – все поле в тридцатьчетверках! Первая, освобожденная нашей бригадой деревня, была Вербяковка. Перед атакой ко мне в танк прыгнул ротный комиссар, лейтенант. – Давай, я у тебя заряжающим поеду!? - Ну, умеешь, так заряжай. Хорошо заряжал. Наш взвод атаковал высотку, на которой располагалась половина села, остальные танки побежали дальше, мимо высоты, по долине. Там, за небольшой речушкой, стояла церковь и другая часть села. Я говорю комиссару: - Надо десант ссадить, чтоб за танком шел. Он: - Да нет, вперед! Начали по нам стрелять, кого-то из десанта побили. Я высунулся, крикнул: - Прыгайте сейчас же с танка, долой! А они сидят, в башню вцепились. В деревню влетаем, там румынская пехота. Не побежали румыны, отстреливались из-за домов. Нашему десанту пришлось тяжело, румыны били из винтовок по ним в упор, с расстояния 10-15 метров. Слышу крики, мат – наша пехота подошла. Перестреляли румынов, гусеницами передавили, но и наш десант понес потери. Я сам успел подбить Т-3 и раздавить противотанковую пушку. Мой танк тоже подбили. Снаряд попал выше бортовой передачи, разбило левый тормозной барабан и тормозную ленту. Мы сначала не почувствовали, уже потом, механику говорю влево поворачивать, а танк не слушается. Танки, что атаковали через реку, тоже освободили другую часть села сходу, но речушка оказалась коварная и глубокая. Пять или шесть танков въехали в нее неудачно и потонули. Было потом комсомольское собрание. Разбирали бой. Я тоже выступил, сказал, что танк имеет огневую мощь, которую нужно использовать. Сблизился с противником, подавил огневые точки, и двигай дальше. Там надо мной посмеялись некоторые, мол, знаток выискался. - Чего, вы, туда сразу помчались? - говорю им. – Есть пушка, пулеметы, используйте. Десант тоже беречь надо. Бригада пошла вперед, а мы дня на три застряли в Вербековке, пока ремонтники ковырялись. Какой-то генерал появился, приказал мне танк на окраину перегнать, чтобы, говорит, ни одна собака не сунулась. Танк-то подбитый, но как огневая точка вполне действующий. Когда починились, догнали наших. Пришли в район, никогда не забуду, казачьего хутора Хлебный. В 3-х километрах другой хутор – Петровский. Его тоже заняли советские танки, но не нашей бригады. Между хуторами, расположенными на холмах, пролегала низина. Рано утром по ней, огромной сплошной толпой пошла, спасаясь из окружения, 8-я итальянская армия. Когда передовые части итальянцев поравнялись с нами, по колоннам пошла команда «Вперед! Давить!». Вот тогда мы им с двух флангов дали! Я такого месива никогда больше не видел. Итальянскую армию буквально втерли в землю. Это надо было в глаза нам смотреть, чтоб понять, сколько злости, ненависти тогда у нас было! И давили этих итальянцев, как клопов. Зима, наши танки известью выкрашены в белый цвет. А когда из боя вышли, танки стали ниже башни красные. Будто плавали в крови. Я на гусеницы глянул – где рука прилипла, где кусок черепа. Зрелище было страшное. Взяли толпы пленных в этот день. После этого разгрома 8-я итальянская армия фактически прекратила свое существование, во всяком случае, я ни одного итальянца на фронте больше не видел. Дальше пошли на Богучар, взяли его, затем на Миллерово. Там топтались около 2-х недель. Слева от Миллерово стояла небольшая деревенька, занятая немцами. Перед деревней, с нашей стороны высотка, которую немцы почему-то оставили. На эту высотку выскочил Т-70, из нашей бригады, и почти сутки обстреливал деревеньку, пока его самого не подбили. Вечером Т-70 успел поджечь машину, груженную какими-то ракетами, ночью мы наблюдали фейерверк. Я занял позицию неподалеку, возле переезда. Эта позиция была более удобная для стрельбы, и обнаружить меня было не так просто. Немцы через какое-то время ушли и из этой деревни. Подъехал танк ротного командира, капитана Мухина, я доложил обстановку. Спрашивает: - Мы пройдем здесь за Миллерово? Я говорю: - Пролетим. Шесть танков с десантом нас пошло по проселку в тыл к немцам. Десантников - автоматчиков наших всегда вспоминаю с благодарностью. Храбрые ребята. Такого, как в кино, что они с танками в атаку бегут, или на танке под огнем едут, не было, конечно. Это ведь живые люди. Здесь они где-то спрячутся, где-то постреляют. Но ночью мы без них – слепые. Ночью они нас охраняли. Немецкий полк, из миллеровского гарнизона, отходил из города. Организованно шли, колоннами. По дороге двигалась пехота и артиллерия. Мы устроили засаду на дороге. Подпустили немцев очень близко, пулеметами можно было достать их, и открыли огонь. Первыми выстрелами смели голову колонны. В первых машинах ехал немецкий военный оркестр, и везли знамя. Все, кто там был, около тридцати человек, погибли сразу. Ну и с остальными хорошо поработали. Разгромили колонну полностью, никто не ушел. Кого-то потом взяли в плен, захватившие к этому времени Миллерово стрелки. В бою немцы успели мне влепить снаряд в моторное отделение. Танк подбили, но экипаж весь успел выскочить. Посадка-высадка экипажа занимала восемь секунд по нормативам. Мы остались ремонтироваться, а бригада пошла вперед и попала в засаду на станции Чеботовка. Сунулись ночью, без разведки. Погибли комбриг Дурнев, полковой комиссар полковник Лысенко, брат известного советского селекционера, командир нашего батальона тоже погиб. Потеряли хороших ребят и семь танков. После трагедии в Чеботовке, к нам на помощь подошла мотострелковая бригада. Они перебили всех немцев, что засели в деревне. В этом бою я не участвовал, когда мы догнали часть, там уже все было кончено, но груды немецких тел, лежащие на улицах, видел. Мы с экипажем участвовали в похоронах наших товарищей, дали залп из танкового орудия. ...Новым комбригом назначили подполковника по фамилии Секунда. Мы смеялись, что и командовал он нами секунду. Всего через пару недель его заменили на Казакова. Секунда успел отправить нас, человек семь, по местам прошлых боев, зафиксировать и документально оформить подбитые танки нашей бригады. Технарь с нами поехал, остальные - боевые офицеры, временно безлошадные. Остановились в Петровском, где давили итальянцев. Вздохнуть нельзя, вонища стоит ужасная! Все же тает, гниет. Машины выделены, местные жители помогают вывозить трупы. Казачки говорят: - Увозим по пятьсот человек в день хоронить, и все равно, конца не видно. Столько мы их там набили. Уважаемые, подскажите, что за хутор Петровский, Хлебный на картах есть.
