Копипаста из Сети про предмостовой... В первых числах ноября разведчики гвардейской Перекопской стрелковой дивизии проникли на южную окраину Цюрупинска. Гитлеровцы поспешно отступали из центра, бросая автомашины с различным имуществом, даже не успевая зарывать трупы убитых. Покинутые обозные подводы были забиты посудой, швейными машинками, самоварами, патефонами. В ящиках – сало, в мешках – мука, в бидонах – постное масло... Ничем не брезговали грабители. Возле пристани на берегу валялись пулеметы, гранаты, ящики с боеприпасами, шанцевый инструмент. И винтовки – немецкие, румынские, даже австрийские времен Франца‑Иосифа, которыми вермахт снабжал своих ненадежных партнеров. Гитлеровцы откатывались двумя группами – часть к Днепру для переправы на правый берег, часть в сторону хутора Саги. Корпус сосредоточивался перед их предместными укреплениями, а боевые порядки бригады выдвинулись в пески юго‑восточнее и южнее Саги. Там держали оборону егеря 4‑й горнострелковой дивизии. Разведчики получили особое задание. Ночью вместе с саперами подползли к переднему краю немцев, сделали проходы в минных полях, обозначив их вешками. Одна группа ушла за «языком». Мне же с двенадцатью бойцами было приказано прикрыть их действия. Своих бойцов, кроме связногэ Джугашвили, я знал только в лицо. В ожидании сигнала залегли перед высоткой, утыканной оголенным кустарником. Вокруг в неприютной степи гулял ветер, мешая мелкий снег с дождем. Томительно тянулось время ожидания. Где‑то задробили пулеметные и автоматные очереди, потом все затихло. Вспыхнули две зеленые ракеты – сигнал о том, что группа захвата уволокла «языка» и отходит назад. На высотке показалось несколько гитлеровцев. Мы открыли отвлекающий огонь. Те моментально спрятались за обратным скатом. Но затишье длилось недолго. На подмогу немцам, вероятно, подошло подкрепление, и высотка ощерилась огнем. На нас прямо‑таки обрушился свинцовый ливень. Бесновались тяжелые МГ, пули клевали суглинок. Здорово они припечатали нас к земле! Так плотно прижали, что не поправишь мокрых волос, не смахнешь пот, заливающий глаза, и вообще не дышишь, чтобы не приподнималась спина. Кое‑кто стал отползать назад, но этих‑то первыми и накрыли гитлеровцы. Паша Джугашвили, зло сверкая белками, долбил грунт лезвием финки, но разве укроешься за горстью мерзлой земли! Тем более, что этот богатырского склада грузин представлял собой хорошую мишень. Я приподнял голову, увидел, как Паша застонал, стал кусать губы – пуля раздробила ему коленную чашечку, штанина сразу набухла кровью. А Джугашвили все ковырял и ковырял землю финкой, сооружая брустверок и перед моей головой. Немцы окончательно остервенели: пули зароились совсем рядом, срезая стебли колючих бодяков. Побывав во многих передрягах, я больше всего боялся смерти случайной – на войне прерывала жизнь и посланная без цели пуля, и шальной осколок. Так и теперь – клюнет фашист кусочком металла, и останешься на этом поле окоченевшим бугорком... Джугашвили, постанывая, приподнялся и сразу же уронил голову – пуля попала прямо в лоб... Я перевернул его навзничь – во рту Паши пузырилась розовая пена, черные глаза были широко раскрыты, а щеки заливала восковая бледность. Сердце сжалось от боли, от той острой боли, когда хочется плакать навзрыд, а глаза сухие, и некуда деться от холодного и страшного ощущения невозвратимой утраты боевого товарища... Теперь меня что‑то толкнуло в плечо – пуля вырвала из стеганки на плече кусок ваты. Ранен или нет? Боли не ощущал, но почему весь в крови! Грудь, локти, колени... Чуть отполз в сторону и догадался – подо мной кровь Джугашвили, перемешанная с водой... Ситуация подсказывала: нужно притвориться мертвым. Так и лежал без движения: только сердце больно колотилось о ребра. Стрельба утихла. День клонился к вечеру, стало заметно примораживать. Холод зябкими пальцами прощупывал каждую косточку. Я впал в какое‑то забытье, стало легко, будто парил над землей. Перед мысленным взором встала весна, сады в белой кипени, ставок, в воде которого отражается лунная дорожка. Приветливо светится окно домика, из которого вышли мама, брат, сестра... От них идет какой‑то голубой феерический свет. Я уже не слышал, как подоспевшие минометчики лейтенанта Федора Литвиненко обрабатывали злополучную высотку, как по‑пластунски пехотинцы добрались к бойцам группы прикрытия и вытаскивали раненых и убитых. Мне набросили на валенки веревочную петлю и так тянули по ложбине метров тридцать... Часа через четыре очнулся в санроте: Ольга Приходько растирала спиртом, ставила компрессы, отпаивала горячим чаем. Спустя несколько дней я уже был на ногах. В этом же районе Саги, находясь в поиске, мы, что называется, нос к носу столкнулись с немецкими разведчиками. Как правило, старались обходить их стороной, быть незамеченными. А тут... Гитлеровцы словно выросли из‑под земли. Шестеро. В маскировочных распашонках. В касках, обтянутых сеткой. У замыкающего дюжего егеря болталась за плечами радиостанция. Мы буквально вжались в землю. – Разведка,– одними губами сказал Ситников, когда группа стала обходить песчаную сопку. – Возьмем «языка», командир,– предложил Алешин,– нас семь – их шесть... Какой из разведчиков «язык», Петь? Как ни изощряйся, хоть перекрестно, хоть на измор – толку не добьешься. Сначала будет молчать, а потом врать. Или наоборот – врать, а потом молчать. У них в разведку тоже не тюльку набирают. Как правило, это добровольцы, сильные, опытные, холостяки. – Так что же делать? Так просто и отпустить фрицев?..– не сдавался сержант. – Нет, зачем же... Последим за ними. Немцы скрылись за сопкой и через минуту... вышли прямо на нас. Тут уж ничего не поделаешь. Пришлось дать бой. Троих мы уничтожили, двоих пленили. Попал в наши руки старший группы обер‑лейтенант. огромный рыжий детина в фасонистых бриджах и хромовых сапогах. Под распашонкой – металлический знак «За взятие Нарвика». На указательном пальце – латунное кольцо с черепом и скрещенными костями. Признаюсь, такой гусь впервые запутался в наших силках. Как после выяснилось, это был прожженней нацист, вышколенный в военно‑спортивной организации «Вервольф». В водянистых глазах фашиста металась ненависть, смотрел он на нас нагло, давая понять, что ему и плен – не плен, и смерть – не смерть. Я, дескать, сверхчеловек и остаюсь хозяином положения. Ситников для начала задал офицеру стандартные вопросы: имя, фамилия, место рождения. Услышав немецкую речь, обер‑лейтенант поднял глаза и хрипло выдавил: – Рогге, Дюссельдорф. Дальше этого дело не пошло: губы офицера, застывшие в нагловатой гримасе, не разжимались. Пленный отказался назвать свою часть, уточнить ее состав и наличие огневых средств. Мало того, после долгого молчания натужно выкрикнул: – Хайль Гитлер! Алешин аж кипел: – Да что мы с ним чикаемся, командир? Шлепнем – и пусть каркает на том свете. У пленного никаких документов не нашли, но одну прелюбопытную вещицу обнаружили. Пропуск для участия в торжественном параде германских войск... в Москве. Пока я рассматривал этот изрядно пожелтевший «аусвайс», немец торопливо швырял тяжеловесные, чуждые нашему слуху слова. Монолог Рогге из Дюссельдорфа явно затянулся. Наконец он, тяжело дыша, замолчал, уставился на меня. – Переведи ему! – приказал я Ситникову.– Дословно, со всеми знаками препинания. Армия бандитов и насильников не может победить. А парад для фашистов в Москве состоялся уже давно. Только шли они не прусским шагом, а под конвоем, понурив уцелевшие головы. А я, придет время, пройду по брусчатке Красной площади в парадном строю как победитель гитлеризма... Ситников четко перевел сказанное. В глазах обер‑лейтенанта слились страх и ненависть. Но страха было больше... Доставив пленных в роту, я стал разыскивать лейтенанта Когутенко. По лицам разведчиков понял – что‑то случилось. А произошло следующее: на бронеавтомобиле лейтенант Когутенко наскочил на вражескую засаду. Его буквально перерезала пулеметная очередь. Офицера в безнадежном состоянии отправили в тыл... Через несколько дней нам прислали нового ротного – младшего лейтенанта Николая Ивановича Алексеева. По мере нашего приближения к Днепру сопротивление вражеских арьергардов становилось все более упорным. Прикрываясь ими, противник спешил отвести свои войска за реку. По данным авиаразведки, немецкие колонны непрерывным потоком двигались к переправам. В этих условиях надо было усилить темпы преследования, не давая оккупантам передышки ни днем, ни ночью. Соединениям корпуса предстояло форсировать Днепр и овладеть плацдармом на его правом берегу. Подвижной отряд подполковника Дежурова выполнял задачу по захвату железнодорожного моста в районе Антоновки. Вначале успех сопутствовал нам: части корпуса вышли непосредственно к Днепру южнее Каховки, одним батальоном форсировали реку. Вскоре на этот небольшой плацдарм переправилась вся наша мехбригада и рота автоматчиков из 5‑й мехбригады. На плацдарме развернулись ожесточенные бои, не затухающие ни днем, ни ночью. Гитлеровцы, предпринимая атаку за атакой, пытались столкнуть нас в Днепр, дубасили с воздуха. И дрогнул плацдарм: таяли силы, счет снарядам и патронам пошел на единицы. На строгом учете оказались каждый сухарь, щепотка махорки, бинт... А тут еще погода давала о себе знать: то хлещет студеный дождь, затекая за пазуху, за шиворот, то метет злая, мелкая снежная крупа. И кругом – куда ни глянь – голая степь, клубящаяся сизыми туманами. С тяжелым сердцем пришлось покидать плацдарм, так щедро орошенный кровью... И снова пошли в ход саперные лопаты. Бойцы рыли траншеи, сооружали блиндажи. Войска готовились к освобождению Правобережной Украины. Немцы цепко удерживали херсонский плацдарм в районе озера Вчерашнее. Из показаний пленных стало известно, что Гитлер приказал не отдавать его любой ценой. Стремясь надолго обосноваться в этом районе, немецкое командование высадило десант на Кинбурнской косе, что давало им возможность контролировать акватории Днепровского и Бугского лиманов, ведущих в Николаев и Херсон. На западную оконечность косы, в пяти километрах от Очакова, был переброшен румынский полк. Немцы хотели заставить союзников оборонять плацдарм у озера Вчерашнее, но очень скоро полк в полном составе сдался в плен. Для разгрома вражеской группировки привлекались части нашего и 13‑го гвардейского стрелкового корпусов. Пришлось продвигаться по песчано‑болотистой местности, а затем сражаться в плавнях. Здесь с размахом поработали артиллеристы, удачно действовали и химики. Дымовая завеса помогла скрытно подойти к немецким позициям и ударить, как говорится, по темечку. Обескровленные и измотанные егеря из 4‑й горнострелковой дивизии еще пытались сопротивляться, но это была агония смертельно раненого зверя. Херсонский плацдарм – «бельмо на глазу» наших войск – перестал существовать. Гвардейцы двух корпусов очистили от фашистов устье седого Славутича. В полосе армии на левом берегу не осталось ни одного гитлеровца....
Остальное фото: так, 3 монеты, накладка .... и т.д. Интересно что только собрались ехать уже стемнело и кент на бум копнул возле машины и выскочила набойка с клеймом 15- Цыганский фарт...
да там очень много настрела особенно в воде . Как глыбоко наши закрепились на правом берегу? от трассы на Береслав и до берега Днепра 2км
