Адольф Дикфельд (Adolf Dickfeld)

29.07.2011, 18:58
bubinett

 

29.07.2011, 18:59
bubinett

 

29.07.2011, 19:04
bubinett

 

03.08.2011, 10:50
hjj

03.08.2011, 19:37
bubinett

03.08.2011, 20:29
+NOOR+

08.08.2011, 09:13
Шевчук Роман

09.08.2011, 08:39
hjj

Это все, что смогла вытащить.

 

Может быть проще обратиться к камраду bubinett с просьбой восстановить посты. У него же перевод остался.

 

Точно, проще было бы. Но уже, вижу, поздновато. Ничего, спасибо Летающей на метле все равно. А с меня продолжение истории.

 

Конец моего испытания!

Неудачи преследовали нашу часть. И каждого из нас не покидало предчувствие, что в любой момент мы можем подвергнуться расформированию с последующим распределением по другим истребительным эскадрам. Спустя три дня это подтвердилось.
- Дикфельд, - начал командир группы, - есть хорошая новость. Вы прямо сейчас переводитесь - вас зачисляют в один из учебных батальонов Люфтваффе на должность ротного офицера. Это настоящее страхование жизни. Ваша жена и дети будут рады. Война всё равно через пару месяцев будет победно завершена.
Меня чуть не хватил удар. «Не может быть, что на этом всё», - сказал я сам себе. «Прощай жизнь истребителя, прощай побережье Канала, прощай слава и почести, прощай Рыцарский крест и т.д. Вот ты и попался Санта Клаусу. Ты ведь был неудачником! У тебя не было ни одного сбитого, наоборот — они тебя срезали! Ты угробил не один самолет, принадлежащий Родине!» Упреки в свой же адрес продолжали сыпаться из меня. Такой неудачник действительно был не нужен. Я хотел разорвать себя в воздухе как Румпельштильцхен.
И где же находится этот чертов Ольмютц? Должно быть, в протекторате. Прощание с командиром и товарищами было коротким и безболезненным. Каждый был занят мыслями о себе и своей дальнейшей судьбе. Таким образом, уже на следующий день, я торчал в ненавистном мне поезде, снова до боли отсидев себе задницу и, на 2-й день путешествия, прибыл в эту чёртову дыру.
Меня встретила старая, кишащая клопами казарма, построенная должно быть ещё во времена Марии-Терезы. То, что наступило затем, доконало меня окончательно. За меня взялся до мозга костей прусский командир роты. И началось: строевая подготовка, стрельба, проверка одностворчатых шкафов, наряды в казарме, муштра и т.д. и т.п.
Вечером мы иногда ходили в кабак, однако враждебно настроенное чешское население дало понять, что нам вскоре лучше отказаться от таких маленьких удовольствий. К счастью, мне удалось добиться того, чтобы «мами» и дети последовали за мной. Уже четыре недели я находился в этой богом забытой глуши, и если бы рядом не было семьи, я бы точно купил себе верёвку и мыло.
Вяло тянулось время, я уже со всем смирился, когда меня вызвали в канцелярию.
- Дикфельд, - сообщил мне гауптманн Энгельке, - Вы немедленно переводитесь в JG52. Послезавтра явитесь в штаб группы в Берлине-Шёнефельде.
Мне захотелось обнять этого человека. Он, старый пруссак, позднее погибнет парашютистом-десантником на Крите. Более чем поспешно я попрощался с этим идиотским батальоном и в тот же день вместе с семьей сидел в поезде, который держал путь на Берлин. Фюрер позволил мне побыть один вечер дома со своими чадами и домочадцами. Однако уже на следующее утро судьба снова схватила меня своей безжалостной рукой. Я быстро добрался до Шёнефельда — аэродрома, который позднее еще должен будет сыграть зловещую роль. Меня приняла новая казарма, и я оказался в своей бывшей истребительной группе. Новые лица, новый командир, новые комэски, новые пилоты — лишь Ханнес Циммерманн был одним из «остатков» старого подразделения.

 

Дорога в рай!

«Мамачи, подари мне лошадку!» - вопила уже далеко немолодая эстрадная певичка, развалившись не шатающемся концертном рояле, скрывая таким образом свою излишнюю полноту.
В изысканном баре, расположенном в подвале на Курфюрстендамм, воздух был хоть топор вешай. Тявкая там, снаружи, как раз начала свой обычный вечерний «концерт» зенитная артиллерия. Наверняка, это был английский разведчик. По длинной лестнице ведущей в подвал вместе со своими «кошечками» быстро спустилось еще несколько офицеров, чтобы окончательно заполнить заведение. Рядом со мной сидел Курт Кунце, метеоролог, восторженно подпевавший. Что тем временем стало с «моей» JG52? Их больше не было среди живых: лейтенанта Фермера из Восточной Пруссии, Кайделя, моего командира отряда, постоянно придирающегося ко мне Дёринга, Вальднера, того что с распятьями, Шульца и милого Хёльцеля. «Спитфайры» сделали своё дело. Кто же из них лежит на дне Ла-Манша в ожидании судного дня? (Недавно «Люфтганзой» летал над Каналом в Лондон. Почувствовал что-то странное по прошествии стольких лет: парить над всем этим горем и ужасом, который ожидает своего судного дня подо мной, на дне морском, и прогонять мысль о том, что ты сам мог лежать там вместе с ними, и лишь милостивая судьба уберегла тебя от этого.)
Конечно, хотелось забыть — да что там говорить, нужно было забыть — если хотел без ущерба для здоровья вынести тот «Большой Орлог», который как раз только по-настоящему начинался. Так что, приходилось вливать в себя спиртное буквально «до верхнего края нижней губы». У Герда Риттера внезапно позеленело лицо, он упал с табурета у барной стойки и принялся яростно блевать. Вылитое ему на голову ведёрко для шампанского, наполненное ледяной водой, помогло ему встать на ноги быстрее, чем горсть аспирина. Издалека иногда доносились отзвуки оборонительного огня. «Неплохо так идет эта молниеносная война!», - подумал я про себя.
Слава Богу, что весьма посредственную музыку капеллы из трех музыкантов и этот жалобный стон жирной неряшливой карги едва можно было различить в гуле голосов. Старуха со своим «Мамачи» уже в начале вечера действовала мне на нервы. Однако, что делать — скоро нам нужно было отправляться в путь, если мы еще до полуночи хотим попасть на аэродром. До Шёнефельда ведь добрый час езды, тем более на дребезжащем авто повышенной проходимости марки VW — и это при полном затемнении. Риттер уже снова был полностью с нами, Кунце и Ханнес Циммерманн тихо себе посапывали. Лишь мне, самом трезвому, опять пришлось исполнять роль последнего ночного автобуса. Прохладный попутный ветер в открытом «аппарате» вскоре сделал из меня ледяную глыбу. Хорошо, что мы наконец оказались в казарме. Как я добрался до кровати - уже не помню.
Свист и донесшийся неизвестно откуда крик «тревога» заставил меня проснуться и протрезветь. И действительно: там снаружи, в коридоре, была беготня, топот ног и другие звуки быстрых сборов. Тем не менее, хоть убей, но я не мог понять чем всё это было вызвано. Но вот распахнулась дверь моей комнаты, и я увидел стоящим перед собой, словно сам дьявол во плоти, моего командир группы, майора к тому же. «Что он на меня так орет?», - ещё успел я подумать, прежде чем понял, что я последний, кто ещё лежит в кровати. На плацу перед казармой уже стояла вся часть готовая к отлёту. «Merde!» [фр. - «дерьмо»], - вырвалось у меня мысль по-французски. «Старик» хлопнул за собой дверью, и я понял, что меня ждёт. Как я влез в свои шмотки, да ещё и вовремя оказался в моей «птичке» - всё это я не мог позднее восстановить в памяти. Видимо, ангел подталкивал меня.
Часть вырулила на взлёт, впереди был майор. Цель полета неизвестна. Мы поднялись в воздух, я занял место в строю. Слева от меня, в невинно-голубом летнем небе провинции Бранденбург, «висел» Ханнес Циммерманн, справа - «остуженный» Риттер. Уверен, в тот момент у меня был точно такой же глупый вид, как и у этих двух и, наверняка, у обоих так же трещала голова.
Хоть какое-то утешение!
- Наша первая цель — Вена-Швехат! - дал о себе знать по радио командир, - Там мы заправимся и сразу полетим дальше. Общий курс 170 градусов!
Вскоре под нами была Вена. Пока такая истребительная часть приземлится и заправится — уйдёт уйма времени. Однако, вскоре весь «цирк» снова был в воздухе: 36 машин «Ме-109», все новёхонькие и лучшие из того, что у нас на тот момент было.
В наушниках тишина, лишь иногда тихое шуршание и потрескивание. «Старику» давно уже пора было бы что-нибудь сообщить, например общий курс и т.п. Но ничего не происходило. Успокаивающе ревели 1100 л/с моего двигателя Даймлер. Под нами было уже Нойзидлерское озеро, но в эфире всё ещё тишина. Несомненно мы летим в Венгрию. Но вот командир голосом кастрированного петуха прошипел в микрофон: «Следующая посадка в Кечкемете. 2-й отряд — подтянуться и не отрываться так от всей части».
Кечкемет — это звучит как «пушта», цыганская музыка, «Юлишка», «Пирошка» и т.*д. Останемся ли мы там? «Это было бы неплохо», — промелькнуло в моей раскалывающейся голове. Это значило снова вино, бабы и песни. Нет, с меня на ближайшие недели хватит. Слева от нас появился Будапешт, который, правда, исчез почти сразу за густым кучевым облаком. Взгляд на карту – и стало ясно, что там, впереди, уже был Кечкемет.
«Гнездо» выглядит чертовски маленьким с высоты 5000 метров. Взлетно-посадочная полоса казалась крошечной прямой полоской в выгоревшей до желтого цвета степи. Снова на связь вышел шеф: «Приготовиться к посадке!»
После посадки мы стали рулить по полосе с грунтовым покрытием, венгерские солдаты помогли нам выбраться из самолетов. Началась заправка, а у нас — совещание всей части: «Наша следующая и последняя цель — Бухарест!» Я как одним местом чувствовал!
Мы вырулили на старт, но 3-й отряд всё ещё стоял на месте. Двигатели двух машин не запускались. В наушниках послышался ворчащий голос «старика»:
- Риттер, догоняйте нас вместе с «третьей»!
- Мы последуем за вами как можно скорее, - услышал я ответ, а затем мы уже «висели» в небе мадьярской империи. Медленно тянулось время до Бухареста, но мы не успели заметить как оказались в темноте, что для дневных истребителей без приборов ночной посадки смерти подобно.
Наконец в последних проблесках света мы увидели ярко освещенную столицу, «малый Париж» Балкан.
- Построиться для посадки, под нами аэродром Пипера, - донеслось из наушников. По голосу было слышно, что «старик» чертовски уставший и недовольный. Но где же Риттер с «третьей»? Мы все закончили послепосадочную рулёжку, машины откатили на край аэродрома, затем нас собрали на совещание всей части. «Старик» грубо на нас накричал: мы, видите ли, летели недостаточно плотным строем, мы недисциплинированны, и это в ближайшие недели изменится, в этом он мог нас заверить! При этом мне было совсем не ясно, чего этому зануде вообще было надо. За исключением третьего отряда, все мы были здесь целые и невредимые — никаких выходов из строя и потерь, ничего, абсолютно ничего. Но он так реагировал всегда, когда его кусала какая-то муха. Мне было все равно, и я был рад ощутить под своей задницей кровать.

 

bubinett...а еще будет продолжение_?

 

Обязательно будет

Просто сейчас занимаюсь представляющей для меня немного больший интерес книгой Вальтера Вольфрума. Но как только появится свободная минутка для Дикфельда - тот же час и здесь появится что-то новенькое.

 

В преддверии блаженства!

После длительных разговоров нас, летчиков, отвезли на автобусах в сверкающий, блестящий, живущий мирным временем город, называемый «Парижем Балкан», где мы попали в посредственную гостиницу. Сарай назывался «Станеску». Он должен был стать нашей казармой на ближайшие недели и месяца — ну, тогда здравствуй! За стойкой рецепции, с широко расставленными руками скорее висело, чем сидело пухлое, рыжеволосое «обещание». Каждому из нас она, наряду с двусмысленным взглядом искоса, выдала ключ от комнаты. «Слышишь, вид у нее прямо как у почтового ящика», - быстро шепнул мне Ханнес. В этом сарае было девять этажей. Лифт в данный момент не работает, извинилась рыжая «Doamna». И мне, бедняге. Пришлось преодолеть шесть лестниц со всей этой тяжелой «боевой выкладкой». Поднявшись фыркая и ругаясь наверх, я первым делом упал на не застеленную кровать. Она еще воняла предшественником или предшественницей, дешевыми духами, прямо как Балканы — нет, еще хуже! Подтянул к себе телефон — но совсем не подавал признаков жизни. Снова спустился вниз, на рецепцию. Кроме румынского и языка жестов «рыжеволосая» больше ничем не владела, однако я все же растолковал ей руками и ногами, с чем там наверху были не лады. Спустя несколько минут она собственной персоной появилась с новым бельем и начала медленно, но верно «раздевать» меня своими черными как смоль томными глазами. При этом настроение у меня было совсем не на то, чтобы именно сейчас «трубить в рог». К счастью, в этот момент энергично постучали в дверь,и тут же в комнате появился усатый «Голиаф», мускулистый цыган, стал на нее орать (разумеется, на румынском), и с ярко-красной головой «искушение» оказалось уже на дверями. Кстати, меня этот парень даже не удостоил взгляда. Тем не менее, я в целях предосторожности быстро нащупал в кармане брюк свой «7,65-й». Успокаивающе он грел мне руку. Никогда точно не знаешь. Как часто уже бывало, что такой ревнивый Отелло из-за еще меньшего повода убивал намного более безобидного, чем я. Оставшуюся часть такого внезапного начала я закончил в одиночестве, заправив свою постель самостоятельно. Бог мой, продумал я, каких же неприятностей ты едва сумел избежать. Однако вскоре после этого я крепко уснул. Следующий день начался, как и ночь до этого, с некоторой суеты. После довольно слабенького завтрака в гостинице — совещание.
Только сейчас мы узнали, что нас здесь ждет. Нас выбрали в качестве учебной части, чтобы обучать румынских летчиков пилотированию и стрельбе. Сам я, кроме функции пилота, был назначен офицером, занимающимся вопросами военного обслуживания. Что это такое, было для меня сначала загадкой, но быстро выяснилось, что я тут «схлопотал». После этого мы на автобусе отправились на летное поле. Пипера называлось это место с ужасного вида казармам, а в центре — взлетно-посадочная полоса, покрытая травой — и больше ничего. Нашего наземного персонала еще не было, как и 3-го отряда, который мы оставили вчера в Кечкемете. Однако вскоре нам предстояло узнать, что он больше пока что не прибудет. Скверная история! Риттер стал жертвой просчета. Солнце в Румынии заходит почти на два часа раньше, чем в Берлине, об этом он забыл, когда немного позже взлетел вслед за нами из Кечкемета. Еще задолго до Бухареста он со своими 12 самолетами оказался в темноте и вместо того, чтобы вернуться назад, продолжил полет. Конец таков: прямо в темноте он попытался приземлиться где-то в ландшафте, еще и именно рядом с ярко освещенной площадью, где проходил праздник освящения церкви. Результат: 18 погибших, гражданских и военных, 12 тяжелораненых, лишь Риттер и один унтер-офицер не получили ранения, были потеряны все машины. Для Риттера — военный трибунал. Хорошенькое начало!

 

Начало главы "Диковинный промысел господина Д."

Наш наземный персонал был уже здесь — наконец-то. Они прибыли наземным путем. Без них ничего не работало, ничего не летало, ничего не действовало. Они заехали в румынские казармы и тут же выехали оттуда. Места расквартирования у румын настолько кишели клопами и вшами, что кровати двигались сами по себе. Так что, пришлось достать палатки и поселиться там. Лучше от соломы належать пролежни на заднице, чем быть сожранным клопами и вшами — таков был лозунг! Все они были очень даже бодрыми и резвыми, наши солдаты, а вечером все, вплоть до караула, быстро исчезали в водовороте большого города. И вначале пропадали там даже до подъема. Цель их желаний - «Каменный крест», балканский квартал борделей этой франкофильской столицы. Следующее утро считало своих «барашков». Одного за другим — смотри-ка, ни один не потерялся. Это повторялось теперь каждый день. Однако однажды утром меня позвал штабной врач и говорит: «Слушай, скажи-ка, может такое быть, что наши солдаты «поймали» что-то в Бухаресте?» - «Что ты подразумеваешь под словом «поймали»?», - задал я по своей наивности ответный вопрос. «Я обследовал только что некоторых из них, и, если я не ошибаюсь, они хорошенько испортили себе «лейку» — по меньшей мере, конкретный триппер, если не больше, как например, сифилис, не говоря уже о твердом шанкре! Слушай, это же Балканы, такие, какие они есть! Ну вот и здравствуйте, прекрасные места!» Должен признать, что сначала у меня пропал дар речи, т. к. с такими «приобретениями» я еще не имел чести встречаться! «Слушай, - продолжил штабной врач, - мне придется доложить об этом «старику», т. к. если они еще больше «испортят» себе конечности, то это будет уже слишком, тогда и с Вашим летанием все закончится!» Он прав, подумал я. Доложить или не доложить, вот в чем был вопрос. «Знаешь, что — мы пойдем к нему вместе и потихоньку сообщим ему эту печальную весть, ведь мне же поручено заниматься вопросами военного обслуживания». Хорошего настроения у «старика» явно не будет, когда он примет доклад. Он еще не справился с тем ужасом, связанным с «третьей» и большим количеством погибших и раненых, не говоря уже вообще о потере новехоньких самолетов — а теперь еще и это. Слушая доклад врача, внешне он сохранял полное спокойствие, однако за его высоким лбом все напряженно работало. Затем, словно ужаленный, он стал орать: «Эти проклятые бабы, эти свиньи в человеческом обличье, меня же предупреждали, но я ведь не захотел прислушаться! Эти жалкие Балканы, этот чертов Бухарест, все заражено! Мы прямо сейчас прикроем эту лавочку! Никаких увольнений из расположения части! Зандер, Вы доложите мне немедленно в письменной форме, сколько человек поражены». А обратившись ко мне, произнес: «Вы организуете публичный дом!» Как громом пораженный, я чуть не свалился с ног, тем более что я еще никогда до этого не был в таком «заведении», не говоря уже об основании такого рода «предприятия»! «Господин майор, я такую вещь никогда не видел даже со стороны, как же мне создавать что-то подобное?», - осмелился возразить я. «Да мне плевать, как Вы это сделаете», - крикнул он на меня, - «Через две недели должен быть «сарай для спаривания», и я хочу, чтобы там были чистые шлюхи, абсолютно чистые, Вы меня понимаете? Зандер, для чего Вы штабной врач?» Наш «старик» совсем не мог успокоиться, я, правда, тоже. Какими вообще грязными делами мне приходится заниматься, будучи офицером по вопросами военного обслуживания? Лишь сейчас мне стало ясно полное значение выражения «военное обслуживание»! И хотя война есть война, и тут действуют другие критерии, но какое отношение это имеет ко мне, спрашивал я себя? Я летчик, хочу летать и, если нужно, сражаться, но организовывать бордель и, еще чего доброго, содержать его? Не! Это без меня! Я молча приложил руку к фуражке и, развернувшись кругом, вышел из барака, где размещался командный пункт.

 

Спасибо! От души посмеялся. У вас просто талант переводчика. То что читал в русском переводе и рядом не стояло с вашими текстами.

 

ну хотя бы так. Все же читают и благодарны.

человек такой труд делает


P.S.

bubinett не как у меня еще руки не дойдут до Батца. Думаю, что до нового года теперь успею подредактировать

 

Да я над эпизодом с борделем посмеялся. Так и представил лицо Дикфельда. С его то немаленькой фигурой.

А текст очень хорош, живой,красочный.

 

Спасибо за добрые слова!!! Я не профессиональный переводчик, но стараюсь, чтобы получалось хоть как-то "читабельно"
Раз кому-то это по душе, буду стараться продолжать в том же духе!

 

Продолжение истории Дикфельда об организации публичного дома.



"Все это сначала нужно было переварить. Вечером я сидел с доктором Зандером в «Станеску». Мы, растерянные, упавшие духом и в совершенно кислом настроении, обсуждали положение. «Вообще, это наглость и безобразие навязывать мне такое», - высказался я Хансу, но он знал решение. Наш румынский переводчик, гауптманн Гегориан, ловелас и ко всякой бочке затычка, разбирался в этом. «Открыть публичный дом? Без проблем!», - сообщил он, - «завтра утром приступим, втроем!» У меня не просто камень с души свалился, уставший как собака, я сразу опустился на кровать с девизом — спокойной ночи, милые мои заботы, поцелуйте мне ручку до завтра!
К сожалению, ночь была слишком короткой. Вдалеке я услышал ружейно-пулеметный огонь. Не была ли это «Железная Гвардия», производившая путч против генерала Антонеску и молодого короля? Слухи об этом ходили уже несколько дней. Однако мы беспрепятственно поехали на аэродром делать нашу работу. Гауптманн Гегориан был уже на месте и сразу поднял тему вчерашнего вечера. Он прищелкнул языком и заметил: «Я знаю тут один маленький городок, недалеко от Бухареста, там лучшие шлюхи из всей округи. Прямо возле Карпат находится Плоешти, центр нефтяной промышленности, дамы там чистые и посимпатичней, чем в Бухаресте. Давайте-к съездим туда и посмотрим, что можно сделать." Настолько страстно увлеченным темой, как этот хороший переводчик, я совсем не был, да и врач лишь устало и тихо улыбнулся. Но приказ есть приказ, так что давайте покончим с этой «дерьмовой игрой». Вскоре мы втроем были в пути, сидя в в нашей «фирменной машине», а на самом деле — в «фольксвагене» высокой проходимости. Со знанием местности и дела Гегориан направился к одному из ресторанов нефтяной метрополии. Хозяин был в восторге, почуяв «потрясающий бизнес». Он получил необходимую информацию, и вечером мы были окружены необъятным множеством «дам» всех возрастных категорий — самой молодой было где-то двенадцать, самой старшей — около 60. Мы уже до этого посчитали, что нам нужны будут приблизительно 24 «служанки любви» плюс шесть в резерве. Но уже в первой «попытке» их было далеко за сто. Как в пчелиный улей, толкаясь, все это протискивалось в кафе, и каждая хотела быть «нанятой». Незамужние, обрученные, замужние, домохозяйки, секретарши, работницы и даже уборщицы с удовольствием бы отдали «честь». Доктору Зандеру и Гегориану пришлось сильно потрудиться, чтобы отделить плевелы от зерен, причем так, просто произвольно. Я держался при этом в стороне — в конце концов, на мне лежала ответственность лишь за «организацию» и работу «предприятия». Так, в лихорадочном торге, экспертном оценивании и болтовне мы пробыли допоздна. Зандер и Гегориан выбрали 32 «самых лучших», записали и пообещали через пару недель прислать автобус. Затем путь лежал обратно в Бухарест, куда мы отправились поздно ночью. Уже следующим утром я усердно работал. Для дам необходимо было подготовить два барака. В каждом из них своим ремеслом будут заниматься двенадцать, у оставшихся шести будет «перерыв». Толпа пехотинцев помогла сделать все в самые кратчайшие сроки, и все было готово. Ровно через неделю прибыли они, такие страстно желанные, автобус, полный «радостей». Кое-что предназначено для каждого, только не для офицеров, а исключительно для рядового состава — разумеется, по социальным причинам! «Нет, какое разочарование!», - с горькой иронией сказал я доктору Зандеру, который, переполненный гордостью, пропускал перед собой свою «покупку». Дамы в бодром расположении духа, весело напевая (конечно, на румынском), заселялись в свои отдельные комнаты. На следующий день у них был еще выходной, предназначенный для обследования, но с субботы все начиналось — время больших заработков. У меня было указание, держать это «заведение» открытым 5 до 10 часов вечера. Десять минут «поболтать с дамой» стоили ровно две рейхсмарки с человека — так посчитали себе доктор Зандер и Гегориан. На входе к «блаженству» сидел дежурный унтер-офицер, который с желтым шнуром через плечо взимал «плату за любовь», рядом с ним был санитар-ефрейтор Нойманн, делавший каждому кандидату, разумеется бесплатно, махонькую инъекцию в почитаемый мочеиспускательный канал. Затем товарищи выстраивались перед соответствующими дверьми. Свисток — и можно заходить. Через десять минут снова свисток плюс пять минуть на приведение в порядок одежды по эту и по ту сторону дверей, и парни снова должны построиться. Затем в сомкнутом строю они выходили из «заведения» и попадали снова прямо к санитару. С наслаждением он для каждого вновь поднимал свой маленький, но изящный шприц и более или менее чувственно снова вгонял его в канал. После этого, уже более мощного «смазывания» слышался вой и стук зубов! (Где я это уже слышал? Разве это не из Библии?). На очереди был следующая группа. Снаружи, перед «бараками любви» они стояли в очередях, в основном молодые пехотинцы, средний возраст сначала держался в стороне, а старые получал удовольствие от наблюдения и от разогрева очереди. Должен сказать, дело процветало, следуя девизу: «рубль крутится (много денег тратится и много зарабатывается), крестьянин лютует, бандиты ухмыляются» [слова старой песни], причем вопрос о том, кто был бандитами, оставался открытым. Крестьянином в любом случае был не я! Каждый вечер я получал от дежурного унтер-офицера «отчет по кассе». Всем внимание и полное уважение! Дамы трудились как пчелки. (Мировой рекорд!!! Дама Элена Настасэ, 50 лет: 39 «клиентов» в течение 13 часов!) Если так пойдет дальше, то касса военного обслуживания скоро будет битком набита, и мы сможем заказать себе из Рейха что-нибудь «получше», если, конечно, фюрер не будет против. Разумеется, с «платы за любовь» прибыль шла и дамам — целая рейхсмарка и, само собой разумеется, полный пансион. Один день в неделю выходной, тогда их подменяла «резервная шестерка». Так предприятия медленно шло вверх. Я уже склонялся к тому, чтобы скоро сделать из него АО, так с обыкновенными и привилегированными акциями, причем я с удовольствием имел бы 51% привилегий!

 

К вниманию читателей небольшое продолжение мемуаров Дикфельда.

Бог мой, почему ты их покинул?

Из города пришли слухи, предположения о предстоящей революции, устроенной «Железной Гвардией», «НСДАП Румынии». Как там все обстояло, мы конечно не знали, но и не наше это было дело. По вечерам, когда мы приходили домой, мы слышали на улицах шум боев. Однажды утром было учреждено одно внутреннее объединение, поддержанное путчистами, и одно внешнее, отделенное румынскими военными. Они стреляли друг по другу почти как на настоящей войне. Каждый раз когда мы хотели выехать на аэродром, противники кричали друг другу, что едут немцы. Тогда шум битвы затихал, но едва эта полоса оставалась позади нас, стрельба возобновлялась и снова гибли люди. Что за театр абсурда! И это посреди мирной жизни, поскольку Румыния еще не находилась в большой битве великих держав. Я желал, чтобы так продолжалось еще долгое время, но, кажется, судьба желала нам другого. По вечерам мы сидели за пивом с нашими противниками — английскими, бельгийскими, французскими военными атташе, в то время как за пределами Румынии бушевала Вторая Мировая война — и, едва ли в это вериться — мы ладили друг с другом. Как сказал вчера вечером один из них? «Война — это когда совершенно чужие люди, вообще друг с другом не знакомые, стреляют друг по другу по приказу людей, которые друг друга прекрасно знают, но не убивают друг друга». Так просто все это.
Один раз в неделю я с нашим госслужащим ездил за покупками на центральный рынок и на скотобойню. Ведь вообще не поверишь, сколько одно такое подразделение «подчищает» за неделю. Сегодня утром, как раз когда инспектор Хаманн и я хотели выйти из «Станеску», в непосредственной близости раздался грохот, и первые пули ударили рядом со столом регистрации — румыны против румын. За стойкой рецепции мускулистый цыган-ухажер нашел себе надежное убежище и вышел оттуда, лишь дрожа всем телом. Когда шум улегся, мы «оседлали» наши 60 л/с и нетронутыми доехали до двора скотобойни, но на этом все закончилось. Революционная гвардия оцепила ее. Однако когда мы во всей своей форме вышли из машины, то они уступили нам дорогу, по которой мы сразу туда, где обычно на крюках висели говяжьи полутуши, прямо в скотобойню. Хаманн как всегда открыл большие раздвижные ворота. То, что предстало нашим взорам, заставила нас в ужасе отшатнуться. Меня вырвало прямо на месте. На крюках, где обычно болтались говяжьи полутуши, висели головой вниз мертвые, голые, заколотые как скот люди с перерезанным горлом. Кровь еще капала из выпотрошенных тел, лица были изуродованы до неузнаваемости. У Хаманна лицо стало белое как мел, мы развернулись, подбежали к караульным и накинулись на них с криками и вопросами. Однако они лишь с улыбками отвернулись и показали нам на ворота. Как мы снова вернулись в «Станеску» - я уже не помню. Наш доклад румынскому правительству остался без ответа. Лишь намного позже стало известно, что члены «Железной Гвардии» обычно так и обходились со своими пленными. Видимо, сотни были убиты таким зверским способом. Между тем наступила осень, и в городе стало спокойней. Революция была потоплена в крови, и генерал Антонеску вышел победителем. Но до конца своих дней не забуду этих ужасных картин.

 

Браво! Спасибо большое прочитал на одном дыхании!
Есть ли продолжение этой увлекательной истории? Вижу что уже год прошел но все-таки? Буду очень признателен за продолжение и, думаю, не только я.

 

Обещанное продолжение. (Буду размещать наиболее интересные главы, а там, глядишь, когда-нибудь и вся его книга выйдет)

«Пуффи Попеску»

Проходили дни и недели. Однообразные полеты. Обучение и стрельба с воздуха давно уже стали стандартной программой. У румынских пилотов были трудности, и я думаю, что они были больше рождены для наземных боев, один на один. Тем не менее, некоторые их пилоты были превосходными летчиками, скорее артистами. Среди них был и популярный мастер высшего пилотажа Пуффи Попеску (Откуда у него было такое имя, я не выяснил)¹. Попеску по крайней мере был одарен той беззаботностью, которая была так уж присуща этому «занятию». Пока все шло нормально. Он усердно тренировался и с командиром отряда Хёрнигом и уже вскоре стал нашим примерным курсантом. Снова оба были в воздухе. Стояло типичное румынское лето. Голубое небо, никаких кучевых облаков, почти без ветра, в общем – идеальная погода для тренировочных полетов. Я сидел перед бараком, где располагался командный пункт, и занимался своей собакой – «Крек» звали это симпатичное животное. В воздухе оба вновь с шумом крутили «мертвые петли», выполняли перевороты через крыло и крутые спирали, когда внезапно Попеску слегка задел левую плоскость самолета Хёрнига. В воздухе раздался скрежет. Машина Попеску вошла в штопор.
«Парень, прыгай», - словно он мог меня услышать, - «прыгай наконец!»
Однако, вот он падает с мощным треском на кукурузное поле невдалеке от нашего аэродрома. Ме 109 Хёрнига остался невредимым и смог вскоре приземлиться. Я запрыгнул в свой автомобиль, промчался через главные ворота аэродрома и взял курс на упомянутое кукурузное поле. Уже издалека среди стеблей я увидел отдельные части разлетевшегося на части «Мессершмитта». Я подъехал ближе. Несколько диких собак уже болтались среди обломков и тянули длинный кусок кишки. Перед моими ногами лежали части человеческого туловища, без головы и конечностей. Повсюду была кровь, внутренности, за которые дрались другие собаки. При виде этой ужасной сцены у меня в жилах застыла кровь. Я отвернулся, мне хотелось вырвать. Я медленно подошел к машине и покинул это отвратительное место. На следующий день он, а точнее сказать, все, что оставили от него собаки, был торжественно похоронен. Дикие собаки в Румынии вообще были проблемой. Только на нашем летном поле болтались десятки, что представляло постоянную опасность для садящихся самолетов. Таким образом, почти ежедневно приходилось отстреливать некоторых из этих бегающих то там то здесь животных. Но их количество никогда не уменьшалось. Откуда они брались, оставалось для меня загадкой. У китайцев наверняка слюнки потекли бы при таком роскошном изобилии!

¹Имя румынского летчика вызывает удивление у Дикфельда по той причине, что Puff обозначает в немецком языке «публичный дом, бордель»

 

Stille Nacht, heilige Nacht («Тихая ночь» - рождественский христианский гимн)

Приближалось Рождество, праздник любви и радости, и мне с товарищами пришло приглашение на День святого Николая, который праздновался в Немецком посольстве. Желательно прийти в выходных костюмах, указывалось в приглашении. Я изысканно вырядился и запрыгнул в свою машину-вездеход. Ресторан на окраине города. Найти было нелегко, но по стекающимся сюда нарядно одетым мужчинам и женщинам я понял — это должно быть здесь. Работники посольства постарались на славу. Накрытые белыми скатертями столы, для каждого карточка с именем гостя, указывающая его место за столом. Все с любопытством смотрели влево и вправо. Справа от меня была карточка для одной дамы - «M. Wilson, Mrs.», прочел я на ней. Звучало очень уж по-английски. Ее еще не было на месте. Надеюсь, фиаско не будет, подумал я. И вот со стороны бара стала приближаться женщина, от которой перехватило дух. Нет, что я говорю - настоящая дама. Среднего возраста, около 35 лет, с темными волосами, с поразительно красивым лицом и зубами - она была просто сногсшибательна. Она превосходно говорила по-немецки, совершенно непринужденно заметив:
"Господин лейтенант, наверное, Вы будете моим кавалером за столом. Рада с Вами познакомиться."
У меня слегка задрожали колени - какие у нее глаза! Вечер начался. Затем наступило привычное: речи, рождественские песни, "Высоко с неба" и "О рождественская елка" ("Vom Himmel hoch", "O Tannenbaum"), ну Вы знаете, о чем я. Но то, что я о ней узнал между делом, заставило меня опешить. Ее муж - до вступления сюда нас, немцев - был здесь на Балканах генеральным представителем одной известной нефтяной компании и сбежал в Каир в последнюю минуту. Его жене, которая была "фольксдойч"¹, предстояло последовать за ним в скором времени. Цыганский оркестр, танцы и жаркие ритмы сделали из меня воск в ее руках, а когда вечер подошел к концу, она пригласила меня к себе на чашечку кофе. Сперва я хотел "упаковать" ее в свой автомобиль-вездеход, но она подала знак своему шоферу. Таким образом, я оставил свою "фирменную машину" и поехал вместе с дамой на новехоньком "ягуаре" в фешенебельный квартал с виллами. Ее дом был ярко освещен, на входе нас встретила молодая услужливая горничная с белым чепчиком, и вскоре я оказался перед накрытым столом, от вида которого у меня пропал дар речи. А затем произошло то, что должно было произойти. На следующее утро я проснулся в кровати с балдахином, перед которой на коленях стояла миссис Уилсон и держала поднос с завтраком. Я не знал, что и сказать. Я глянул на часы - проклятье, я снова опоздал. Моя служба в Пипере начиналась в восемь, а сейчас было уже десять! Я отодвинул мадам в сторону, запрыгнул в свои шмотки и собрался умчаться оттуда.
"Но куда же так спешить", - произнесла она, нежно поглаживая меня по затылку, - "Я сегодня рано утром попросила позвонить твоему шефу и передать ему, что ты придешь позже. Ты должен знать, что генерал Настазе является моим кузеном, а ему подчиняются здесь все немецкие войска, присланные для обучения. Он все уладил, и тебе нужно быть на аэродроме только в 12 часов."
Только этого мне не хватало, англичанка освобождает меня от службы - мелькнуло у меня в голове. В какую же ситуацию ты, дурень, себя загнал. Пусть я провалюсь под землю, если это не будет иметь последствий! И они были, и довольно скоро! Но до тех пор все шло нормально. Я жил у миссис Уилсон, имя которой, кстати, было Мэгги. Командир группы дал на это разрешение, и как по мне, то пусть бы оно так и было до конца большой войны, если в один прекрасный день в эту историю не вмешалась судьба в образе одного немецкого майора.

¹В фашистской Германии - лицо немецкой национальности, проживающее за пределами рейха.

 

Еще фрагмент мемуаров позабытого участниками форума Адольфа Дикфельда :

Вставайте, товарищи, зовет нас Советский Союз!


Тем временем, немецкий Вермахт продвинулся далеко на территорию Советского Союза. В один прекрасный день мы также расправили крылья и приземлились на Украине. Тот населенный пункт, рядом с которым мы расположились, назывался Полтава. На аэродроме не было ничего, абсолютно ничего. Жили, как обычно, в палатках. Ночи хотя и были теплые, но в воздухе носилось много свинца. В целях предосторожности каждый из нас выкопал себе яму и над ней поставил палатку. Там мы были хотя бы не полностью были подвержены риску погибнуть во время ночных массированных бомбежек «иванов». Если на утро палатка и выглядела из-за осколков как решето, главное, что конечности – включая голову! – были там, где им и положено было быть. Недалеко от нас находилась какая-то фабрика. Ввысь уходили большие цистерны. Что в них было, мы не знали. Из-за постоянных боевых вылетов у нас не было времени на то, чтобы все «классифицировать и упорядочить». Снова одна из таких ночных бомбежек. Я прижался к земле в моей яме, но они били рядом. Я уже не знаю, как все это выдерживали нервы. Было еще темно, утро еще не предвиделось. Показалось, будто под моим надувным матрасом стало влажно. Я стал щупать под ним рукой и почувствовал клейстер или что-то, по крайне мере, похожее на него. По стенкам моей ямы оно стекало ко мне вниз. Зажечь свет я не захотел, ровно как и вылезать из окопа. Что делать? Меня стало медленно колыхать. В яму затекало все больше этой жидкости. Мне нужно наружу, будь что будет. Рядом с моей ямой была Ханнеса Циммерманна. Он также сразу же выполз. Мы были с головы до ног насквозь пропитаны влагой. Я стал нюхать ее, но не мог понять, что же это могло быть.

«Может быть, речь идет о новом русском секретной оружии?»

Тут крикнул Хесс, мой механик:

«Это течет подсолнечное масло, превосходного качества. Угощайтесь! «Иван» попал сегодня ночью в свои же емкости. Думаю, тысяч 50 литров, которые теперь вытекают.»

Ужасная мазня была повсюду, и все больше этого масла лилось к нам. В ямах мы больше находиться не могли. Вмиг аэродром зашевелился словно пчелиный рой. Все были на ногах и бежали с кастрюлями, ведрами, котелками и другими емкостями к цистернам. Из них продолжало бить толстыми струями ценная золотистая влага, в таком количестве, что можно было бы обеспечить ею на годы город средних размеров. Наш повар тут же подтащил бочки для масла и «заправился», думаю, до конца этой большой войны. Для чистки были привлечены военнопленные, которые пытались с помощью авиационного бензина устранить мазню в тех местах, где ее было больше всего. В любом случае мои шмотки были полностью испорчены. Мы все еще занимались чисткой, когда нас неожиданно застала штурмовка. «Миги», появившиеся совершенно внезапно, пролетели на высоте верхушек деревьев, стреляя изо всех стволов. Я бросился на землю лицом вниз. По земле рядом со мной с шумом ударила пулеметная очередь, полностью накрывшая меня землей. Они исчезли также быстро, как и появились, не сделав второго захода, как бы поступили на их месте мы. Последствия: два «решета» – во-первых, продырявленный пулями «Ме 109», а во-вторых, раскромсанная палатка-столовая, а внутри разбитые бочки с огурцами, nitschewo! Для повара как раз справедливо – огурцы все равно уже были слегка подпорченные.

У меня единственного был походный приемник, и так я мог – хотя бы в общих чертах – следить за событиями, которые происходили вокруг нас и с нами. И каждый вечер по радио Белград мы слышали ту легендарную, вошедшую в историю войны – причем, по обе стороны фронта! – песню «LilyMarlen». Лале Андерсен исполняла ее настолько чувственно, что из глубоко сидящих глазных впадин кого-то из наших парней появлялись слезы. Я должен признать, что и меня она не оставила равнодушным. Что за дерьмовая война!

После «арии с маслом» мы расквартировались в другом месте, далеко за пределами аэродрома. Таким образом, мы могли спать спокойней, т.к. целыми днями висеть своей задницей в небе, а по ночам из-за бомбардировок лишаться сна - все это совсем не походило на «райскую жизнь». Все мы, будь то летчик или работник наземного персонала, выглядели как приведения. Наши тела истощились и исхудали, лица были пепельного цвета, щеки впали, мы были изнурены проблемами с желудком и ослабленные постоянным поносом. По ночам мы, испытывая боль, торчали друг рядом с другом в «громовой балке», если не нужно было сидеть в щелевых траншеях во время налетов. И тут не помогали никакие таблетки. Мы давно уже нуждались в отпуске, но война не знает милости. Резко и за одну ночь наступила зима. Над моей палаткой свистел ветер, и я забрался еще глубже в свой спальный мешок. Вскоре мне на лицо, кружась, стали падать первые снежинки. Утром наше летное поле представляло собой каток. Для механиков это явилось полным сюрпризом. Двигатели наших «драндулетов» не хотели запускаться. Было минус 15 градусов, хотя за день до этого было еще плюс 18! Такого не мог выдержать ни один самолет, не говоря уже о парнях. Стуча зубами от холода, мы сидели в палатке-столовой с глупым выражением лица, включая командира группы. Наконец, снаружи завелся первый «Ме», за ним последовали другие. Слава богу, мы снова были готовы к ведению боевых действий. Около полудня пришел приказ о перебазировании. Нашей целью был город-миллионер Харьков. Он был взят совсем недавно. Мы быстро «затянули котомку» и уже вскоре парили в снежном небе Украины. Наземный персонал последовал за нами по покрытым грязью дорогам. Бедняги! Высота облачности не превышала и 50 метров, и мы как стадо баранов на бреющем полете «подползали» к городу с миллионным населением, огибая каждую возвышенность. Совершенно неожиданно навстречу нам появилась советская эскадра бомбардировщиков, летящих также на малой высоте. Для обоих соединений это явилось полной неожиданностью, но в мгновение ока весь этот призрак исчез. О ведении боя и думать нечего! С нашим запасом бензина мы и так уже на ладан дышали и с горем пополам долетели до Харькова. Посадка в высоком снегу прошла без проблем, но место расквартирования было, мягко говоря, дрянным. Прямо возле аэродрома находился бывший санаторий, который русские незадолго от отступления быстро разобрали. Мы теперь ютились в уцелевших остатках и стали там обустраиваться. Почти каждый из нас построил себе из обломков кирпичей крохотную печку, и вскоре из трущоб стали чадить дымовые трубы. Тем временем температура опустилась до минус 42 градусов. О полетах вряд ли можно было думать. Лишь время от времени боевые вылеты к линии фронта, чаще всего без успеха.

Таким образом, у нас появилось время познакомиться с городом-миллионером. Мы с Германом Графом сидели замерзшие в открытой машине-вездеходе. Больше скользя, чем двигаясь за счет вращения колес, мы ехали по гладким как зеркало улицам. Предместья были почти безлюдны, лишь время от времени появлялись закутанные в толстые одежды женщины. Мы медленно выкатились на главную улицу, которая называлась Сумская. Некогда это была, видимо, фешенебельная улица, однако от великолепия не осталось и следа. Уже издалека мы замечаем странные связки, которые крутятся на ледяном ветру словно большие куклы. Но когда мы подъехали ближе, у нас перехватило дыхание! Я остановился и не мог в это поверить. Это были повешенные люди – мужчины и женщины! Сотнями, вдоль всей Сумской улицы, каждый раз по двое под каждым балконом. Мы в растерянности посмотрели друг на друга и не знали, что и подумать обо всем этом. От ужаса я не произнес ни слова, находившийся рядом Германн чувствовал себя также. Своей «лейкой» я быстро сделал снимок, вернулся к машине и уже не помню, как мы вернулись в наше убогое жилище, находившееся за окраиной этого города с миллионным населением. (Позже в ГДР этот снимок доставит моей семье огромные проблемы. Меня со всей серьезностью заподозрят в том, что всех этих людей повесил лично я. Что за слабоумие!)

Лишь наш доклад «старику» пролил свет на эти страшные картины. За несколько дней до нашего прибытия русские партизаны взорвали штаб одной из немецких дивизий, расположившийся в одном из этих домов. Среди них были командир дивизии и сотни его солдат и офицеров. Ответ последовал «обратной почтой». Были повешены более двухсот пойманных партизан, которые согласно законам военного времени не причислялись к сражающимся войскам. И они появились неслучайно! Вступающие немецкие войска встречались украинским населением цветами, хлебом и солью, местные жители были счастливы освободиться от сталинского террора. Но на что они его поменяли? Гитлеровская политика уничтожения на востоке задушила в зародыше шансы на дружественно отношение из-за жестокой эксплуатации населения, казни тысяч русских людей, в особенности мелких коммунистических деятелей и т.д. и т.п. Таким образом, за считанные недели честные симпатизанты стали патриотичными, жаждущими мести партизанами – как мужчины, так и женщины. Однако мы, летчики-истребители, почти не поддерживающие контактов с другими воюющими частями, об этом еще ничего не знали. Тем не менее, уже вскоре и я стал понимать некоторые подобные вещи – ведь из всей нашей группы я поддерживал с населением, вероятно, самый тесный контакт.

На следующий день мне снова нужно было в город.

«Съездите-ка в Харьков и организуйте нам горючий материал», - заявил «старик», - «Для чего же Вы офицер по культурно-бытовому обслуживанию военнослужащих?»

И он считает это таким чертовски простым делом, подумал я по своей простоте! Где мне, черт возьми, в этом вшивом огромном городе, который сам окоченел от холода, достать уголь или древесину? Но как известно, приказ есть приказ, и я прыгнул в машину. Мертвые партизаны на Сумской улице все еще висели. Прямо под их болтающимися ногами ходили женщины, старики и дети и почти не обращали на них внимания. Но на трупах что-то изменилось. За ночь с них сняли обувь и штаны. Кто знает, насколько скудно обстояли дела с одеждой среди населения в такой холод? Тысячами от голода умирали люди, которым мы едва могли чем-то помочь, поскольку и сами обеспечивались только кое-как. Перед тем как оставить Харьков, советские войска взорвали мельницы и продовольственные склады. Все это полыхало ярким пламенем вокруг столицы региона. Не было возможности похоронить тысячи умерших с голода, слишком сильно промерз грунт. На кладбищах трупы складывали штабелями как дрова в лесу – двадцать прямо, двадцать поперек, все время по 100. Один пехотный майор подсказал мне, что уголь получают – если вообще такое бывает – в городском управлении на «Лоссонове» [??? О каком месте в Харькове писал Дикфельд - непонятно]. Перед административным зданием царило оживленное движение. Внизу стоял переводчик.

«Уголь? Второй этаж, комната 28, городской инспектор Барзова», - сказал он.

Я поднялся наверх и сразу оказался в большом помещении.

«Городской инспектор Барзова?», - спросил я. Из-за одного из многочисленных столов поднялась молодая, красивая как картинка женщина.

«Я городской инспектор Барзова», – произнесла она приглушенным голосом на беглом немецком, – «Но называйте меня просто Ольга».

Я сперва остолбенел, что она, кажется, заметила.

«Вы, наверное, за углем или древесиной?», - спросила она.

«Верно», - ответил я, - «А как Вы об этом догадались?» -

«Вы сегодня уже двадцать второй, но мы полностью разграблены».

Она на самом деле сказала именно так!

«Последний уголь забрала часть СС».

У меня, должно быть, в тот момент было глуповатое выражение лица, т.к. внезапно она засмеялась и сказала:

«Правда, маленький запас у меня в резерве есть, но тогда Вам придется привезти его издалека. Так пойдет?»

«Насколько далеко?»

«Ну, 8 километров южнее Харькова».

«Согласен, но сперва мне нужно организовать грузовик с аэродрома. Скажем, завтра в это же время?»

Она кивнула и согласилась.

На обратном пути начался сильный снегопад. Я не видел почти ни зги. Вдруг слева в кювете у обледенелой дороги я заметил старого мужчину, рядом с которым лежала на земле и дрожала девочка. Я остановился. Руками и ногами старик объяснил мне, что малышка сломала себе левую ногу. Мы осторожно подняли стонущую от боли девочку, положили ее в машину, и я повез обоих на наш аэродром. Дедушка и внучка были сильно напуганы и боялись, что мы, немцы, их убьем. Однако бережное отношение доктора Зандера вселило в них доверие. Когда о малышке позаботились, и оба после сытного ужина получили в дорогу еще и буханки солдатского черного хлеба, масло, сахар, а для дедушки блок сигарет, лед недоверия был сломан. Я отвез обоих в город, не забыв при этом запомнить улицу и номер дома. Мне было суждено еще часто видеть их и заботиться о них. Голод погнал городских жителей к нам на аэродром в надежде на кусок хлеба или тарелку супа. Мы заставили нашу полевую кухню работать на максимальных оборотах. Сначала их было несколько десятков, в основном женщины и дети. Но затем их количество стало с каждым разом увеличиваться. Весть разнеслась очень быстро. Но при всем желании мы не были способны обеспечить голодающий город с миллионным населением. Так, мы стали выдавать продовольственные талоны, которые необходимо было забрать за день до этого. И эта идея удалась. И хотя у некоторых не было талонов, но и им всегда что-то доставалось.

Меня вызвал командир группы.

«Скажите-ка, а как все происходило с организацией борделя в Бухаресте? Вы провернули это дело не с доктором Зандером?»

«Все верно, герр майор. Но Вы же не собираетесь «открыть» здесь что-то подобное?», - удивленно и недовольно спросил я.

«У меня тут появилась идея», - продолжил он. - «Можно было бы спросить у некоторых голодающих женщин, готовы ли они за хорошие деньги и обильное снабжение продовольствием предоставлять себя в наше распоряжение? Ибо у меня чувство, что наши солдаты в этом срочно нуждаются. В любом случае в городе они с этим заданием не справятся, женщины там более чем неприступные».

Не удивительно, подумал я, мы же здесь непрошеные оккупанты, но от подобных комментариев лучше воздержаться. Пусть он посмотрит, как он с этим справится. В любом случае я это унизительное требование ни за что выполнять больше не собирался. Он почувствовал, что он наткнулся на решительное сопротивление с моей стороны и вызвал к себе Ханса Зандера. Доктор заметил:

«Я с радостью попробую, но и я сомневаюсь, что мы соберем достаточное количество дам».

«Старик» был разочарован.

«Ну хотя бы попробуйте, Зандер!»

«Так точно, герр майор, во время обеда можем вновь узнать».

Перед нашей полевой кухней в этот день толпилось особенно много женщин и детей. Я увидел, что Ханс Зандер со своим переводчиком были уже на месте. По всей видимости, они обсуждали тактику своих действий. Затем Василий крикнул в толпу:

«Послушайте! Нам нужно около 30 женщин, которые за хорошее вознаграждение готовы предоставить себя в распоряжение солдат. У кого есть такое желание?»

Сперва воцарилась тишина, в которой была видна растерянность, а затем мы стали свидетелями того, что мы ввиду их бедственного положения считали невозможным. Сомкнувши ряды, женщины стали отворачиваться, брать своих детей за руку и тут же уходить. Одна из них еще крикнула нам:

«Лучше мы с нашими детьми сдохнем прямо здесь, на улице! Что вы вообще знаете о достоинстве русской женщины?»

Зандер, как и переводчик Василий, сначала были глубоко поражены. Я видел это по их лицам. По крайней мере последний, сам русский, мог бы себе это представить. Однако он был военнопленным и выполнял приказы, ничего более. Но я в этот момент испытал только стыд, а затем глубокое уважение! Глубокое уважение по отношению к этим женщинам, преклоняюсь перед таким поведением! Благодаря этому я изменил свой взгляд на русского человека, и это мнение не изменилось и по сей день. Возможно, советские политики со своим ленинизмом, марксизмом и другими «измами» долго, слишком долго держали этот народ — нет, это многонациональное государство — в одном большом концлагере за колючей проволокой и минными полями, но эти люди свою душу не потеряли. С того момента я намеренно стал искать контакт со страждущим населением. Моя дополнительная деятельность как офицера по культурно-бытовому обслуживанию военнослужащих давала мне такую возможность почти ежедневно. Слава богу, «Бордельная ария» для меня завершилась, чего совсем не скажешь о штабном враче Зандере!

 

Народ хочет читать!!! Еще!!!

 

Ну что ж - продолжение, так продолжение. Сначала концовка "арии с борделем", а потом поищу в мемуарах Дикфельда что-нибудь еще более или менее интересное.

«Они снова здесь!»


В тот день на фронте не было никаких событий. Туман повсюду, видимость была менее 50 метров, кроме того, дождь лил как из ведра. Таким образом, наши полеты буквально утонули в воде. Сразу после завтрака ко мне пришел Ханс Зандер и по большому секрету сказал:

«Ты знаешь новость? Мы привезем бордель из Бухареста. «Старик» только что дал согласие. Уже завтра “IV A” со своим «полевым казначейством» полетит туда на Ю-52. Услышали, что бомбардировочная эскадра в Пипере срочно ищет покупателя, и совсем не дорого, во всяком случае не больше, чем мы выручили тогда, когда улетали на Крит».

Услышав эту «радужную весть» я облегченно вздохнул. Мне больше не нужно было принимать участие и заниматься этим сомнительным предприятием.

«Кстати, - заметил Зандер. – должна быть почти та же «команда», только хозяйку борделя поменяли. Она не рассчитала своих сил, она ведь была не из самых молодых!»

Новость с быстротой молнии разнеслась среди личного состава. Все были полны ожидания. Ведь были между собой уже знакомы, и некоторые парни представляли себе предстоящую радость в самых ярких красках. И вот момент наступил. «Ю-52» стал заходить на посадку, приземлился и завернул на место стоянки. Двери распахнулись и из самолета стали выходить эффектно разряженные и такие долгожданные девушки. «Дам» тут же обступили со всех сторон! Некоторые сразу попадали в объятья — когда у нас в последний раз был такой наполненный радостью день? «Дамы» вскоре поселились, было их кстати 21 — т. е. не в полном составе, как я сделал вывод. Неужели Хаманн дал «борцам» из Бухареста себя облапошить? В любом случае у доктора Зандера в последующие несколько дней дел было по горло — обследования, «du verstehen?»

У парней были довольные лица, и это продолжалось довольно долго, пока нас совершенно внезапно не перебазировали. Хаманн приложил все усилия, чтобы дешево продать «предприятие» войскам СС. Должно быть, из этого получилась никудышная сделка. Однако этих женщин ждала страшная судьба. Когда год спустя военная удача склонилась на сторону «Советов», и «Иван» внезапным наступлением за короткий срок овладел Харьковом, «эсэсовцам» пришлось очень быстро оставить город. Организованное с таким надеждами «заведение» попало в руки русских, которые нашли ему применения для своих парней, а об этом «Иван» ранее не знал! Несколько недель спустя солдаты СС снова выгнали «Ивана» из города-миллионера и вновь обрели своих дам. Что в конечном итоге стало с этими женщинами, когда «Советы» вновь – теперь уже навсегда – отвоевали Харьков, летописец поведать не может. Их след затерялся в бесконечных просторах тайги. Какая судьба!

 

«Горькие будни в Харькове!»


«Вы не могли бы организовать что-нибудь для части, театр или что-то наподобие?», - как-то снова спросил шеф.

«Что Вы имеете в виду под «что-то наподобие», герр майор?, - спросил я в ответ, насторожившись.

«Слышал, что один театр снова открывается. «Шевченко», кажется, называется, или как-то похоже».

«Я с удовольствием узнаю, тем более, что завтра мне все равно нужно в город», - ответил я.

После беспокойной ночи («Иван» осложнял нам жизнь своими бомбардировками) я на следующее утро сидел в грузовике рядом с одним обер-ефрейтором, и мы ехали в город. Ольга, инспектор, ждала уже несколько дней, но боевые вылеты каждый раз спутывали мою «программу».

«Я уже подумала, что Вы вообще больше не придете», - встретила меня Ольга Барзова взглядом, полным упрека.

«Еще можно получить уголь?», - спросил я, извиняясь.

«Вам повезло, как раз сегодня хотела отдать его другой части. У Вас грузовик с собой? Тогда мы можем ехать. Думаю, погода продержится. Вчера мы бы туда не пробились, слишком много снега там за городом».

Барзова надела свое тоненькое пальтишко и, само собой разумеется, села между нами. Поездка за Харьков была утомительной. Постоянный контроль полевой жандармерии задерживали нас без всякой нужды, но потом мы все же оказались на месте. Низкий, продувающийся ветром ангар, в котором должен был быть спрятан уголь. Уже вскоре мы все втроем работали лопатами. Казалось, Ольга была привыкшей к тяжелой работе. Она обоих нас вчистую затмила собой. Откуда только у этой женщины были силы? Прошло немного времени, и от угольной пыли мы были черные как трубочисты, но мой грузовик был наполнен этой столь срочно необходимой ценностью. Ольга охотно согласилась на мое приглашения поехать с нами, к тому же я пообещал душ с теплой водой и восхитительным мылом в нашем санитарном бараке. Меня встретили большим шумом, когда мы, трое горняков, наконец подъехали к офицерскому клубу. Даже командир группы оказал честь и лично поприветствовал Ольгу, и у этого должны были быть последствия. Вечер прошел умиротворенно. Было поразительно, откуда у Ольги был такой превосходный немецкий.

«Из университета, восемь семестров германистики, перед тем как Вы, немцы, завершили мою учебу», - весело заметила она.

Было уже поздно, когда я ее, наконец, отвез домой. Я быстро всунул ей в руку несколько плиток шоколада из моей надбавки летному составу. Улицы были безлюдны и полностью обледенели. Она направила меня в центр к Красной площади, где она в одном из высотных домов жила со своими родителями. Ольге приблизительно было 25 лет, темноволосая красавица, у которой было немного славянский тип лиц и белоснежные зубы. Она прекрасно умела держать определенную дистанцию. И это мне импонировало. Я хотел еще проводить ее до ее квартиры, однако она вежливо, но определенно отказала.

«Возможно, в следующий раз, герр лейтенант, и большое спасибо за все».

После этого она исчезла, уйдя наверх по многочисленным ступенькам.

По пути мне повстречались колонны танков. Бедняги, подумал я, в такой собачий холод, наверняка, снова под минус 35 градусов. До смерти уставший я рухнул на кровать. Однако вскоре холод разбудил меня. Цигенбалг забыл подкинуть угля. Так что, мне снова пришлось подняться и натопить печечку настолько, насколько это могло быть от ведра угля. Мы были скудно оснащены. Нас забыли своевременно обеспечить зимними шмотками. С помощью полевой почты нас выручали наши семьи. Даже три майки, трое кальсон (разумеется, длинных), двойные носки не были в состоянии хоть немного согревать нас в ходе боевых вылетов. Ведь в эти дни на высоте 7000 метров было до 70 градусов мороза, и это в неотапливаемой кабине. Тем не менее, страх за остаток жизни растапливал нас в каждом воздушном бою в достаточной мере. Своей единственной парой меховых рукавиц я делился со своим авиамехаником, который затем возился с маслом и смазками. При следующем вылете он протягивал мне их обратно – и хотя они были полностью замараны, но, по крайней мере, теплые. Иногда я спрашивал себя: а не лучше было бы тебе быть механиком на земле, чем каждый день таскать свою задницу по небу, не зная, вернешься ли ты из следующего боевого вылета? Трудно сказать наверняка! Удивительно – чем больше мы прозябали в этом собачьем холоде, тем больше тело к этому привыкало. Стоял уже февраль, и надежда на русскую весну росла изо дня в день.

Ко мне пришли гости. Ханиш пришел с пожилым, почтенно выглядящим господином. Он говорил на ломанном, но понятном немецком и представился директором известного далеко за пределами Советского Союза харьковского зоопарка.

«Простите, что я к Вам тут пришел, но моя племянница Ольга Барзова сказала, что Вы, вероятно, могли бы нам помочь».

Сначала я сильно удивился.

«А как же я мог бы помочь Вам или, соответственно, Вашему зоопарку?» - спросил я любезно в ответ, т.к. я не знал, к чему этот мужчина клонил.

«Наши ценные животные умирают сотнями, день за днем. Многих нам пришлось уже забить и отдать мясо голодающему населению. Но львов, тигров, обезьян и многих других мы больше не в состоянии содержать. Ольга сказала, что у Вас якобы хорошие отношения с руководителем по вопросам сельского хозяйства, в чьи обязанности входит все обеспечение армии и ВВС».

«Должно быть, это ошибка, - озадаченно ответил я. – «Кажется, Ольга считает меня мастером на все руки».

Но этого человека мне было жаль.

«Мы с моими товарищами с удовольствием можем съездить туда к Вам и выбрать себе несколько животных, которым мы потом будем сохранять здесь жизнь, пока не придет приказ о перебазировании».

Разочарованный директор зоопарка ушел. На следующий день в первый раз поднялся почти до нуля градусов, везде и всюду стоял туман, совершенно нелетная погода. Так, почти половина нашей группы отправилась в зоопарк. То, что мы там увидели, заставило застыть сердце любого любителя животных. Повсюду в клетках лежали трупы животных. Львы и тигры также уже издохли. Только в обезьяннике некоторые мартышки еще поднимали свои головки. Директор зоопарка попросил нас забрать хотя бы их. Один из служителей открыл двери клеток. Помеченные смертью животные – их оставалось как раз двенадцать – стали на четвереньках медленно ползти к нам навстречу. Это было жалкое зрелище! Они безвольно дали взять себя на руки.

«В птичнике у нас есть еще несколько серых попугаев (жако) и ара, может быть, Вы могли их тоже».

Я прервал его:

«Конечно, мы их заберем. Сколько их?»

«Ах, пойдемте, я покажу Вам их».

В птичнике была такая же печальная картина. Мертвые птица сотнями лежали в вольерах, умершие с голода, замерзшие. На полу сидели, съежившись, почти уже не двигаясь, пять ара и три серых попугаев. Служитель дал нам с собой для транспортировки несколько клеток. Пока мы аккуратно погрузили всех животных, прошло некоторое время. Директор зоопарка ожидал от нас большего, прежде всего, кормовые средства, но откуда нам их было достать? Поездка обратно на аэродром прошла без проблем. В отрядах групп была бурная реакция, когда мы прибыли. В мгновение ока животные был распределены. Этот цирк обезьян и попугаев мы еще несколько месяцев будем таскать с собой, аж до самого Кавказа.

В городе появились "тыловые крысы" и прихлебатели. За продукты питания они выманивали у голодающего населения последние пожитки в виде антиквариата, украшений, картин, ценных ковров и даже обручальных колец. Благодаря чистой случайности я узнал у семьи профессора Томашека, что один такой мошенник, «павлин»¹, называвший себя экономическим управленцем, за муку, кукурузу, рис и картофель уже отобрал у них все фамильные украшения. Я попросил профессора сообщить мне его имя и подразделение и передал данные в военную полицию. Однако там не нашлось того, в чью компетенцию входило бы заниматься такого рода паразитами. Поэтому я проинформировал нашего «старика», он сообщил дальше. Что из всего этого вышло, мне уже, видимо, не узнать никогда. Когда я об этом вспоминаю, меня все еще с души воротит. Я убежден, эти личности, занимающие сегодня высокие посты и награжденные «Крестом за заслуги», как почтенные члены нашего общества по-прежнему находятся среди нас!

[1]так называли нацистских чиновников