У кого какие любимые стихи?

Памяти АПЛ "Курск"

Прощай...

Я уйду на три дня,
До свидания, земля,
И жена, и друзья,
И дочурка моя.
Вещи тут собери:
Отпуск наш впереди...
Мне пора, ну, давай...
Вторит ветер "Прощай..."
Не поход - ерунда,
Лишь простая стрельба,
Сколько было уж раз,
Не последний приказ.
Так, чуть-чуть поднырнем
И на базу придем
Мне пора, ну, давай...
Сердце шепчет "Прощай..."
Да, еще позабыл:
Мне никто не звонил?
Мама снилась вчера,
Все твердила: "Беда..."
И к чему эти сны?
Ты ее расспроси.
Мне пора, ну, давай...
Сопки дышат "Прощай..."
И чего это я?
Ведь всего на три дня...
Ночи две тишины,
И увидимся мы.
Как прекрасна судьба,
Что вы есть у меня!
Мне пора, не скучай...

Море стонет "Прощай..."

(автор: Н.А. Чен )

 

В.Пикуль
Марш мертвых команд

– Кто посмел толковать о суше?
Забудьте думать и не горюйте.
Номер приказа... Секретно... Слушай...
Всем, всем, всем, кто похоронен на грунте:

"Товарищи матросы, старшины, офицеры.
В годовщину славной ПОБЕДЫ нашей
Флагман разрешает раздраить двери
И распахнуть горловины настежь.
Рыб и чудовищ морской пучины
Через пробоины гнать косяком,
Бушлаты заштопать нитями тины,
Бляхи надраить золотым песком.
Ровно в полночь с ударом четвертым
Склянок флотских, мои друзья,
Всплывать на поверхность, равняясь побортно.
Парадом командовать буду я".

И, как приказано, – в полночь,
Мы поручни трапов на ощупь хватали,
Тонули мы молча, падали молча
И молча всплывали, всплывали, всплывали...

В хлябях соленых, запрокинув головы,
Распластав руки и открыв рты,
Мы всплывали со стометровой,
А может, и более – темноты.

Горнисты вскинули к звездам горны
И затрубили, не видя звезд:
Началась ПЕРЕКЛИЧКА – сквозь штормы –
С норда на зюйд и с веста на ост:
– Тральщик "Запал"? – разорвало миной...
– Гвардейцы с канлодки "14-БиМС"?..
– А вы с миноносца "Орлиный"?
Сгорели... – танкер "Антифашист"?
– Подлодка "Э-С"? – не вернулась на базу...
– Лидер "Заря"? – попаданье в машину...
А нас лишь двое... и без приказа
Мы смерти своей не откроем причину.

От страха присело небо,
И в ужасе ветер пал,
Когда на высокий гребень
Поднялся наш адмирал:
В парадном во всем, спокойный
Явился из пенной воды,
Вцепились в его погоны
По три колючих звезды.
Пояс, когда-то лаковой, –
В кораллах морских лугов,
На кортике – в дар от раковин
По нескольку жемчугов.
За ним адъютанты тяжко
Идут по водным ухабам –
Шевелятся на фуражках
Живые эмблемы крабов...

Проходим мы морем Баренца,
И Черным, и Белым, и Балтикой.
Нам никогда не состариться,
Никогда нам не замерзнуть в Арктике.

Поднявшись над палубной кровлей,
Мы, год уж который подряд,
На волнах, пропитанных кровью,
Проводим привычный парад.

Отбой... Вновь уходим в глубины:
Отсеки телами запрудив,
Ложимся опять под турбины
И падаем возле орудий.

Но, если внукам придется с врагом
Сойтись в решающей мести,
Ждите нас – мы снова всплывем,
Но уже с кораблями вместе.

Мы были когда-то, нас нет.
Мы будем, мы будем, МЫ ЕСТЬ.

 

Школьников С. Н.

"Курск"

Рванет торбеда в глубине,
Сменив на вечность лодки курс,
На море Баренцова дне,
Пойдет отсчет подлодки Курск.

Волна взрывная... Шквал огня...
Сметут все то, что на пути,
Стальной каркас, как западня,
Живым наверх не даст уйти!

Погаснет свет... В кромешной тьме,
С стихией бьется экипаж,
Вода с огнем - они везде,
Судьбы безрадостной вираж.

Вода с огнем всегда враги,
А здесь, как будто сговорясь,
Горят в воде огня круги,
И люди бьются не таясь!

Сто десять метров глубина,
Поглотит шансы на успех,
Для тех кто жив, еще видна,
Надежда выбраться наверх.

Но час за часом в бездну унесет,
Надежды, веру и мечты,
Что помощь с верху к ним придет,
И счастлив будешь еще ты.

Сто десять метров глубины,
Начнут для них другой отсчет,
Им с морем быть теперь на ты,
Их лодка в вечный бой идет

 

У меня сейчас племянник служит на типичной лодке.

 

На село весна вже йшла
Теплий вiтер вiяв,
А в народi пiднялась
Люта веремiя...
Скрiзь ходили по дворах
З щупами бригади.
I несли сваволю й жах
Iменем радвлади.
Комсомольцi молоді
Скрiзь бешкетували,
Уподiбнившись ордi,
Мужикiв хапали.

Куркулi на Соловках
Швидко опинились,
А тепер середняка
Й бiдноту громили.

Забирали по селi
Збiжжя до зернини,
Не лишали для калiк,
Навiть для дитини.
Груба сила кулака,
Голод і погрози
Заганяли мужика
В ненависні тсози.
Люди вдома й по шляхах
З голоду конали,
А мерців по їх дворах
Ледь живі ховали.
Замордоване село
Ледве що з душею
У колгосп здійсняти йшло
Сталінську ідею.
Ми сиділи на печі
Злякані й голодні
Батько, схоплений вночі,
Мучився в холодній.
Мати плакала в кутку
І благала Спаса,
Щоб в годину цю тяжку
Нам не дав пропасти.
Нам не дав пропасти.
Та схопилася нараз
З жахом наша мати:
То з сільради йшли до нас
Хліба знов шукати.
Вже давно забрали в нас
Жито і пшеницю
Та єдиний ще лишивсь
Клунок сочевиці.
Клунок той мені на піч
Вмить поклала мати
У сліпого, ж певна річ,
Не посміють брати.
Задорожній Олексій,
Катюга проклятий
Сам поліз на піч мерщій
Клунка віднімати.
І хоч як я захищав
Дорогого клунка
Він таки помандрував
До зсипного пункта.
Зголосила на дворi
У нестямi мати:
“Краще ти мене зарiж,
Олексiю – кате!”
Проминув той час гіркий,
Занiмiли болi…
У могилi Олексiй
Спить по Божiй волi.
Я ж навпомацки в життi
Досi ще блукаю, —
Про страшнi подiї цi
Правду вам спiваю.
Знає хутiр Макухи,
Знає Полтавщина
За чиї тодi грiхи
Гинула Вкраїна.
Ми ж безвинним жертвам всiм
Голоду страшного
Вiчну пам’ять вознесiм
До святого Бога.

М.Ф. Башловка (бандурист)

 

Михаил Львов

Чтоб стать мужчиной — мало им родиться...
Чтоб стать мужчиной — мало им родиться,
Как стать железом — мало быть рудой.
Ты должен переплавиться. Разбиться.
И, как руда, пожертвовать собой.
Как трудно в сапогах шагать в июле.
Но ты — солдат и все сумей принять:
От поцелуя женского до пули,
И научись в бою не отступать.
Готовность к смерти — тоже ведь оружье,
И ты его однажды примени...
Мужчины умирают, если нужно,
И потому живут в веках они.


Высота
Комбату приказали в этот день
Взять высоту и к сопкам пристреляться.
Он может умереть на высоте,
Но раньше должен на нее подняться.
И высота была взята,
И знают уцелевшие солдаты —
У каждого есть в жизни высота,
Которую он должен взять когда-то,
А если по дороге мы умрем,
Своею смертью разрывая доты,
То пусть нас похоронят на высотах,
Которые мы все-таки берем.

 

Мамаша, успокойтесь, он не хулиган,
Он не пристанет к вам на полустанке,
В войну Малахов помните курган?
С гранатами такие шли под танки.
Такие строили дороги и мосты,
Каналы рыли, шахты и траншеи.
Всегда в грязи, но души их чисты,
Навеки жилы напряглись на шее.
Что за манера - сразу за наган,
Что за привычка - сразу на колени.
Ушел из жизни Маяковский-хулиган,
Ушел из жизни хулиган Есенин.
Чтоб мы не унижались за гроши,
Чтоб мы не жили, мать, по-идиотски,
Ушел из жизни хулиган Шукшин,
Ушел из жизни хулиган Высоцкий.
Мы живы, а они ушли туда,
Взяв на себя все боли наши, раны...
Горит на небе новая Звезда,
Ее зажгли, конечно, хулиганы.

Валентин Гафт "Хулиганы"

 

Кейс

Опасный квартальчик для разных отбросов.
Прокуренный бар, чуть почище помойки.
Часы шепчут: "Полночь", а местные косо
Посмотрят опять на мужчину у стойки.

Наверное, псих, раз одет во всем белом.
В руках - даже кейс идентичного цвета.
Следит за часами и выглядит нервным,
Весь бледный, как будто пришел с того света.

Вдруг дверь распахнулась. Вошел кто-то в черном.
Его тут же Белый окликнул из тени,
И Черный сел рядом, чертовски довольный,
И крикнул: "Двойную текилу!" бармену.

- Опять опоздал! - произнес тихо Белый
И кейс протянул: - Он нам больше не нужен.
Начальство решило закрыть это дело.
Они не подходят. Чем дальше, тем хуже!

И Черный взял кейс, приоткрыл - хватит взгляда,
Но тут же захлопнул и бросил на стойку.
- Начальство сказало: Нам тоже не надо!
Ты сам посуди! Ну, куда нам их столько?!

Они замолчали, не веря друг другу.
Не знали, как быть, но в итоге решили.
С минуту шептались о чем-то на ухо,
А после ушли, только кейс свой... забыли.

Но бармен начало беседы подслушал,
Схватил этот кейс, прошептав: "Будь, что будет!",
Открыл второпях и внутри обнаружил
Листок, на котором написано "Люди".

(с) Deacon

 

История двух друзей
--------------------------------
Я братьев двух когдато знал,с одним в Афгане воевал,
Ходили к черту на рога и к ведьмам в зубы.
Стрелять он был большой мастак,с десяти шагов "снимал" пятак.
Был по натуре весельчак,но с виду грубый.

А старший был обществовед,на все вопросы знал ответ,
Имел отдельный кабинет,машину,дачу.
Жил то в Париже,то в Москве,имел семь пядей в голове.
Но дело даже не в уме:поймал удачу.

И вот,когда окончив срок,мы все покинули восток,
Домой вернулись те,кто смог дойти до цели,
Явился к старшему меньшой,всеж как никак а брат родной.
Тот накрывает стол большой,мол ждал и верил.

Нам спирт окопный глотки сжег,а здесь французский коньячек,
Икорка,семга,балычек,язык в придачу.
И почемуто вспомнил я,как провожали нас друзья:
Чеснок,четыре сухаря и фляжка чачи.

Меньшой сидел и молча пил.Тут старший тост провозгласил
И выпил из последних сил "За тех,кто в море!"
И,повертев на свет стакан,сказал,икая:"С...слышь,б...братан?
Да брось ты свой Афганистан,он не в фаворе!

Пройдет каких-то пару лет,его забудут:был и нет.
Твой автомат и пистолет купцам забава.
Иные нынче времена,другие мерки и цена.
Кому нужна твоя война?Ну что ты,право!

Бери пример хотя б с меня,в героях не был я ни дня,
А посмотри:моя семья в шелках и славе.
Имею в обществе престиж,то в Лондон езжу,то в Париж,
То в Риме с месяц погостишь,а то в Отавве."

Тут младшего тяжелый взгляд его прервал:"Отставить,брат!
Я не политик,я солдат и мне до дверцы
Вся философия твоя и золотая чешуя
Гнилых сентенций.

Да что ты знаешь о войне?Вы здесь погрязли в барахле
И лозунг "я - тебе,ты - мне" как песня вам.
А на иного подлеца вполне хватило бы свинца
Неполных девять грамм.

Чтоб ты в Европы ездить мог брал кровью дань с меня восток.
Да я больше износил сапог чем ты штеблетов!
Ты здесь в арабскую кровать с женой ложишься почивать,
А там привык на камнях спать я с пистолетом!"

Мой друг не мастер говорить.Умел он в споре трезвым быть,
Но вижу:начал заводить его браточек.
И друга я увел к себе во избежание ЧП.
Мы с ним бродили по Москве до самой ночи.

Какая б не была беда мы слез не лили никогда,
Обиды горькая вода бойцу опасна.
Он,стиснув зубы,соль глотал,что думал он,о чем гадал?
Я думал так же и молчал,все было ясно...

---------------------------------------------------------
продолжение истории двух друзей того же дня:

Разожми кулак сведенный,друг-товарищ,
Пусть засветится эмалевый рубин!
Он тебе напомнит зарево пожарищ
И разорванную сталь бронемашин.

Он напомнит злое небо Чаквардака,
Догорающий на склоне вертолет,
Как захлебывалась пятая атака
И как грудью кто-то лег на пулемет.

Ну а эти,за столом под "образами"
За скатеркой из зеленого сукна.
Не они тебя на рейды провожали,
И не они тебе вручали ордена.

Знаешь,друг,давай пойдем по ресторанам!
Так давно ты в ресторанах не бывал.
Поглядим,как там куражатся НЭПманы
Прожигающие "честный" капитал.

Нам отпустит все грехи официантка.
И под вопли электрических гитар
Ты расскажешь про обстрелы на Саланге,
Я тебе про непокорный Бадахшан.

Кто-то нас объявит жертвами ошибки,
Кто-то памятник при жизни возведет,
Кто-то в спину нам пролает:"Недобитки!",
А кто-то руку понимающе пожмет.

Помнишь Пашку?...А Валерку из Баграма?
Оба в восемьдесят первом полегли...
У Павлухи только старенькая мама,
А Валерка звал невесту Натали.

Третий тост,не прячь глаза,ведь мы мужчины!
Нука,девочка,неси еще вина!
Звезды в рюмку по традиции старинной:
Так на фронте обмывают ордена!

Выйдем в полночь,постоим под фонарями.
У бессонницы забвенья не проси.
Отвези нас на свидание с друзьями
Несговорчивое позднее такси.

Эй,шофер!Неуж-то мало четвертного?
Или слишком мы суровые на вид?
Ну подбрось нас до поселка Востряково,
Там помолчать у краснозвездных пирамид...

 

Тарс Шевченко "До Основ'яненка"( тут в скороченому вигляді)

Б’ють пороги; місяць сходить,
Як і перше сходив...
Нема Січі, пропав і той,
Хто всім верховодив!
Нема Січі; очерети
У Дніпра питають:
«Де-то наші діти ділись,
Де вони гуляють?»
Чайка скиглить літаючи,
Мов за дітьми плаче;
Сонце гріє, вітер віє
На степу козачім.
На тім степу скрізь могили
Стоять та сумують;
Питаються у буйного:
«Де наші панують?
Де панують, бенкетують?
Де ви забарились?
Вернітеся! Дивітеся —
Жита похилились,
Де паслися ваші коні,
Де тирса шуміла,
Де кров ляха, татарина
Морем червоніла...
Вернітеся!» — «Не вернуться! —
Заграло, сказало
Синє море. — Не вернуться,
Навіки пропали!»
Правда, море, правда, синє!
Такая їх доля:
Не вернуться сподівані,
Не вернеться воля.
Не вернуться запорожці,
Не встануть гетьмани,
Не покриють Україну
Червоні жупани!
Обідрана, сиротою
Понад Дніпром плаче;
Тяжко-важко сиротині,
А ніхто не бачить...
Тілько ворог, що сміється...
Смійся, лютий враже!
Та не дуже, бо все гине —
Слава не поляже;
Не поляже, а розкаже,
Що діялось в світі,
Чия правда, чия кривда
І чиї ми діти.
Наша дума, наша пісня
Не вмре, не загине...
От де, люде, наша слава,
Слава України!
Без золота, без каменю,
Без хитрої мови,
А голосна та правдива,
Як Господа слово.

 

ШВАЧКА




«Ой не п’ється горілочка,

Не п’ються й меди.

Не будете шинкувати,

Прокляті жиди.

Ой не п’ється теє пиво,

А я буду пить.

Не дам же я вражим ляхам

В Україні жить.

Ходім, батьки-отамани,

У Фастов в неділю

Та надінем вражим ляхам

Кошуленьку білу.

Ні, не білу, а червону...

Ходім погуляєм

Та в пригоді свого батька

Старого згадаєм,

Полковника фастовського

Славного Семена.

Ходім, брати: не згинете,

Хлопці, коло мене».



В Переп’яті гайдамаки

Нишком ночували.

До схід сонця у Фастові

Хлоп’ята гуляли.

Прийди з того Межигір’я,

Наш славний Палію,

Подивися, що той Швачка

У Фастові діє!

Добре діє! У Фастові,

У славному місті,

Прокотилось ляхів, жидів

Не сто і не двісті, /134/

А тисячі. А майдани

Кров почервонила.

А оранди з костьолами,

Мов свічки, згоріли.

В самім замку невеличку

Церковку святую

Не спалено. Отам Швачка

Співа «Алілуя».

Хвалить Господа, веселий,

І каже сідлати

Коня свого вороного;

Має погуляти

У Бихові, славнім місті,

З Левченком укупі,

Потоптати жидівського

Й шляхетського трупу.

 

Наши нервы война на разрыв проверяла,
Нас крестили распятьем свинца и огня.
В медсанбатах мы жизнь начинали сначала,
Через боль выбираясь из небытия.

Отдавая последние почести другу,
Что однажды из боя вернуться не смог.
Контрабандную водку глотали по кругу,
Пыль и слезы мешая во впадинах щек.

Мы шагали в такие безумные дали,
То песками пустыни, то горной тропой.
И «тюльпанами черными» нас отправляли,
В «деревянных мундирах» на вечный покой.

Как безумные мчались войны колесницы,
Из Термеза - в Кабул, из Кабула - в Герат.
Там, где напрочь отсутствовал символ границы,
Проходила она через души солдат.

Уползали в неясное завтра колонны
По бетонке, источенной язвами мин.
И утюжили горы разведбатальоны,
Будоража покой неприступных вершин.

Рвали небо винтами железные птицы
И сгоревшими звездами падали вниз.
Уходили десанты, чтобы не возвратиться,
Во всеядное пламя ракетных зарниц.

Да, мы побыли там, где живут по минутам,
Где судьбу отмераяют глотками воды.
Почему же теперь показалось кому-то,
Что военная форма - знаменье беды.

Кто историю делал в тиши кабинетов,
Согласуя с цензурою каждый абзац,
И присваивал тяжкое бремя ответов,
Выдавая за истину скудный эрзац.

Где они - «пастернаки» и «евтушенки»?
В мастерах перестройки, на белом коне?
А у друга протез заедает в коленке…
Вот вам правда о девятилетней войне.

Я на Митинском кладбище видел такое:
Вот Чернобыль, а рядом - Афганистан!
И стоят посреди неизвестных героев,
Однорукий майор и слепой капитан.

Первый мины снимал, расчищая дорогу,
Для спешащей на помощь пехоте броне.
Тот, рванулся в утробу Четвертого блока,
Потому-что себя ощутил на войне.

Нашу совесть и честь не разбить на осколки,
Отрицанием истин, извечно простых.
Есть и будут ревнители высшего долга,
Перед памятью павших и жизнью живых.

И суровую дань отдавая отчизне,
Мы учились ее и любить, и хранить.
Что есть главное в этой стремительной жизни?
Не зыбыть, не солгать бы, и не повторить!

 

*******************************
Не треба класти руку на плече.
Цей рух доречний, може, тільки в танці.
Довіра — звір полоханий, втече.
Він любить тиху паморозь дистанцій.

Він любить час. Хвилини. Дні. Роки.
Він дивний звір, він любить навіть муку.
Він любить навіть відстань і розлуку.
Але не любить на плечі руки.

У цих садах, в сонатах солов’їв,
Він чує тихі кроки браконьєра.
Він пастки жде від погляду, від слів,
І цей спектакль йому вже не прем’єра.

Душі людської туго і тайго!
Це гарний звір, без нього зле живеться.
Але не треба кликати його.
Він прийде сам і вже не відсахнеться.

*******************************
Пишіть листи і надсилайте вчасно,
Коли їх ждуть далекі адресати,
Коли є час, коли немає часу,
І коли навіть ні про що писати.
Пишіть про те, що ви живі-здорові,
Не говоріть, чого ви так мовчали.
Не треба слів, навіщо бандеролі?
Ау! — і все, крізь роки і печалі.

(Ліна Костенко)

 

Без лишних слов... Константин Фролов-Крымский Мы однажды вернёмся, Россия, Под твои вековые крыла, От свободы своей обессилев, Что обчистила нас догола. От бредовых своих вожделений, Под кликушеский западный вой Мы придём и уткнёмся в колени Непокрытой своей головой. Побеждая в боях эпохальных, Об униженных братьях скорбя, Ты жалела и ближних, и дальних, Никогда не жалея себя. Ты несла это бремя отроду, Как венец из терновых ветвей, Положив за чужую свободу Миллионы своих сыновей. Сколько стоили эти победы Крови, пота, отваги, труда, Если с запада – немцы да шведы, Золотая – с востока – Орда! Быть бы нам бессловесной прислугой, С очерствелою коркой в горсти, Если б ты не надела кольчугу И не встала у них на пути. В знак раскаянья и очищенья, Признавая порочность и блуд, Мы открыто попросим прощенья За своих бесноватых иуд. Мы укажем своим “демократам” Дальний путь в долговую тюрьму. Лучше быть на Руси “младшим братом”, Чем холопом в чужом терему. Мы столы вкусной снедью накроем, В кубки вина златые нальём, По былому поминки устроим, Наши лучшие песни споём. Нас отрезали и не спросили, Нужно ль нас от тебя защищать… И когда мы вернёмся, Россия, Ты простишь. Ты умеешь прощать.

 

Александр Харчиков

Это было давно, еще в сорок втором,
Но они это помнят едва ли –
Как магистр на восток указал топором,
Как тевтоны по льду наступали.

Ну а после метель заносила окрест
Мертвых мальчиков с Рейна останки,
На холодной груди черный рыцарский крест
И Манштейна сгоревшие танки.

Новый сорок второй, он еще впереди,
Он в грядущем, не так уж далеко:
Снова кто-то таскает кресты на груди
И плюет против ветра с востока.

Вновь с заката «культурные люди» глядят,
Нас привыкшие мнить дикарями,
Вновь у Пскова рогатые шлемы стоят
И подкуплено вече врагами.

Нас не любят за то, что мы прямо глядим,
Нас улыбками злыми встречают,
Нам не могут простить ни Париж, ни Берлин,
И Гагарина нам не прощают.

Вновь, я чую, военное время грядет,
Формируется зондеркоманда,
Но мы псов этих снова отправим под лед,
Выполняя наказ Александра!

Даже если потом мы полюбим врагов,
Им уже не вернуться из ада –
Из-под чудского льда, из московских снегов,
От пылающих стен Сталинграда!

 

Он был диверсантом, он дьяволом был,
В песках чернокожей Анголы.
Полковник спецназа работу любил,
Хоть был не в ладах с Интерполом.
Полковник спецназа такой молодой –
Агент нелегальной разведки,
В огне не сгорел, не пропал под водой
За две боевых пятилетки.

Полковник спецназа с холодным лицом
Налил полстакана и выпил.
Полковник спецназа был лучшим бойцом
В команде с названием «Вымпел».

В ущельях Пандшера под серой чалмой
Скрывал он славянские скулы.
От страха его называли чумой
Душманы в далёких аулах.
Потом Никарагуа, Куба, Фидель,
Потом Мозамбик – перелёты.
Потом в Эквадоре на наркокартель
Он сам поднимал вертолёты.

В Америке – «Дельта», в Испании – «Галл»
Его безуспешно искали.
А он в это время рыбёшку тягал
Из речки на среднем Урале.
А ночью, покинув родные места,
Летел он над сектором Газа.
Быть может в стране, где распяли Христа,
Сегодня полковник спецназа.

Дмитрий Полторацкий.

 

В. Маяковский

ЛУБКИ — ПЛАКАТЫ

1

Сдал австриец русским Львов,
Где им зайцам против львов!

Да за дали, да за Краков
Пятить будут стадо раков!

2

Австрияки у Карпат
Поднимали благой мат.

Гнали всю Галицию
Шайку глуполицую.

3

Шел австриец в Радзивилы,
Да попал на бабьи вилы.

4

У Вильгельма Гегенцоллерна
Размалюем рожу колерно.

Наша пика — та же кисть,
Если смажем — ну-ка счисть!

356

5

В славном лесе Августо́вом
Битых немцев тысяч сто вам.

Враг изрублен, а затем он
Пущен плавать в синий Неман.

6

1. Обвалилось у Вильгельма
Штыковое рыжеусие,
Как узнал лукавый шельма
О боях в восточной Пруссии.

2. Опустив на квинту профиль,
Говорит жене — Виктории:
Пропадает наш картофель
На отбитой территории.

3. Как же вышло это, ишь ты,
Что сижу теперь в галоше я?
А сулили Конопишты
Предприятие хорошее.

4. Рим надул нас, подло бросив,
Плох союз с турецким пекарем.
Чую — дядя Франц-Иосиф
Будет в Киеве аптекарем.

5. Женка! Эх! Уйдем в безбурье!
Я набрел на мысль прекрасную:
Мы откроем в Петербурге
Королевскую колбасную.

6. Так и вышло. В Пятой роте
Продаёт мясное крошево.
«Эй, ребята! Аль зайдете!
Право купите задешево!»

7

Выезжал казак за Прут,
Видит — немцы прут да прут.

357

Только в битве при Сока́ле
Немцы в Серет ускакали.

8

Эх и грозно, эх и сильно
Жирный немец шел на Вильно,

Да в бою у Оссовца
Был острижен, как овца.

9

Подошел колбасник к Лодзи,
Мы сказали: «Пан добродзи!»

Ну, а с Лодзью рядом Радом,
И ушел с подбитым задом.

10

Глядь, поглядь, уж близко Висла;
Немцев пучит — значит, кисло!

11

Под Варшавой и под Гродно
Били немцев как угодно.

Пруссаков у нас и бабы
Истреблять куда не слабы!

12

Масса немцев пеших, конных
Едут с пушками в вагонах,

Да казаки на опушке
Раскидали немцам пушки.

И под лих казачий гомон
Вражий поезд был изломан!

358

13

Ну и треск же, ну и гром же
Был от немцев подле Ломжи!

14

Немец рыжий и шершавый
Разлетался над Варшавой,

Да казак Данило Дикий
Продырявил его пикой.

И ему жена Полина
Шьет штаны из цепелина.

15

Немцы! Сильны хоша вы,
А не видеть вам Варшавы.

Лучше бы в Берлин поперли.
Все пока не перемерли.

16

Эх ты немец, при да при же,
Не допрешь, чтоб сесть в Париже.

И уж братец — клином клин:
Ты в Париж, а мы в Берлин!

17

Вильгельмова карусель

«Под Парижем на краю
Лупят армию мою,

А я кругом бегаю,
Да ничего не сделаю».

359

18

У союзников французов
Битых немцев полный кузов,

А у братцев англичан
Драных немцев целый чан.

19

Эх, султан, сидел бы в Порте,
Дракой рыла не попорти.

20

Плыли этим месяцем
Турки с полумесяцем.

Как бы турки у Синопа
Не увидели потопа.

21

Англичан у Гельголанда
Сторожила немцев банда,

Да сломали чресла у
«Гебена» и «Бреслау».

А турки в Константинополе
Взяли и заштопали.

Как бы с этого у турка
Не облезла штукатурка.

22

1. Хвастал Кайзер на параде —
Выпью чаю в Петрограде.

2. Едет с ситным и с закуской,
Да подметил немца русский,

360

3. И у Равы Русы́
Ему выдрал усы.

4. Эх, пустить бы эту птицу
Пить сибирскую водицу.

ЛУБКИ — ОТКРЫТКИ

1

Живо заняли мы Галич,
Чтобы пузом на врага лечь.

2

Эх, и милый город Лык,
Поместился весь на штык!

3

Как заехали за Лык —
Видим — немцы прыг да прыг!

4

Не ходи австриец плутом —
Будешь битым русским кнутом.

5

По утру из Львова вышли,
Заночуем в Пржемышле.

6

Как австрийцы да за Краков
Пятят, будто стадо раков.

7

Скоро, скоро будем в Краков —
Удирайте от казаков!

361

8

Как орда Вильгельма, братцы,
Стала в поле спотыкаться.
Да в бою под Ковно
Вся была подкована.

9

Выезжали мы из Ковны,
Уж от немцев поле ровно.

10

Ах ты, милый город Люблин,
Под тобой был враг изрублен.

11

Эх ты, немец! Едем в Калиш,
Береги теперь бока лишь.

12

Как к Ивану-городу
Смяли немцу бороду.

13

Эх, и поле же у Торна,
На Берлин итти просторно!

14

Русским море по колено:
Скоро нашей будет Вена!

15

Немцу только покажи штык,
Забывает, бедный, фриштык.

362

16

С криком: «Deutschland über alles!»
Немцы с поля убирались.

17

Франц-Иосиф с войском рад
Взять у сербов Белоград.
Только Сербия — она им
Смяла шею за Дунаем.

18

Вот как немцы у Сувалок
Перепробовали палок.

19

Подходили немцы к Висле,
Да увидев русских — скисли

20

Как начнет палить винтовка,
Немцу будто и не ловко.

21

Выезжали мы за Млаву
Бить колбасников на славу.

22

Хоть у немца пушки Круппа,
Обернулось дело глупо.

23

Шел в Варшаву — сел у Пылицы.
Хоть ревет, а драться силится.

363

24

И без шляпы и без юбок
Убежала немка в Любек.

25

Жгут дома, наперли копоть,
А самим-то неча лопать.

26

Немцы, с горя сев в Берлин,
Раздувают цепелин.

27

Как казаки цепелину
Ободрали пелерину.

28

Неужели немец рыжий
Будет барином в Париже?
Нет уж, братцы, — клином клин,
Он в Париж, а мы в Берлин.

29

Хочет немец, зол и рыж,
У французов взять Париж.
Только немцы у француза
Положили к пузу пузо.

30

Ах, как немцам под Намюром
Достало́сь по шевелюрам.

364

31

Турки, севши у Димотики,
Чешут с голоду животики.

32

Немка турка у Стамбула
И одела, и обула.

[1914]

 

Не "любимый", просто зацепил...

Мой товарищ
в смертельной агонии,
не зови понапрасну друзей.
Дай-ка лучше согрею
ладони я
над дымящейся кровью
твоей.
Ты не плачь, не стони,
ты не маленький,
ты не ранен, ты просто
убит.
Дай на память сниму
с тебя валенки,
нам еще наступать
предстоит.


С уважением.

 

Эх... а я люблю два произведения... не смотря на то, что автор махровый...

Пьяцца Маттеи

I
Я пил из этого фонтана
в ущелье Рима.
Теперь, не замочив кафтана,
канаю мимо.
Моя подружка Микелина
в порядке штрафа
мне предпочла кормить павлина
в именьи графа.
II
Граф, в сущности, совсем не мерзок:
он сед и строен.
Я был с ним по-российски дерзок,
он был расстроен.
Но что трагедия, измена
для славянина,
то ерунда для джентльмена
и дворянина.
III
Граф выиграл, до клубнички лаком,
в игре без правил.
Он ставит Микелину раком,
как прежде ставил.
Я тоже, впрочем, не в накладе:
и в Риме тоже
теперь есть место крикнуть "Бляди!",
вздохнуть "О Боже".
IV
Не смешивает пахарь с пашней
плодов плачевных.
Потери, точно скот домашний,
блюдет кочевник.
Чем был бы Рим иначе? гидом,
толпой музея,
автобусом, отелем, видом
Терм, Колизея.
V
А так он -- место грусти, выи,
склоненной в баре,
и двери, запертой на виа
дельи Фунари.
Сидишь, обдумывая строчку,
и, пригорюнясь,
глядишь в невидимую точку:
почти что юность.
VI
Как возвышает это дело!
Как в миг печали
все забываешь: юбку, тело,
где, как кончали.
Пусть ты последняя рванина,
пыль под забором,
на джентльмена, дворянина
кладешь с прибором.
VII
Нет, я вам доложу, утрата,
завал, непруха
из вас творят аристократа
хотя бы духа.
Забудем о дешевом графе!
Заломим брови!
Поддать мы в миг печали вправе
хоть с принцем крови!
VIII
Зима. Звенит хрусталь фонтана.
Цвет неба -- синий.
Подсчитывает трамонтана
иголки пиний.
Что год от февраля отрезал,
он дрожью роздал,
и кутается в тогу цезарь
(верней, апостол).
IX
В морозном воздухе, на редкость
прозрачном, око,
невольно наводясь на резкость,
глядит далеко --
на Север, где в чаду и в дыме
кует червонцы
Европа мрачная. Я -- в Риме,
где светит солнце!
X
Я, пасынок державы дикой
с разбитой мордой,
другой, не менее великой
приемыш гордый, --
я счастлив в этой колыбели
Муз, Права, Граций,
где Назо и Вергилий пели,
вещал Гораций.
XI
Попробуем же отстраниться,
взять век в кавычки.
Быть может, и в мои страницы
как в их таблички,
кириллицею не побрезгав
и без ущерба
для зренья, главная из Резвых
взглянет -- Эвтерпа.
XII
Не в драчке, я считаю, счастье
в чертоге царском,
но в том, чтоб, обручив запястье
с котлом швейцарским,
остаток плоти терракоте
подвергнуть, сини,
исколотой Буонаротти
и Борромини.
XIII
Спасибо, Парки, Провиденье,
ты, друг-издатель,
за перечисленные деньги.
Сего податель
векам грядущим в назиданье
пьет чоколатта
кон панна в центре мирозданья
и циферблата!
XIV
С холма, где говорил октавой
порой иною
Тасс, созерцаю величавый
вид. Предо мною --
не купола, не черепица
со Св. Отцами:
то -- мир вскормившая волчица
спит вверх сосцами!
XV
И в логове ее я -- дома!
Мой рот оскален
от радости: ему знакома
судьба развалин.
Огрызок цезаря, атлета,
певца тем паче
есть вариант автопортрета.
Скажу иначе:
XVI
усталый раб -- из той породы,
что зрим все чаще --
под занавес глотнул свободы.
Она послаще
любви, привязанности, веры
(креста, овала),
поскольку и до нашей эры
существовала.
XVII
Ей свойственно, к тому ж, упрямство.
Покуда Время
не поглупеет как Пространство
(что вряд ли), семя
свободы в злом чертополохе,
в любом пейзаже
даст из удушливой эпохи
побег. И даже
XVIII
сорвись все звезды с небосвода,
исчезни местность,
все ж не оставлена свобода,
чья дочь -- словесность.
Она, пока есть в горле влага,
не без приюта.
Скрипи, перо. Черней, бумага.
Лети, минута.

 

И вот второе... Даже лучше первого!

Натюрморт

Verra la morte e avra i tuoi occhi.
C. Pavese

«Придет смерть, и у нее
будут твои глаза»
Ч. Павезе

1

Вещи и люди нас
окружают. И те,
и эти терзают глаз.
Лучше жить в темноте.

Я сижу на скамье
в парке, глядя вослед
проходящей семье.
Мне опротивел свет.

Это январь. Зима
Согласно календарю.
Когда опротивеет тьма.
тогда я заговорю.

2

Пора. Я готов начать.
Неважно, с чего. Открыть
рот. Я могу молчать.
Но лучше мне говорить.

О чем? О днях. о ночах.
Или же - ничего.
Или же о вещах.
О вещах, а не о

людях. Они умрут.
Все. Я тоже умру.
Это бесплодный труд.
Как писать на ветру.

3

Кровь моя холодна.
Холод ее лютей
реки, промерзшей до дна.
Я не люблю людей.

Внешность их не по мне.
Лицами их привит
к жизни какой-то не-
покидаемый вид.

Что-то в их лицах есть,
что противно уму.
Что выражает лесть
неизвестно кому.

4

Вещи приятней. В них
нет ни зла, ни добра
внешне. А если вник
в них - и внутри нутра.

Внутри у предметов - пыль.
Прах. Древоточец-жук.
Стенки. Сухой мотыль.
Неудобно для рук.

Пыль. И включенный свет
только пыль озарит.
Даже если предмет
герметично закрыт.

5

Старый буфет извне
так же, как изнутри,
напоминает мне
Нотр-Дам де Пари.

В недрах буфета тьма.
Швабра, епитрахиль
пыль не сотрут. Сама
вещь, как правило, пыль

не тщится перебороть,
не напрягает бровь.
Ибо пыль - это плоть
времени; плоть и кровь.

6

Последнее время я
сплю среди бела дня.
Видимо, смерть моя
испытывает меня,

поднося, хоть дышу,
эеркало мне ко рту,-
как я переношу
небытие на свету.

Я неподвижен. Два
бедра холодны, как лед.
Венозная синева
мрамором отдает.

7

Преподнося сюрприз
суммой своих углов
вещь выпадает из
миропорядка слов.

Вещь не стоит. И не
движется. Это - бред.
Вещь есть пространство, вне
коего вещи нет.

Вещь можно грохнуть, сжечь,
распотрошить, сломать.
Бросить. При этом вещь
не крикнет: «Ебёна мать!»

8

Дерево. Тень. Земля
под деревом для корней.
Корявые вензеля.
Глина. Гряда камней.

Корни. Их переплет.
Камень, чей личный груз
освобождает от
данной системы уз.

Он неподвижен. Ни
сдвинуть, ни унести.
Тень. Человек в тени,
словно рыба в сети.

9

Вещь. Коричневый цвет
вещи. Чей контур стерт.
Сумерки. Больше нет
ничего. Натюрморт.

Смерть придет и найдет
тело, чья гладь визит
смерти, точно приход
женщины, отразит.

Это абсурд, вранье:
череп, скелет, коса.
«Смерть придет, у нее
будут твои глаза».

10

Мать говорит Христу:
- Ты мой сын или мой
Бог? Ты прибит к кресту.
Как я пойду домой?

Как ступлю на порог,
не поняв, не решив:
ты мой сын или Бог?
То есть, мертв или жив?

Он говорит в ответ:
- Мертвый или живой,
разницы, жено, нет.
Сын или Бог, я твой.

1971

 

Маяковский еще...

Стихотворение о Мясницкой, о бабе...

Сапоги почистить - 1 000 000.
Состояние!
Раньше 6 дом купил -
и даже неплохой.
Привыкли к миллионам.
Даже до луны расстояние
советскому жителю кажется чепухой.

Дернул меня черт
писать один отчет.
"Что это такое?" -
спрашивает с тоскою
машинистка.
Ну, что отвечу ей?!
Черт его знает, что это такое,
если сзади
у него
тридцать семь нулей.
Недавно уверяла одна дура,
что у нее
тридцать девять тысяч семь сотых температура.
Так привыкли к этаким числам,
что меньше сажени число и не мыслим.
И нам,
если мы на митинге ревем,
рамки арифметики, разумеется, узки -
все разрешаем в масштабе мировом.
В крайнем случае - масштаб общерусский.
"Электрификация?!" - масштаб всероссийский.
"Чистка!" - во всероссийском масштабе.
Кто-то
даже,
чтоб избежать переписки,
предлагал -
сквозь землю
до Вашингтона кабель.
Иду.
Мясницкая.
Ночь глуха.
Скачу трясогузкой с ухаба на ухаб.
Сзади с тележкой баба.
С вещами
на Ярославский
хлюпает по ухабам.
Сбивают ставшие в хвост на галоши;
то грузовик обдаст,
то лошадь.
Балансируя
- четырехлетний навык!-
тащусь меж канавищ,
канав,
канавок.
И то
- на лету вспоминая маму -
с размаху
у почтамта
плюхаюсь в яму.
На меня тележка.
На тележку баба.
В грязи ворочаемся с боку на бок.
Что бабе масштаб грандиозный наш?!
Бабе грязью обдало рыло,
и баба,
взбираясь с этажа на этаж,
сверху
и меня
и власти крыла.
Правдив и свободен мой вещий язык
и с волей советскою дружен,
но, натолкнувшись на эти низы,
даже я запнулся, сконфужен.
Я
на сложных агитвопросах рос,
а вот
не могу объяснить бабе,
почему это
о грязи
на Мясницкой
вопрос
никто не решает в общемясницом масштабе?!

1921

 

Нельзя — сначала убивать,
Потом шептать: я не нарочно.
Нельзя все время предавать,
Потом молить: исправлюсь — точно.
Нельзя сначала принижать,
Потом просить: прости за шутку.
Нельзя трусливо убегать,
Сказав, что вышел на минутку.
Нельзя вернувшись сделать вид —
Что все как прежде остается.
Ведь жизнь на месте не стоит.
За всё всегда платить придется.

 

Мой старый друг, мой верный Дьявол,
Пропел мне песенку одну:
— Всю ночь моряк в пучине плавал,
А на заре пошёл ко дну.

Кругом вставали волны-стены,
Спадали, вспенивались вновь,
Пред ним неслась, белее пены,
Его великая любовь.

Он слышал зов, когда он плавал:
«О, верь мне, я не обману»…
Но помни, — молвил умный Дьявол, —
Он на заре пошёл ко дну. —

 

И еще один из любимых:



Мне снилось
Мне снилось: мы умерли оба,
Лежим с успокоенным взглядом,
Два белые, белые гроба
Поставлены рядом.

Когда мы сказали — довольно?
Давно ли, и что это значит?
Но странно, что сердцу не больно,
Что сердце не плачет.

Бессильные чувства так странны,
Застывшие мысли так ясны,
И губы твои не желанны,
Хоть вечно прекрасны.

Свершилось: мы умерли оба,
Лежим с успокоенным взглядом,
Два белые, белые гроба
Поставлены рядом.

 

В стихотворении звучат жгучие воспоминания о пережитом, и боле вызванной созерцанием могильных плит военного кладбища.

Тут обелісків ціла рота

Тут обелісків ціла рота
Стрижі над кручею стрижуть.
Високі цвинтарні ворота
високу тишу стережуть.

Звання, і прізвища, і дати.
Печалі бронзове лиття.
Лежать наморені солдати,
а не проживши й півжиття!

Хтось, може, винен перед ними.
Хтось, може, щось колись забув.
Хтось, може, зорями сумними
у снах юнацьких не побув.

Хтось, може, має яку звістку,
які несказані слова…
Тут на одному обеліску
є навіть пошта польова.

(Ліна Костенко)