"События, последовавшие после октября 1917 г., мало затронули религиозную и культурно-общественную жизнь омских евреев. Советская власть продержалась в Омске недолго. Правительство адмирала Колчака, пришедшее к власти 18 ноября 1918 г., продолжало прежнюю национально-религиозную политику: все конфессии сохраняли свои храмы, исправляли обряды, соблюдали культ без всяких изъятий. В условиях колчаковской власти сохранились различные культурно-просветительные и благотворительные еврейские организации Омска. Активно осуществляло свою деятельность общество «Тарбут» (изучение иврита, чтение еврейской литературы и т. п.), достаточно масштабно действовала молодежная сионистская организация «Геховер» (обсуждение проблем еврейской общины в России, создания еврейского государства в Палестине, проведение вечеров, поступления от которых отправлялись на создание еврейских институтов в Палестину, чтение докладов о задачах палестинской колонизации и т. п.). В целом благожелательное отношение к евреям со стороны правительства объяснялось тем, что созданный на Общесибирском съезде представителей еврейских общин Сибири и Урала в январе 1919 г. Национальный Совет евреев Сибири и Урала стоял на антибольшевистских позициях и был лоялен к колчаковской власти. Следует отметить, что некоторые евреи входили в белогвардейскую администрацию: П.Я. Дербер был председателем Временного правительства автономной Сибири, членом Западно-Сибирского комиссариата был М.Я. Линдберг, министром юстиции Российского правительства - Г.Б. Патушинский. В этом правительстве товарищем министра внутренних дел был М.Я. Новомбергский. Адмирал объяснял имеющиеся шероховатости в национальных отношениях «нервным» состоянием страны. 12 марта 1919 г. А.В. Колчака посетила делегация Омского еврейского национального союза в составе Камыша, Шервепского и Рубановского. Они сообщили адмиралу о тревоге в прифронтовой полосе, вызванной решением властей о выселении из 100-ворстной полосы евреев как потенциальных шпионов. Выслушав их, адмирал пообещал пересмотреть это решение, и вскоре оно было отменено. Репрессиям подвергались евреи - политические противники белогвардейского правительства. Так, были расстреляны большевики: председатель Сибирского бюро Российской коммунистической партии (большевиков) А.Я. Нейбут и М.М. Рабинович; социалисты-революционеры В. А. Гутовский и Брудерер. Установление 14 ноября 1919 г. в городе советской власти круто изменило положение всех национально-религиозных общин. Новая власть не церемонилась в вопросах общественного переустройства. С самого момента занятия города советскими войсками имел место ряд действий различных отделов Омского губревкома, ликвидировавших деятельность почти всех органов еврейского общинного совета. Начался отсчет нового времени." Из статьи ""Омская еврейская жизнь в эпоху революционных перемен" Н.М.Савиных. "Между прочим, Колчака видели читающим «Протоколы сионских мудрецов». Видимо, это не случайно. Его волновал вопрос о том, случайно ли в социалистических партиях, в том числе у большевиков, так много евреев, и особенно в составе лидеров. Называть же его антисемитом, думаю, нет оснований. Нам известны документы, письма к Колчаку с требованиями предпринять какие-то акции против евреев. Он на них не реагировал. А когда стал известен факт о попытке одного офицера выселить евреев из Кустаная, он решительно пресек этот акт. Офицер был наказан. " Плотников И.Ф. "Александр Васильевич Колчак. Жизнь и деятельность"
Если учитывать, что Колчак читал и книги про морских угрей, а потом, с увлечением писал об этом Анне Сафоновой (Книпер), то не удивительно чтение "Протоколов". Вне своих профессиональных интересов Александр Васильевич читал бессистемно. Другой вопрос: есть два описания встречи Плеханова и Колчака. Согласно одной из них, Адмирал допускал антисемитские высказывания. Но, если учитвать, что они указаны лишь одним лицом, принадлежавшем к левой партии и постфактум, то возможно это была своеобразная месть за конфликт с Комучем.
К вопросу о Колчаке - "слабом политике". Гинс вспоминал, как Адмирал ему говорил: "Как хорошо, что нас не признали, - Мы избежали Версаля, не дали своей подписи под договором, который оскорбителен для достоинства России и тяжек для ее жизненных интересов. Мы будем свободны; когда окрепнем, для нас этот договор не обязателен". Гинс Г.К. Сибирь, союзники и Колчак. М.: Айрис-пресс, 2008. С. 478. Кажется, Маршл Фердинанд Фош, когда увидел текст злосчастного договора, сказал: "Это не мир а перемирие на 20 лет". А немецкие генштабисты очень точно предупреждали МИД, о том чем грозит Германии Первая Мировая война. Похоже вояки нередко оказываются более дельными политиками, чем дипломаты.
Если бы он не отдал то РККА дошла бы до границ СССР 41 года и стала там на перекур. То-то весело стало бы Британии и США!
К границам 1941 года вышли только в конце 1944 года. Курляндская группировка вермахта (Прибалтика, то есть территория СССР в границах 1941 года) капитулировала 9 мая 1945 года. Через сколько месяцев после восстановления границ СССР рухнула Германия? Впрочем, ответа не требую, так как флудить прекращаем Тема данной ветка Колчак, а не альтернативная история ВМВ
У кого есть информация о Харбинском периоде Колчака? А также по его отношениям с генералом Хорватом... Колчак в форме охраны КВЖД
С Хорватом у Колчака отношения не сложились. Поэтому он и уехал в части Директории. "По виду и по качеству старая швабра" - вот характеристика Дмитрия Леонидовича будущим Верховным правителем.
Формально должность Колчака в Харбине называлась "главный инспектор охранной стражи КВЖД". В реальности он дложен был принять на себя командование вооруженными силами, формирующимися в полосе отчуждения железной дороги. Колчак вел переговоры о снабжении отрядов оружием. Помимо конфликтов с Хорватом в этот период начались серьезные трения Адмирала с Семеновым. Непростые были и отношения с китайцами, стремившимися получить полный контроль за КВЖД. Колчак стремился вести основные действия в сторону Владивостока. Получив контроль над портом можно было расчитывать на регулярную помощь союзников. Семенов, ведший действительно тяжелые бои с большевиками, постоянно требовал помощи. Хорват склонялся в сторону Семенова. Попытка провести переговоры о поставках вооружения со стороны Японии тоже не увенчались успехом. Очевидно, Токио уже тогда поставил на атамана, видя в нем более покладистого союзника. Поэтому короткая служба на КВЖД (10 мая-30 июня) окончилась практически ничем.
Нашел статейку о Колчаке в тот период: Отряд полковника Орлова и Адмирал Колчак А. А. Петров Пасха в 1918 году пришлась на 5 мая нового стиля. А 5 дней спустя, 10 мая в Харбин прибыл адмирал Александр Васильевич Колчак. После предварительных переговоров в Пекине с Д.Л. Хорватом и российским посланником в Китае князем Кудашевым, адмирал Колчак согласился войти в обновленное правление КВЖД и одновременно занять пост Главнокомандующего всеми Российскими войсками в полосе отчуждения дороги. Александр Васильевич определял свои задачи следующим образом: скоординировать усилия уже существующих разрозненных отрядов и добиться от союзников, в первую очередь, японцев, регулярного снабжения их деньгами и оружием. При благоприятном развитии событий они с Хорватом надеялись довести численность создаваемого корпуса до 20.000 человек, 15.000 из которых можно было бы бросить в наступление в направление Забайкалья или Приморья[1]. Но для этого сначала надо было примирить и объединить под общим командованием столь разнородные части, как отряды Семенова, Калмыкова и Орлова. В отряде Орлова известие о прибытии Колчака было встречено с огромной радостью, и весь личный состав отряда, во главе со своим командиром, подчинился ему сразу же и безоговорочно. Полковник Орлов в своих воспоминаниях описал первую встречу с адмиралом следующим образом[2]: «Скромность и доступность этого человека сделали его имя еще более популярным в глазах Орловцев. Он даже отказался от почетного караула. «Этого мне не нужно», - просто сказал адмирал, - «Прошу только выставлять на ночь к моему вагону, где я буду жить, двух часовых: у меня имеется некоторая секретная переписка, и за нее я очень опасаюсь». Но штаб отряда, кроме этой охраны, по собственной инициативе назначил двух офицеров-ординарцев, которые находились при адмирале и были ему очень преданы. Тот же скромный характер носило и самое вступление адмирала в командование. Он запросто прибыл в Миллеровские казармы, собрал всех Орловцев, вел долгую беседу, знакомился с ними, затем сказал прочувствованное слово». На другой день Александр Васильевич дополнил свое формальное знакомство с личным составом Орловского отряда знакомством неформальным: он принял приглашение на скромную вечеринку, устроенную в 3-ей роте отряда по случаю ее праздника. Этот вечер прошел, по словам Орлова, в дружеской и непринужденной атмосфере: «его адъютанты говорили, что никогда еще не видели своего адмирала таким веселыми оживленным, каким он был в этот вечер … Адмирал с сияющим просветленным лицом, растроганный общим вниманием, чокался со всеми, отвечал на тосты тостами и, крепко пожимая руку полковнику Орлову, говорил: - «Как хорошо у вас, дорогой Николай Васильевич! Ведь, поймите, это уголок России, это наше светлое будущее!» …» Несомненно, Орлов здесь впадает в патетику; его воспоминания о Колчаке вольно или невольно окрашены ореолом будущего мученичества Александра Васильевича: «И, как скорбная тень, заслоняет их всех одно незабываемое лицо, с трагическим изломом бровей над горящими глазами, со складкой горечи и укора у сурово сжатых губ … Лицо адмирала Колчака, так подло преданного в руки палачей и так просто и мужественно встретившего свой роковой конец …» Но отнюдь не все в Харбине встретили адмирала столь радостно, как он. Совсем в иных тонах отметил в своем дневнике появление Колчака барон А. П. Будберг:[3] «Пока что про адмирала говорят, что он в очень вспыльчив, груб в выражениях, и, как будто бы, предан очень алкоголю. Грустно, что приходится довольствоваться такими кандидатами для возглавления организующихся здесь русских войск». В этой короткой заметке Алексей Петрович Будберг весь, как на ладони. Много в чем можно было бы упрекнуть Александра Васильевича, но никто и никогда больше, кажется, не называл его пьяницей! Однако Будберг подхватил где-то глупую сплетню, – и немедленно занес ее на страницы своего дневника. А ведь примерно год спустя Алексей Петрович занял место одного из ближайших помощников Колчака, ставшего к тому времени уже Верховным Правителем, и за несколько месяцев совместной работы успел хорошо узнать адмирала. Нет бы тут и вставить где-нибудь в дневнике фразу о том что, мол, ошибся, поверил дурным наветам, вовсе Александр Васильевич и не горький пьяница, каким представили его в Харбине «доброжелатели». Но на такое барон Будберг как раз и не был способен… Впрочем, само стремление адмирала опереться на Орловцев никак не могло понравиться Будбергу. Буквально двумя абзацами ниже, после замечания о «преданности алкоголю», Алексей Петрович пишет: «Если же адмирал сам обопрется на атаманов и их отряды, то тогда о порядке и законе не может быть и речи…» А ведь в «атаманах» барон Будберг числил не только Семенова и Калмыкова, принявших это звание в силу казачьих традиций, но и полковника Орлова: «Разные вольные атаманы Семенов, Орлов, Калмыков, своего рода винегрет из Стенек Разиных двадцатого столетия под белым соусом, послереволюционные прыщи Дальнего Востока; внутреннее содержание их разбойничье, большевистское, с теми же лозунгами: побольше свободы, денег и наслаждений; поменьше стеснений, работы и обязанностей»[4]. Излишне говорить, что и эта характеристика страдает обычными для Будберга «перехлестами». Более того, он сам не раз раскрывает свой источник информации об отрядах Орлова и Семенова: в этот период Будберг наиболее близок был с начальником Охранной стражи генералом Самойловым и 15 апреля даже просил Самойлова назначить его в Охранной страже командиром одной из рот или помощником командира полка[5]. Как уже отмечалось мною в первой части статьи, генерал Самойлов с самого начала был настроен резко против Семенова, а после «Шарасунского похода» перенес свою ненависть на Орлова и его отряд, всячески препятствуя его развертыванию. Немудрено, что в этой обстановке барон Будберг смотрел на все сквозь «Самойловские очки», и иных эпитетов для орловцев, кроме как «банда» или «большевики под роялистским соусом», у него не находилось. Впрочем, буквально через несколько дней по прибытии адмирала произошел неприятный инцидент, казалось бы, подтвердивший дурное мнение Будберга об Орловском отряде: в ночь на 13 мая Хабаровскими кадетами из числа Орловцев был убит бывший преподаватель Хабаровского кадетского корпуса Уманский. Орлов, осуждая подобное проявление самосуда, вместе с тем твердо свидетельствует, что сама кара постигла бывшего преподавателя вполне засужено. В дни революции Уманский принял сторону большевиков и стал в кадетском корпусе комиссаром, регулярно донося новым властям о «контрреволюционных настроениях» среди кадет. В Харбин он приехал с той же самой целью: выяснить фамилии всех бывших кадет корпуса, поступивших в Орловский отряд, с тем, чтобы Советская власть могла отыграться на их родителях, оставшихся в Хабаровске. Действительно, вскоре в Харбине узнали, что семьи некоторых кадет были арестованы и расстреляны; подозрение пало на Уманского. Официальные органы бездействовали, тогда разъяренные кадеты решили рассчитаться с Уманским лично. Его выследили и убили, а тело бросили на огородах, недалеко от городских боен. Но неопытные молодые убийцы, не удосужившись замести следы, оставили кучу улик, указывавших на их принадлежность к Орловскому отряду. Население Харбина было взволновано вестью об этом убийстве, сочувствовавшие большевикам рабочие механических мастерских объявили однодневную забастовку, «демократическая» пресса в лице нескольких местных газет, открыла кампанию откровенной травли Орловцев. Полковник Орлов защищался, как мог, и, разумеется, все отрицал. Дело попало на рассмотрение к адмиралу Колчаку.
«Адмирал Колчак не препятствовал розыску убийц, так как это было сделано помимо его воли. Он пригласил к себе в вагон прокурора Сечкина, и в присутствии собравшихся здесь начальствующих лиц заявил о необходимости немедленно приступить к следствию и тем пресечь всякие вздорныя слухи. Прокурор вошел в роль «негодующего правосудия» и разразился целой речью. Адмирал хмурился и, видимо, переживал тяжелыя минуты. Тогда Начальник отряда, попросив разрешение у адмирала, обратился к прокурору: «Мы, начальствующия лица, всегда стояли и будем стоять только за законность и порядок. Подобныя самовольные расправы противны нашему духу. Казалось бы, что не могло быть и речи об ином подходе к делу. Но господин прокурор почему-то взял на себя смелость говорить здесь, точно на судебном заседании, о своей совести, которая негодует против такого насильственного акта, как убийство. А негодует ли ваша совесть прокурора, когда там в России большевики убивают не только без суда и следствия, но и без всякой вины наших отцов, матерей, жен, братьев, сестер» … Этот вопрос до некоторой степени огорошил прокурора. Но тут засуетился и генерал Хрещатицкий; он торопливо полез в боковой карман мундира и, вытащив оттуда письмо, обратился за разрешением к адмиралу прочесть выдержки. Тот слегка кивнул головою в знак согласия и насторожился. Письмо это было только что получено генералом из Хабаровска от одного офицера, который как раз и сообщал о безвинно расстрелянных офицерах и кадетах, как жертв подлого предательства этого самаго Уманскаго. Прокурор осекся, переменил позицию и уже заговорил по-иному, но адмирал Колчак оборвал его речь и предложил немедленно же приступить к делу, как то обязывает прокурорская совесть». Судя по всему, документы, отобранные у Уманского в момент убийства, действительно, неопровержимо свидетельствовали о его шпионской деятельности в пользу большевиков. Сразу возникал естественный вопрос: почему власти не задержали и не осудили Уманского раньше, законным порядком. В конце концов, было решено «спустить дело на тормозах», но прямому и щепетильному Колчаку оно доставило немало душевных страданий. Однако вскоре последовал другой, гораздо более серьезный и неприятный инцидент. В отличие от Орлова, атаман Семенов желания подчиниться Колчаку не изъявил, и адмирал решил лично съездить на свидание с ним на станцию Маньчжурия. Это неудачное свидание в каком-то смысле стало для них роковым: если бы оно закончилось иначе, не было бы, наверное, впоследствии ни громогласного объявления Семенова о его непризнании Колчака Верховным Правителем, ни столь же поспешного и непродуманного приказа Колчака за № 61, объявлявшего Семенова изменником, подлежащим преданию военно-полевому суду. Возможно, и весь дальнейший ход Белой борьбы на востоке России тогда был бы иным... Об этом свидании оставили подробные свидетельства и Семенов, и Колчак[6]. Разумеется, эти свидетельства сильно разнятся, а зачастую и противоречат друг другу. Не могу не предложить вниманию читателя подробное свидетельство третьего участника этих событий – полковника Орлова: «Адмирал собрался и поехал к атаману Семенову на станцию Маньчжурию. Его сопровождали полковник Орлов, офицеры-ординарцы, лейтенант флота Пешков и один из членов Д.В. Комитета, отставной моряк, старый сотрудник адмирала г. Оленин. От Орловского отряда был назначен конвой. Заведующий передвижением войск послал телеграмму на станцию Маньчжурию на имя подчиненнаго ему по передвижению офицера, копию – штабу атамана Семенова, о выезде адмирала. Стало быть, атаман был заблаговременно предупрежден. Но каково же было удивление, когда по приходе поезда в Маньчжурию, перрон станции оказался совершенно пустым, - адмирала никто не встретил. Ординарцы пытались узнать на вокзале, в чем дело. Там оказался артиллерийский генерал Никонов, который заявил, что атамана нет в Маньчжурии, что он, якобы, выехал в какую-то станицу. Генерал был одет по-домашнему, без оружия, и на станцию зашел как бы случайно. Однако он ввалился в вагон-столовую, где сидели адмирал и его офицеры, непринужденно поздоровался с адмиралом и уселся подле него. Но этого было мало, - генерал вынул из портсигара папиросу и собирался было уже ее закурить, да опомнился, - спросил разрешения у адмирала. Офицеры были крайне возмущены таким поведением русского генерала, но молча ждали, что будет дальше. Адмирал сидел сумрачный, и также молчал. Молчал и генерал Никонов. Так длилась несколько минут эта немая сцена. Наконец, адмирал поднялся из-за стола и, направляясь к выходу, пригласил генерала Никонова следовать за собой. Они ушли в адмиральский вагон. Тем временем, лейтенант Пешков, по собственной инициативе, произвел разведку и достоверно узнал, что атаман сидит дома, и никуда из Маньчжурии не выезжал. Ясно, что со стороны его это была демонстрация. По крайней мере, так думали Орловцы. И имели на то свои основания. Но иначе взглянул на происшедшее лейтенант Пешков. Пламенный патриот, горевший идеей служения Родине, он являлся ярым сторонником объединения всех сил, поднявшихся на борьбу с большевиками. А потому склонен был думать, что просто произошло какое-то недоразумение, которое надлежало во что бы то ни стало выяснить, пока не поздно. Эту мысль он и высказал полковнику Орлову, закончив словами: «Пойдемте же к адмиралу, поговорим и убедим, чтобы он поборол себя, и не как адмирал, а как Александр Васильевич Колчак, пошел бы к атаману! Никаких недоговоренностей между ними оставаться не должно». Трогательны были эти задушевныя, искренния слова молодого лейтенанта, так пламенно ратовавшего во имя святого долга служения Родине. Полковник Орлов согласился итти к адмиралу; был приглашен и г. Оленин. Они втроем направились в салон-вагон. Адмирал угрюмо ходил взад и вперед по вагону, видимо, душевно страдая. Увидя вошедших, на минуту остановился, взглянул на них, пригласил садиться и снова зашагал. Те первое время не знали, с чего начать, и робко поглядывали на ходившего адмирала. Наконец, один из них, расхрабрившись, стал, сначала туманно, а потом, все более и более воодушевляясь, ярко излагать мысль лейтенанта Пешкова. Адмирал, продолжая ходить, прислушивался к тому, что ему говорили, и когда пылкий оратор умолк, он остановился, на несколько секунд задумался и потом произнес: «Хорошо, я сделаю то, о чем вы меня просите, пойду к атаману, как Александр Васильевич Колчак!» Лейтенант облегченно вздохнул, и сейчас же засуетился, раздобыл фонари, так как наступила темнота; вызвал несколько человек из конвоя, и адмирал, в сопровождении маленькой свиты, пешком направился к атаману на квартиру. Накрапывал дождь. Оставшиеся из окон вагона наблюдали некоторое время, как при слабом свете фонарей двигалась скромная группа, предводительствуемая человеком с великой душой … Но вот они скрылись, и поползли минуты томительного ожидания. Прошло около часу времени, показавшемуся целой вечностью, адмирал возвратился; но снова угрюмо было его лицо. Видимо, смирение Александра Васильевича Колчака не тронуло атамана. Он остался тем, чем был. Даже не хватило простой воинской вежливости, чтобы проводить адмирала. Так печально закончился адмиральский визит. Вскоре последовал приказ об отправлении поезда. Забегала станционная администрация. Перрон вдруг наполнился публикой. Были военные, но преобладал женский элемент в шляпках и в косынках сестер милосердия. Эта праздная толпа вызывающе глядела на освещенные окна вагонов. И когда поезд тронулся, шумно загалдела, а несколько дам дошло до такого неприличия, что в виде демонстрации подняло руки и показало вслед уходящему поезду кукиш …»
Здесь необходимо сделать некоторые пояснения. Сам Колчак считал, и открыто говорил об этом на допросах в Иркутске в 1920 году, что соглашение с Семеновым было сорвано из-за вмешательства японцев. Перед самым отъездом адмирал имел беседу с главой японской военной миссии генералом Накашимой. В ответ на просьбы о поставке оружия, японец, по словам Александра Васильевича, внезапно задал вопрос: «Какую компенсацию вы можете предоставить за это?», причем речь явно шла не о деньгах, а о каких-то политических уступках. Колчак был возмущен этим и наотрез отказался обсуждать эту тему. В отместку Накашима, якобы, приказал Семенову ни в коем случае не подчиняться Колчаку[7]. Поведение Семенова на встрече граничило с откровенным хамством, однако, в свою очередь, и Григорий Михайлович не совсем лукавит, когда свою задержку с прибытием объясняет обострением положения на фронте. Действительно, в это время Отдельный Маньчжурский отряд развернул наступление на Читу[8], но за несколько дней до свидания, 12 мая, при наступлении на станцию Моготуй, отряд потерпел серьезное поражение и вынужден был начать отступление за реку Онон. К сожалению, ни Колчак, ни Семенов, ни Орлов, не называют точную дату свидания. Если судить по дневнику Будберга, оно должно было произойти где-то между 14-м и 18-м мая[9]. Таким образом, вопрос о подчинении Семенова отпал. Соответственно, Колчак решил направить все имеющиеся у него силы в сторону Приморья, рассчитывая, что в случае успеха и занятия Владивостока, запасов на складах Владивостокской крепости хватит для развертывания значительных боевых сил. На этом направлении уже действовал отряд атамана Калмыкова, базировавшийся на станцию Пограничная. Впрочем, отряд этот был небольшим, он насчитывал в своих рядах всего лишь 80 человек[10]. Его, как и отряд Семенова, японцы снабжали напрямую, без посредничества Хорвата и штаба Российских войск. Но, успев уже испортить отношения с японской миссией, Колчак оказался теперь в очень тяжелом положении. Японцы натравили на него местные китайские власти, благо прямота и вспыльчивость Александра Васильевича давала им достаточно поводов для разного рода «дипломатических инцидентов». Против Колчака начались усиленные интриги также и в штабах Д.Л. Хорвата и М.М. Плешкова[11], самыми активными интриганами здесь являлись Начальник штаба Российских войск генерал Хрещатицкий и командующий Охранной стражей генерал Самойлов. Барон Будберг, как приятель последнего, также оказался в лагере противников адмирала, активно собирая все сплетни про него и добросовестно занося их в свой дневник. Так, 22 мая он отмечал: «Был в большом штабе местного Главковерха[12]; там очень недовольны адмиралом, который по общему отзыву ничего не понимает в военном деле и совершенно не считается с наличной обстановкой; сейчас он требует немедленнаго похода на Владивосток и самых решительных действий; его кто-то на это подуськивает. Кроме того Семеновские «лавры» распаляют воображение новых харбинских преторианцев – отряда полковника Орлова, примкнувших, по-видимому, к адмиралу и признающих (правда, тоже постольку, поскольку) местные военные власти»[13]. Между тем, кризис в отношениях между Колчаком и Семеновым обострялся, и достиг своего апогея в конце мая из-за инцидента на станции Бухэде, где семеновский прапорщик Борщевский с 30 солдатами незаконно реквизировал склад, принадлежавший Охранной страже. Разъяренный Колчак отправил на станцию взвод из 40 человек Орловцев, которые благополучно прекратили разграбление склада и арестовали Борщевского с его солдатами. Поскольку в эти дни отряд Семенова с тяжелыми боями поспешно отступал на ст. Маньчжурия, то атаман, винивший в своих неудачах враждебный тыл, решил «проявить характер». Он в ультимативной форме потребовал освобождение своего офицера; Колчак отказался наотрез[14]. В результате, если верить Будбергу, 28 мая Харбин в страхе ожидал вооруженного столкновения между сторонниками адмирала и конвоем срочно прибывшего сюда атамана Семенова. Всю ночь вагон, в котором жил Колчак, «охранялся орловцами и пулеметами, а стоявший недалеко семеновский поезд находился в боевой готовности, выставив пулеметы из окон и направив их на вагон главнокомандующего». В дело, однако, вмешались японцы, заявившие, что в случае столкновения применят военную силу. Кроме того, Орлов упоминает еще об одном инциденте, подлившим масло в огонь. В Харбине к адмиралу Колчаку перебежал один из ближайших помощников Семенова сотник Жевченко, умоляя спасти от преследований атамана, задумавшего устранить его, как нежелательного свидетеля. Адмирал взял сотника под свою защиту и помог ему выехать за границу. Но пока беглый офицер скрывался в Миллеровских казармах, вокруг них «все время рыскали Семеновские автомобили: шла разведка, где именно был спрятан бежавший, нельзя-ли его как-нибудь выудить, так как выступить открыто силою Семеновцы побаивались». Адмирала такое положение дел не могло не возмущать до глубины души. Если верить Будбергу, он заявил Хорвату о своем уходе с поста Главнокомандующего, и последний эту отставку даже принял. Но сразу вслед за этим к Хорвату явилась депутация в составе Орлова, его начальника штаба полковника В.В. Ванюкова[15] и консула Попова, в ультимативной форме потребовавшая, чтобы адмирал был оставлен на своем посту. В конце концов вместо Колчака уйти пришлось Начальнику штаба Охранной стражи полковнику Баранову, который был отправлен «в отпуск»[16]. Казалось бы, обстановка разрядилась. Тем временем, дальнейшее формирование Орловского отряда понемногу продвигалось вперед. Было положено начало формированию 3-ей батареи и эскадрона конницы (взамен ушедшего в поход на Нерчинск отряда Врашеля). Но давно ожидаемого приказа о мобилизации в полосе отчуждения КВЖД все не было. Вместо этого снова был поднят вопрос о вербовке китайцев. «Полковник Орлов согласился сформировать из них одну только роту, при том не для поля боя, а исключительно для этапно-караульной службы. И, в отличие от «Маковкиных пластунов», выбирались люди с большим разбором, с солидным поручительством известных китайских фирм. Делом этим ведал особо назначенный опытный штаб-офицер – Заамурец». Однако после кризиса конца мая отряд Орлова уже не мог оставаться в Харбине, и решено было перебазировать его на станцию Пограничная, тем более что это отвечало планам Колчака начать широкое наступление на Владивосток.
Отряд Орлова фактически оказался единственным крупным отрядом, объявившем о своем безусловном подчинении адмиралу. Будберг даже приводит по этому поводу прозвище, данное Орловцам харбинскими остряками: «Колченогие». Впрочем, японцы не оставляли попыток лишить Колчака и их поддержки. Полковник Орлов вспоминает, как его однажды посетил на квартире подполковник японского Генерального Штаба Куросава. «Странной была его миссия. Без всяких околичностей он заявил, что Орловский отряд должен весь итти к атаману Семенову. Подобное заявление взорвало полковника Орлова, но он сдержался и в вежливой форме дал понять, что его прямым начальником является адмирал Колчак, и что решение настоящего вопроса всецело зависит от него. Однако это мало подействовало. Подполковник Куросава упорно стал доказывать и убеждать полковника последовать его доброму совету, не спрашиваясь адмирала. Чуть ли не два битых часа долбил он одно и то же; и, в конце-концов, высказал довольно смелое суждение, что адмирал, дескать, морской офицер, и не способен хорошо действовать на суше. Чаша терпения переполнилась, и полковник Орлов в довольно резкой форме указал на нетактичность поведения японского подполковника. На этом разговор был окончен». Накануне своего выступления, назначенного на 1 июня, Орловцы дали торжественный вечер в честь Колчака, на котором поднесли ему (по-видимому, как шефу отряда) «Орловский мундир». Колчак с благодарностью принял его, не подозревая, что даже это простое действие может вызвать «волну возмущения» со стороны местной «общественности»[17]. Орлов, насколько можно судить по его воспоминаниям, этой передислокацией был очень недоволен, и считал, что саму мысль о ней внушили Колчаку «интриганы». По его мнению, отряд проживал в вагонах на станции Пограничной совершенно бесцельно; единственным результатом этого явилось решение советских властей в Приморье окончательно перекрыть границу. Движение поездов с востока совершенно прекратилось, так что последний источник пополнения отряда был окончательно закрыт. Кроме того, «близкое соседство с Калмыковцами было не совсем приятно. На Пограничной царил пьяный разгул, он был заразителен. Приходилось принимать репрессивные меры против нестойких людей, вплоть до исключения их «по суду чести».» Тем временем в Харбине, после удаления Орловцев, интриги против Колчака вспыхнули с новой силой. И опять, самым чутким камертоном этой «подковерной возни» оказался барон Будберг. Уже 8 июня он записывает: «В штабе Охранной стражи узнал, что между Хорватом и Колчаком что-то произошло и что Хорват решил отменить все полномочия, данныя Колчаку, и сделать Главнокомандующим опять Плешкова»[18]. Согласно Будбергу, все было решено уже давно, и лишь ожидали отбытия Орловцев, которые могли возмутиться и поддержать Колчака вооруженной рукой. Более того, издав приказ об этом, Хорват немедленно отбыл на сутки в Пекин, предоставив Плешкову самому объясняться с Колчаком. Разъяренный подобным двуличием, Колчак отказался подчиниться приказу и 10 июня действительно вызвал с Пограничной «верные ему войска». Предоставляем слово далее опять полковнику Орлову: «… повидимому, и в Харбине случилось что-то неладное. От адмирала вскоре полковником Орловым была получена телеграмма – «выехать в Харбин с ротой». Был даже назначен по распоряжению свыше экстренный поезд. Это обеспокоило Орловцев. Строились различные догадки: уж не угрожает ли адмиралу опасность. При создавшейся обстановке всего можно было ожидать. Поэтому Орловцы стремглав полетели в Харбин. Весь путь был проделан приблизительно в течение 10 – 11 часов. В те времена пассажирский поезд выходил со станции Пограничной в 12 часов ночи; наш же эшелон отправился в 6 часов утра и нагнал его в Ханьдаохэцзы. Можно судить, с какой бешеной скоростью мы мчались. Недаром машинист, который вел эшелон, прибыв на станцию и сойдя с паровоза, перекрестился с облегчением. В Харбин прибыли часам к 8-ми, 9-ти вечера. Адмирала дома не застали. Он возвратился часа два спустя, и был в хорошем расположении духа. Поздоровавшись с Орловцами, он приветливо сказал: «Спасибо, что быстро выполнили мой приказ. Поживите здесь с недельку, так нужно». Более ничего сказано не было. Истинная причина вызова адмиралом Орловской роты так и осталась тайной. Ходили же тогда в Харбине слухи, будто Семенов собирался ликвидировать адмирала Колчака. Но так ли было на самом деле, - утверждать трудно. Однако, знаменательно было такое совпадение: спустя полчаса времени после прибытия Орловской роты, примчался и экстренный поезд с запада, который привез атамана. Поезд этот остановился недалеко от Орловского эшелона, и атаман оставался там некоторое время, неизвестно, с какою именно целью. Вооруженные, что называется, до зубов, Орловцы были все время на чеку. И, надо сказать, что если бы Семенов действительно решился на подобное выступление, то ему не поздоровилось бы». Таким образом, Орлов, в отличие от Будберга, связывает этот вызов с непогашенным конфликтом между Колчаком и Семеновым, и именно к этому времени относит эпизод с «противостоянием поездов». Признаюсь, исходя из характера Колчака, такая трактовка этого эпизода кажется мне более убедительной. Вскоре рота Орловцев возвратилась к основному отряду, который тем временем был оттянут немного назад на станцию Эхо. Там имелись пустующие казармы, где отряд и разместился, освободив вагоны. Здесь же на станции находилась небольшая артиллерийская группа подполковника Макаренко, намеревавшаяся сформировать батарею. У Макаренко были артиллеристы, но не было пушек; у Орлова же в 3-ей батарее к пушкам почти не было прислуги. Орлов, как старший по чину и должности, предложил этой группе влиться в 3-ю батарею, однако Макаренко наотрез отказался, а вскоре сумел перевести свой отряд в Харбин. Над Орловцами сгущались тучи. Японцы, а вслед за ними и китайцы, требовали расформировать отряд. Для подкрепления своих требований, они (так же как генерал Самойлов и барон Будберг) обвиняли чинов отряда в недисциплинированности и пьяных дебошах. Кстати, казармы в которые вселились Орловцы на станции, находились в ведении Охранной стражи. Самойлов отказался передать их законным порядком, а когда Орловцы заняли их силой, выдвинул против них обвинение в разграблении находившегося там же цейхгауза с вещами офицеров бывшего Заамурского конного полка. Возмущенный этой клеветой, полковник Орлов телеграфировал адмиралу Колчаку, прося его назначить строгое расследование, но оказалось, что адмирала в Харбине уже нет: он внезапно покинул свой пост и срочно выехал в Токио. Что же произошло в Харбине?
Согласно Будбергу, последний конфликт между Колчаком и Хорватом закончился как бы ничем: Хорват так и не отменил приказа о смещении Колчака, а тот не подчинился ему. В те же дни Отдельный Маньчжурский отряд атамана Семенова, разбитый превосходящими красными силами под командованием С. Лазо, оставил станцию Маньчжурия и отступил на китайскую территорию. Возникала опасность, что китайцы, воспользовавшись этим предлогом, разоружат все русские части на КВЖД. Но едва ли не в одночасье все изменилось, когда 24 июня до Харбина дошли достоверные известия о выступлении войск Чешско-Словацкого корпуса, и о том, что большая часть территории Сибири уже освобождена от власти большевиков. Под воздействием этих сведений Владивостокская группа «чеховойск» (13.411 бойцов, командующий – генерал М. К. Дитерихс), до того сохранявшая строгий нейтралитет, решила присоединиться к выступлению. В ночь с 29 на 30 июня ее части свергли власть большевиков во Владивостоке и развернули успешное наступление на Никольск-Уссурийский.[19] Сведения об этом достигли Харбина 2 июля. Но еще ранее консулы союзных держав, заранее уведомленные, что их страны решились, наконец, на военное вмешательство, не замедлили известить об этом Хорвата. Складывалась чрезвычайно благоприятная обстановка для немедленного наступления вглубь Приморья, навстречу чехам. По мнению японской миссии, этому мешал всего лишь один человек: независимый, непреклонный и неудобный Александр Васильевич Колчак. Его молниеносное удаление прошло тем проще, что сам Александр Васильевич совершенно не держался за высокое место, для него было главным, чтобы не страдали при этом интересы дела. Он уже давно с недоумением и возмущением видел, как японцы всеми доступными методами пытаются разложить Орловский отряд, и с готовностью согласился срочно выехать в Токио для последнего и решительного объяснения с Начальником японского Генерального штаба генералом Ихарой. Колчак покинул Харбин 30 июня, в тот самый день, когда Дитерихс и чехи освободили Владивосток. Однако на состоявшемся свидании японский генерал просто предложил Колчаку остаться в Японии и не возвращаться назад. С горечью в душе Александру Васильевичу пришлось подчиниться; так он оказался не у дел, Орловцев на Владивосток предстояло вести совсем другим людям. Уезжая, Колчак так и не успел попрощаться с личным составом «своего» отряда. Вместо этого через несколько дней полковник Орлов получил от адмирала Колчака письмо из Токио. Он приводит его текст полностью, хотя, похоже напутал с датой отправления: «Дорогой Николай Васильевич! В интересах общего нам дела я решил покинуть Харбин и отправиться в Японию. Вместо меня Командующим Российскими Войсками остается генерал Хрещатицкий. Я прошу Вас признать пока его власть. Орловский отряд я считал и считаю единственной истинно-русской организацией на Дальнем Востоке. И чувства мои к Вам остались неизменными, - прошу этому верить и по-прежнему числить меня в рядах отряда. Свою настоящую миссию я признаю необходимой, так как нам нужна материальная помощь иностранцев. И я буду пока работать здесь в этом направлении. Если встретятся какие-либо затруднения, и я могу быть полезным, обращайтесь ко мне, как к Александру Васильевичу Колчаку, - буду рад всегда помочь Вам. Итак, будем продолжать наше служение Родине с прежней энергией и верой – надеждой на осуществление нашей заветной Белой Мечты. Крепко жму Вашу руку. Ваш покорный слуга А. Колчак Токио, 12-го июля 1918 г.» Заканчивая грустное повествование о мытарствах А.В. Колчака в Харбине, нельзя не отметить, что деятельность его там была, во-первых, очень короткой, менее двух месяцев, а во-вторых, проистекала в невероятно тяжелой и неблагоприятной обстановке, при которой все его начинания были заранее обречены на неудачу, а любой шаг его толковался вкривь и вкось окружавшими его сплетниками и интриганами. Остается лишь рассказать о дальнейшей судьбе орловского отряда. Практически одновременно с письмом Колчака, Орлов получил и иные распоряжения из Штаба Российских войск. «Прибыл на Эхо и гонец от Г.К. Попова с извещением о скором выступлении Российских войск в Приморье, и, в связи с этим, - о наказе генерала Хорвата сдать имевшийся в отряде запас орудийных снарядов и ружейных патронов штабу этих войск. Последним обстоятельством Харбинские верхи были, повидимому, сильно озабочены. Они чего-то опасались. Консул довольно проблематично сообщал, что требование о сдаче снарядов и патронов якобы исходит от японцев, и что они поставили это главным условием пропуска Российских войск в Приморье. Было и смешно, и очень грустно. Полковник Орлов поспешил успокоить штаб и немедленно сдал свой запасный парк прибывшим на Эхо приемщикам генерала Хрещатицкаго». Вслед за этим последовал приказ о продвижении Российских войск на станцию Пограничная и далее на Гродеково[20]. При этом расписание следования эшелонов было составлено таким образом, что большинство Орловских частей было направлено в авангард. За ними следовал Штаб Российских войск во главе с генералом Плешковым, а штабной эшелон Орловского отряда «был продвинут с пластунскими, и, когда прибыл к месту назначения, оказался как бы под конвоем этих доблестных «Маковкиных Российских Войск». Ясно, что главу Орловского отряда всячески старались изолировать». Далее со станции Пограничной части отряда направлялись вперед уже приказами Штаба Российских Войск, через голову Орлова. «Не соблюдалось даже простого приличия, воинской вежливости. Орловский штаб ни во что не посвящался, точно он для генерала Хрещатицкаго перестал существовать. И когда прибыл на Пограничную блестящий поезд генерала Хорвата, ни одной Орловской части здесь уже не оказалось. Были одни только пластуны. Таким образом, Орловский штабной эшелон очутился под арестом. Генерала Хорвата торжественно встречали. Фигурировали пластуны в качестве почетного караула, генералитет, штаб железно-дорожная администрация, китайский генерал, его офицеры. Полковник Орлов и его штаб отсутствовали, - их не пригласили. Они, в качестве частных зрителей, наблюдали происходящее из окон своего вагона». Вся эта сцена навела полковника на грустные размышления. Ему все стало ясно. При настоящем курсе политики необходимо было убрать двух неугодных «знатным иностранцам» лиц. В первую олову сплавили главное лицо – адмирала Колчака, под каким-то благовидным предлогом. На очереди был глава Орловского отряда. Но, видимо, открыто не решались это сделать, и придумали такую недостойную игру. Горько и обидно было …» Полковник Орлов обратился к генералу Хорвату с просьбой об отставке, но услышал в ответ лишь лицемерное заявление: «Если такие люди будут уходить, то с кем же продолжать дело, - нет, это произошло какое-то недоразумение, и его надо выяснить там, на месте!» - И затем, как бы между прочим, генерал обронил: - «А скажите, какие это вы сдали на Эхо патроны и снаряды?» И когда полковник объяснил, выразил сожаление: - «Ах, напрасно вы это сделали!» … На этом аудиенция окончилась».
Хорват со свитою отбыл на Гродеково под охраной китайских пластунов полковника Маковкина; за ними через Пограничную проследовали эшелоны ротмистра Враштеля. «Остался только Орловский штабной эшелон, да неизменная его охрана – пластунская рота полковника Иконникова». Зайдя вскоре в вагон-столовую, этот штаб-офицер с надменным видом уселся на стул, обвел всех многозначительным взглядом, и громогласно заявил, что назначается комендантом станции. Сидевшие за столом Орловцы с удивлением смотрели на непрошенного гостя и не проронили ни одного слова. А тот, войдя в раж, продолжал: - «У меня так поставлена охрана станции, что ни одна муха не пролетит незамеченной, - ни в ту, ни в другую сторону!» Когда мысли погружаются сейчас в далекое прошлое, как-то не верится, что все это могло быть пережито, и не нарушилось душевное равновесие, а ведь оно держалось на волоске. Орловцы волновались. К полковнику явилась делегация и с негодованием заявила: - «Довольно терпеть глумления! Лошади оседланы, и готов конвой! Садитесь, господин полковник, и едем: вас с нетерпением ждут верные Орловцы!» Конечно, появись полковник среди своего отряда, пластуны и Штаб Российских войск растаяли бы, как дым, тем более, что был самый подходящий момент для такого выступления. Но полковнику Орлову были чужды подобные междоусобные затеи. А потому, отклонив предложение своих ближайших помощников, он послал наказ Орловцам повиноваться Штабу Российских войск, а вместе с тем и донесение генералу Хорвату, что считает свою миссию оконченной, - и отбывает в Харбин. Таким образом, письмо генерала Хрещатицкаго запоздало. Полковник Орлов уже садился в вагон, когда его принесли. Письмо это было написано политично. Ставка делалась «на благородный жертвенный порыв» главы отряда, выражалась полная уверенность, что «во имя долга перед Родиной, он добровольно отойдет от дела». Показательно было то, что к письму прилагался следующий приказ: «Пехотныя части бывшаго 1-го Особаго отряда сводятся в полк, коему именоваться впредь Егерским полковника Орлова полком» …» Однако и Хорвата, объявившего себя «Временным Правителем», с генералом Хрещатицким, осуществлявшим руководство Российскими войсками, вместо триумфального шествия во Владивосток ожидало впереди немало позора и разочарований. Наступление Российских войск закончилось, едва начавшись, на станции Галенки, встречей с наступающими от Никольска-Уссурийского чехами. Дальше этой станции чехи Российские войска не пропустили, поскольку во Владивостоке уже имелось русское правительство – Дербера, импонировавшее союзникам, как более «демократическое». Попытка генерала Хрещатицкаго хитростью прорваться мимо чешской заставы привела только к опасному инциденту с перестрелкой и потерями. Лишь после продолжительных переговоров, было, наконец, получено разрешение на пропуск поезда генерала Хорвата, но без войск, с одной личной охраной. Российские войска, подчиненные ему, остались к западу от станции Галенки. К северу от железной дороги, в районе озера Ханко, действовали красные партизаны, и генерал Хрещатицкий надумал снарядить против них экспедицию. «Выступили конница ротмистра Враштила[21], Егерский полк и пластуны. Приняла участие в экспедиции и гаубичная батарея. Конница ротмистра Враштила достигла станции Камень-Рыболов, но пехота опоздала. Дело ограничилось небольшой стычкой; партизаны разсеялись и ушли. Все же поход этот был очень знаменателен. Получился большой конфуз с пластунами. Они стали угрозой всему русскому командному составу Маковкина полка. Пришлось их разоружить и отправлять в спешном порядке под конвоем обратно в Харбин. Для этого дела потребовались Орловцы. И нужно было видеть знакомого нам полковника Иконникова, как он в страхе прибежал во 2-ю Орловскую роту и возопил о помощи. Куда девалась вся былая спесь пресловутого «коменданта».» Только осенью Российские Войска Хорвата сумели, наконец, по-настоящему войти в Приморье. Они были расквартированы в Раздольном и частью в Никольске-Уссурийске, где постепенно пополнялись и переформировывались. Согласно Орлову, «Егерский полк послужил кадром для 33-го, 35-го и 36-го Сибирских стрелковых полков». Сам Орлов совершенно отошел от дел и проживал в Харбине в качестве частного лица. Однако вскоре после переворота 18 ноября 1918 года, сделавшего Колчака Верховным правителем, Орлов получил из Омска, от генерала Марковского, телеграмму с предложением занять должность командира вновь формировавшегося в Канске 32-го Сибирского стрелкового полка. При этом Орлову рекомендовалось пригласить на службу во вверенный ему полк бывших офицеров его отряда, оставшихся, как и он, не у дел. Орлов немедленно выразил свое согласие, с ним вместе поехало 25 офицеров. По пути Орлову и его офицерам пришлось проезжать Читу, и они очень боялись репрессий со стороны Семенова, тем более что его конфликт с Колчаком как раз был в самом разгаре. Но все обошлось благополучно, похоже, у Забайкальского атамана имелись на тот момент куда более важные дела, чем сводить счеты с бывшими недругами… На этом посту в Канске полковник Орлов пробыл вплоть до конца 1919 года. Дальнейшая судьба его мне пока неизвестна, однако, похоже, ему удалось благополучно вырваться в Забайкалье и оттуда в Китай, поскольку на его рукописи стоит дата: 8 февраля 1933, г. Харбин. В заключение хотелось бы отметить, что, судя по всему вышеизложенному, отряд полковника Орлова был классической добровольческой частью, со всеми присущими ему достоинствами и недостатками. Демонический облик «белых большевиков», приданный ему в дневнике Будберга, объясняется в первую очередь тем, что сам автор дневника примкнул в Харбине к противникам Колчака и Орлова, и охотно подхватывал все сплетни о них. Для меня представляется несомненным, что если бы барон Будберг волею судеб оказался бы в начале 1918 года не на КВЖД, а в Ростове, то мы имели бы сейчас, вышедшими из под его пера, куда более уничижительные характеристики Корниловских ударников, бойцов Офицерских рот (будущих Марковцев) и Донских партизан. Думаю, порядка и законности в тот момент на Дону было еще меньше… Главной причиною того, что Орловцы сошли со сцены без славы и громких дел, явилось то обстоятельство, что их в течение полугода так по-настоящему и не пустили в бой. Возможно, часть вины в этом лежит и на самом Начальнике отряда: недаром же Орлов впоследствии предпочел занять должность в тылу, а не на фронте; подозреваю, что выбор ему был предоставлен самый широкий. Для сравнения, начальник штаба Орловского отряда полковник Виктор Васильевич Ванюков сразу попросился на фронт и был назначен командиром 47-го Тагильского стрелкового полка 12-й Уральской стрелковой дивизии, в феврале 1919 года произведен в генерал-майоры и во время весеннего наступления был уже Временным командующим 11-й Уральской стрелковой дивизии. Наконец, нельзя забывать и о гнилой атмосфере Харбина, в которой пришлось существовать Орловскому отряду, при полном всевластии китайцев и союзных миссий. Генерал Хорват, естественный глава всех формирующихся частей и организаций, являлся блестящим мастером компромисса и дипломатических маневров, но был абсолютно не способен, подобно Корнилову, твердой рукой объединить все разношерстные части в единую силу, подчиненную одной воле и направленную на реальную, а не декларативную борьбу с большевиками. В результате, вместо чувства здорового соперничества, между, в общем то, близкими по духу отрядами Семенова и Орлова вспыхнула непримиримая вражда, столь повредившая им и общему делу.
Большое спасибо за статью, Александр! Андрей Петров прекрасный специалист по Гражданской войне в Сибири и на Дальнем Востоке.
Не совсем по теме, так как про Белое движение в Сибири уже после гибели Адмирала. Историк Сергей Наумов нашел интересные листовки Белых партизан. ЛИСТОВКИ БЕЛЫХ ПАРТИЗАН ИРКУТСКОЙ ГУБЕРНИИ Настоящие листовки были выявлены нами в хранящемся в Новосибирском областном госархиве фонде документов начальника Сибирской Добровольческой Дружины известного белого генерала Анатолия Николаевича Пепеляева – родного брата председателя Совета Министров колчаковского правительства В.Н. Пепеляева (см. ГАНО, ф. Р1200, оп.1, д.3, л.6-7). Судя по тексту, их следует датировать второй половиной 1921 года, когда в Приамурье было свергнуто большевистское господство и восстановилась русская национальная власть. События в Приамурье активизировали антибольшевистские выступления в других районах Дальнего Востока и Сибири, в том числе и в Иркутской губернии. Проникнутые страстным патриотизмом листовки белых партизан той поры крайне актуально звучат и в настоящее время. Необходимо отметить, что данные листовки являются неизвестными для исследователей белоповстанческого движения в Сибири и ранее не публиковались (см. Новиков П.А. Повстанческое движение в Иркутской губернии (1920-1921 гг.). – «Белая Гвардия» (М.), 2002, № 6, с. 63-71). Тексты листовок печатаются с сохранением стилистических и орфографических особенностей подлинников. Исправлено лишь несколько заведомых опечаток (отмечены знаком – «х»). Сергей Наумов, историк. *** РУССКИЕ ЖЕНЩИНЫ К Вам, русским женщинам, обращаются с призывом в борьбе с коммунистами-большевиками. Вы одарены чуткой душой и Вам больше чем кому0нибудь понятна и ощутительна Власть Советов и не раз проливали и проливаете слезы над зверски замученными Вам близкими людьми. Подумайте, что Вашим братьям, детям дает при деспотизме большевиков Вечное рабство, нищету, невежество и темноту. Под гнетом коммунистов гибнут русские люди и эти люди, имя им легион, забились в темные углы и подполья. Их охватывает страх за собственную жизнь, а в то время большевики творят чудовищное зверство, насилие, грабеж, некогда могучую Россию превратили в ничто. Вы, Русские женщины, по примеру древних особ(х), вдохновите Ваших отцов, мужей, братьев и детей на бой с нашим общим врагом – коммунистами, заставьте их поднять оружие против разбойников, изгнать их из родной земли вместе с пришлыми паразитами, жидами, мадьярами, уничтожить этот больной нарост большевизма. Укажите Вашим мужьям, отцам и братьям, что из-за моря варяги не прийдут, а если и прийдут, то не для их. Заклеймите позором и презрением тех, кто работает на пользу Советов и в то же время думая, что кто-то прийдет и спасет их. С твердой верою и надеждою на лучшее будущее помогите нам в нашем общем деле этом уничтожении их большевизма. Белые Партизаны. С подлинным верно: Командир 1 роты О.Н. /Соловьев/ ____________________________________________ (х) – в подлиннике: дневников особняков. – С.Н. *** ВСЕМ ОФИЦЕРАМ, ЧИНОВНИКАМ И ЮНКЕРАМ Настал решительный момент уничтожения предателей России коммунистов-большевиков, жидов и мадьяров. Славное войско генерала Меркулова (х), Войцеховского (хх) и атамана Семенова уже повели наступление против красных. В это время бездействие, а тем более служба в советских учреждениях, управлениях, заведениях и в воинских частях русских офицеров, чиновников и юнкеров считается позором и предательством родины. Надо ускорить победное шествие наших войск, помочь им в тылу противника вооруженной борьбой. Ввиду этого предлагается всем офицерам, чиновникам и юнкерам, которые служат в советских управлениях, учреждениях и заведениях и воинских частях на территории Иркутской губернии идти в партизанские отряды бить русских мерзавцев и иностранных отбросков, задушивших наш народ пролетарской диктатурой. В противном случае никакие оправдания (ххх) не будут приниматься и с указанными лицами при их задержании и поимке будет поступлено, как с коммунистами-большевиками. Белые партизаны. С подлинным верно: Командир 1 роты О.Н. /Соловьев/ ________________________________ (х) - Председатель Приамурского Временного Правительства Спиридон Дионисьевич Меркулов не имел генеральского звания. – С.Н.(хх)- В подлиннике: Вациховсаго. Следует иметь в виду, что бывший Командующий белой Дальневосточной Армией генерал-майор Сергей Николаевич Войцеховский еще весной 1920 года выехал во врангелевский Крым, откуда впоследствии эмигрировал в Чехословакию. – С.Н. (ххх)- В подлиннике: отправления. – С.Н. Источник публикации: http://forum.elan-kazak.ru/t182-topic
В сети была статья о том, как растреляли Колчака: "Перед смертью Колчак долго смотрел на Полярную звезду По его словам, охрану в тюрьме, где сидел Колчак, сменили за день до его расстрела. Дело было рано утром. В камеру к Колчаку пришли ровно в четыре часа и сказали, что есть постановление местного революционного комитета о том, чтобы его расстрелять. Он спокойно спросил: "Что, без суда?" Ему ответили, что без суда. Потом оставили адмирала в камере, а сами пошли к председателю его правительства Пепеляеву. Тот, когда узнал о казни, сразу бросился на колени и стал просить прощения, умолять о пощаде. Сначала вывели из камеры Пепеляева, потом вывели Колчака и повели их на Ушаковку. В пятидесяти метрах от тюрьмы была прорубь, где обычно полоскали белье. Из семи сопровождавших Колчака только один был с карабином. Он освободил прорубь ото льда. Колчак все время оставался спокойным, не сказал ни одного слова. Его подвели к проруби и предложили встать на колени. По словам Солуянова (свидетель, со слов которого составлен рассказ), адмирал молча бросил шинель на меху около проруби и выполнил требование. Все это время он смотрел на небо в сторону севера, где ярко горела звезда. Кажется, что Колчак смотрел на полярную звезду и думал о чем-то своем. Приговор, конечно, никому не зачитывали. Самый главный у них сказал: "Давай так шлепнем — что церемонию разводить?" Сначала расстреляли Колчака. К его затылку все семь человек приставили револьверы. Солуянов так испугался, что при нажатии на спусковой крючок закрыл глаза. Когда после выстрелов открыл их, то увидел, как шинель уходила под воду. Второго расстреляли немного позже. Потом все вернулись в тюрьму и уже там составили протокол, расписав казнь поминутно. Протокол составили в пять часов. В нем сказано, что Колчака расстреляли на Ушаковке. Конкретное место не описано. Судя по времени, после того как о расстреле объявили Колчаку и составили протокол, прошел один час, казнь была недалеко от тюрьмы. К тому же потом гражданская жена адмирала писала в своих дневниках, что выстрелы были недалеко от тюрьмы. В целом царский адмирал Александр Колчак - одна из самых противоречивых фигур российской истории. С одной стороны, белогвардеец, «самозваный» Верховный правитель России, о жестокости которого ходили легенды. С другой - талантливый морской офицер, исследователь, ученый, первооткрыватель северных земель. По сути именно он открыл для мира Северный морской путь. В поисках экспедиции Толля он потерял половину зубов, был обморожен. За свою стойкость был награжден Большой Константиновской медалью, высшей медалью за полярные исследования. О героической доблести Колчака на Русско-японской войне говорили даже сами японцы. Уже после сдачи Порта-Артура Колчак со своей батарей продолжал отстреливаться и только раненым был схвачен в плен. Японцы, чтобы показать свое уважение к его храбрости, построили две шеренги самураев и пронесли через них на носилках Колчака. Во время Первой мировой войны на Балтийском море его корабль потопил пять немецких кораблей, не потеряв ни одного моряка. На Черном море при нем было потоплено пять подводных лодок Германии, и опять же ни один моряк не погиб. Он очень бережно относился к людям, ценил каждого человека. Когда его офицеры расстреляли трех депутатов Учредительного собрания и Колчак об этом узнал, то приказал отдать виновных под суд. С другой стороны, учитывая, сколько народу было в Сибири уничтожено во время гражданской войны от его имени, когда он был верховным правителем, сердцевина земли должна переполнится.
Существует устоявшаяся версия, что Колчак был расстрелян на берегу Ушаковки, неподалеку от Знаменского монастыря. Именно там сейчас стоит крест, установленный иркутскими казаками. На месте предполагаемого расстрела Колчака установлен крест. Однако факты, сохранившиеся в спецфондах КГБ, свидетельствуют о том, что Верховного правителя убили прямо в тюрьме, в предместье Рабочем. Геннадий Белоусов, ветеран службы Госбезопасности, занимался историей этого вопроса и нашел архивные материалы.В 1920 году при Временном совете управления Прибайкалья была создана служба безопасности, во главе которой стоял некто Калашников.Служба начала свою деятельность с мероприятий по задержанию колчаковских и сычовских карателей, участвовавших в зверской расправе над 31 заключенными на Байкале, на ледоколе "Ангара". Ею было организовано и наблюдение за передвижением эшелона, в котором находился Колчак. Сопровождавшие его чехи по прибытии в Иркутск (15 января 1920 г.) передали адмирала, руководителей колчаковского совета министров и генералитета сотрудникам калашниковской контрразведки. Комдив Нестеров и комиссар Мерхалев доставили его со свитой в городскую тюрьму на Ушаковке.6 февраля 1920 года в связи с подходом к Иркутску дивизии отступавшей колчаковской армии и страхом захвата города и освобождения Колчака конвойская команда службы безопасности расстреляла Колчака и часть его правительства и генералитета прямо в тюрьме.Геннадию Белоусову лично приходилось слышать от родственников участников карательной команды (в частности, от Вагановой Марии), что Колчака и его генералитет на берег Ушаковки не выводили — боялись захвата. Адмирала со свитой расстреляли в подвале тюрьмы, а затем трупы опустили под лед.Сохранилась легенда о том, что перед смертью, выкурив последнюю папиросу, адмирал бросил свой золотой портсигар расстреливавшим его красноармейцам: "Пользуйтесь, ребята!"Несмотря на то что Колчак владел 500-тонным золотым запасом России, и вполне мог купить себе и жизнь, и свободу, он не воспользовался деньгами Родины по причине исключительной честности.
Спасибо за статью, Allour! Честно сказать, достоверность приведенных сведений у меня вызывает определенные сомнения. Да, в эмиграции бытовала версия, что Колчак был расстрелян во дворе тюрьмы. Выстрел был произведен неудачно и Адмирала добили штыком... Ее выдвинул друг Колчака адмирал Смирнов. Однако в дальнейшем он от нее отказался. Что меня настораживает в данной статье? Слабое знание автором биографии Адмирала? Откуда, например, подобное заявление: "Уже после сдачи Порта-Артура Колчак со своей батарей продолжал отстреливаться и только раненым был схвачен в плен". Порт-Артур не Брестская крепость. Есть централизованное командование, есть связь. Отдан приказ о капитуляции - он исполняется, равно как до этого исполнялся приказ о защите. Если бы Колчак не выполнил приказ, его бы судили. И не японцы, а собственное начальство по возвращению из плена. Или другой момент: "конвойская команда службы безопасности расстреляла Колчака и часть его правительства и генералитета прямо в тюрьме". Всех министров Колчака, кроме Пепеляева, расстреляного с Адмиралом, судили. Сохранились стенограммы суда, материалы допросов. Они сейчас изданы. Откуда у автора подобная версия, напоминающая о бойнях в парижских тюрьмах времен якобинского террора? Я склонен принять официальную версию расстрела. Чудновский, Бурсак писали свои воспоминания порознь. Даже, если они и первоначально сговорились, то имели бы место противоречия в деталях. А их нет.
Мощный миф. Он достоин того, чтобы стать в один ряд со сказкой о том, что Колчак сам командовал собственным расстрелом (никто не думает, что если бы это была правда, то Колчак командовал одновременно расстрелом и Виктора Пепеляева). Но мне больше нравится сказочка, что Колчак пел перед расстрелом романс (а большевички, интересно, апладировали?). Помимо абсурдности самой ситуации, приведу один факт: Колчак в тюрьме был довольно сильно простужен. Попробуйте петь, когда у вас кашель и болит горло. На мой взгляд вся биография Колчака и без подобных мифов проказывает достаточно мужественного человека, который умел достойно держатся.
Легенд масса, и чем дальше уходит прежнее время, тем их будет больше. Места, где были бои, сегодня практически никто не помнит. Один из самых крупных последних боев остатков армии Колчака - Ухтуйский, так про него остались одни отрывки. Даже в сети нет практически ничего. Раньше школьников местных из городов Зимы и Саянска возили и показывали, где это происходило, сейчас на наполовину это место превращено в свалку, куда раньше валили отходы производства местного гидролизного завода, а сейчас китайские товарищи устроили там полигон для складирования отходов лесопилки - тысячи тонн опилок.
Вообще интересно, как в общественном сознании трансформировались образы белых. Например, в 70-80-е годы на Средней Оби фраза "Колчак идет" обозначала приближение водной милиции или рыбинспекции.
