Танковые асы Германии

Дополнение по Якобу Лобмейеру, в 1941 году он служил в дивизии СС "Рейх", был командиром САУ StuG III.
https://fotki.yandex.ru/users/coast1970/album/222594/

 

Sturmgeschütz - Ас

Spranz, Bodo - 76 kills (Stug.Abt. 185 , Stug.Abt. 237)
Primozic, Hugo – 68 kills (Stug.Abt. 667)
Brandner, Josef ("Sepp") - 66 Kills (Stug.Brig. 912 and 202)
Sauer, Konrad - 65 kills (Stug.Abt. 209 , Stug.Brig. 393)
Timpe, Heinz - 59 kills (Stug.Brig. 300 (Feld))
Rohrbacher, Josef - 56 kills (Stug.Brig. 245)
Witte, Albert - 56 kills (He.-Stug.Brig. 394)
Kochanowski, Johann - 55 kills (Stug.Abt. 201)
Engelmann, Richard - 54 kills (Stug.Brig. 912)
Arnold, Friedrich - 51 kills (Stug.Abt. 201 and 237)
Fiebig, Walter - 50+ kills (Stug.Brig. 301)
Adamowitsch, Felix - 50 kills (Stug.Abt./Brig. 904)
Spielmann, Johann (Johannes) - 48 kills (Stug.Abt. 197, Stug.Abt./Brig. 202)
Zillmann, Erich - 48 kills (Stug.Abt./Brig. 245)
Höper, Ahrend - 47 kills (Stug.Brig 202)
Lutz, Waldemar - 47 kills (Stug.Abt. 245)
Ohler, Kurt - 47 kills (Stug.Abt. 270 , Pz.Jg.Abt. 152 / 1. Skijäger-Brig./Div.)
Deutsch, Heinz – 46 Kills (Fsch.Stug.Brig. 12)
Przedwojewski, Felix ("Sched") - 45 kills (2./SS-Stug.Abt. 3 / 3. SS-Pz.Div. "Totenkopf")
Bose, Georg - 44 kills (Stug.Abt. 300 and 177)
Amann, Herbert - 42 kills (Stug.Abt. 905)
Amling, Fritz - 42+ kills (Stug.Abt. 202)
Oberloskamp, Walther – 40+ kills (Stug.Abt. 667)
Scharf, Heinz - 40+ kills (Stug.Brig. 202)
Wegener, Paul - 40+ kills (Stug.Abt. 237)
Schwalb, Helmut - 40 kills (Stug.Abt./Brig. 190)
Tornau, Gottfried - 40 kills (Stug.Abt. 184 , He.-Stu.Art.Brig 911/Führer-Gren.Div.)
Tadje, Fritz - 39 kills (Stug.Abt. 190)
Angel, Otto - 38 kills (Pz.Jagd.Abt. 6)
Baurmann, Heinz - 38 kills (Stug.Abt. 667, Stug.Brig. 322, He.-Stu.Art.Brig. 300 (Feld))
Henke, Fritz (Friedrich) - 38 kills (SS-Stug.Abt. 1 / 1. SS-Pz.Div. "LSSAH")
Laubmeier, Ludwig - 38 kills (Stug.Brig. 191)
Paul, Roland - 37 kills (Stug.Abt. "Das Reich" / SS-Pz.Gren.Div. "Das Reich")
Schramm, Richard - 37 kills (Stug.Abt./Brig. 202)
Malachowski, Wilhelm von - 35+ kills (Stug.Abt. 189 and 228)
Brandt, Gerhard - 35 kills (Stug.Brig. 202)
Krämer, Richard - 35 kills (Stug.Brig. 232)
Serck, Julius - 32 kills (Stug.Brig. 300 (Feld))
Kirchner, Kurt - 30+ kills (Stug.Bttr./Abt. 667)
Stier, Gottwald - 30+ kills (Stug.Abt./Brig. 667)
Trägner, Josef – 30+ kills (Stug.Abt. 667)
Pfreundtner, Karl - 30 kills (Stug.Abt. 244)
Bausch, Dr. jur. Albert - 29 kills (Stug.Abt. 226 and 286)
Buhr, Martin - 29 kills (Stug.Abt. 202)
Schließmann, Kurt - 29 kills (Stug.Abt. 226 , Stug.Brig. 286)
Bostell, Wolfgang von - 28 kills (Stug.Abt. 1023 i.d. Pz.Jg.Abt. 23 / 23. ID and Pz.Jg.Abt. 205 / 205. ID)
Alex, Ernst - 27 kills (Stug.Abt. 243)
Ertel, Reinhold - 27 kills (Stug.Abt. 276)
Schwarzenbacher, Josef - 25+ kills (Stug.Brig. 912)
Dath, Friedrich - 25 kills (Stug.Brig. 286)
Truxa, Rolf [von Santa Truxa, genannt Truxa] - 25 kills (Stug.Abt. 190)
Banze, Karl-Heinrich – 24 Kills (Stug.Abt. 244)
Angelmaier, Heinz - 23 kills (Stug.Brig. 203 and 279)
Chrzonsz (Carsten), Günter - 23 kills (Stug.Abt. 277)
Metzger, Eugen - 23 kills (Stug.Abt. 203)
Rade, Hans-Dietrich – 23 kills (Stug.Abt. 244)
Wagner, Klaus – 22 kills (Stug.Abt. 667)
Zitzen, Kurt - 22 kills (Stug.Abt. 177)
Sowada, Bernhard - 21+ kills (Stug.Abt. 237)
Naumann, Horst - 21 kills (Stug.Abt. 184)
Nippes, Kurt - 17 kills (Stug.Abt. 276)
Engel, Heinrich - 15 kills (Stug.Abt. 259)
Berg, Karl-Erich - 12+ kills (Stug.Abt. 191)
Bertram, Ludwig - 12+ kills (Stug.Brig. 237)
Feldkamp, Heinrich - 12 kills (Stug.Brig. 341)
Regeniter, Alfred – 10 kills (Stug.Brig. 267)


*Ernst ALEX (1 March 1915 – 25 October 1965)- 27 kills - StGAbt 243 - RK on 01/08/1941(командовал взводом штурмовых орудий)
ЖК 2: 16.09.1939

ЖК 1: 02.07.1941

http://www.die-sturmartillerie.com/html/Aufsess-alt/rktraeger/rkaex.HTM
https://en.wikipedia.org/wiki/Ernst_Alex
*Herbert AMAN - 42 kills - StGAbt 905 - RK on 10/02/1944
*Otto ANGEL - 36 kills - PzJgAbt 6 - RK on 15/03/1945
*Heinz ANGELMAÏER - 23 kills - StGBrigade 279 - RK on 18/02/1945
*Albert BAUSCH - 29 kills - StGAbt 285 - RK on 10/02/1944
*Karl Erich BERG - 12+ kills - StGAbt 191 - RK on 06/04/1944
*Ludwig BERTRAM - 12+ kills - StGBr 237 - RK on 12/08/1944
*Wolfgang von BOSTELL - 28 kills - StGAbt 205 - RK/EL on 30/04/1945
*Gerhard Alfred BRANDT - 35 kills - StGBr 202 - RK on 12/12/1944
*Martin BUHR - 29 kills - StGAbt 202 - RK on 11/09/1943
*Günther CHRZONSZ - 23 kills - StGAbt 277 - RK on 12/11/1943 (NB. changed his name in CARSTEN)
*Friedrich DATH - 25 kills - StGBr 286 - RK on 09/12/1944
*Reinheld ERTEL - 27 kills - StGAbt 276 - RK on 31/01/1944
*Heinrich FELDKAMP - 12 kills - StGBr 341 - RK on 14/04/1945
*Friedrich HENKE - 38 kills - SS StGAbt 1 - RK on 12/02/1944
*Ahrend HÖPER - 47 kills - StGBr 202 - RK on 26/11/1944
*Kurt KIRCHNER - 30+ - StGBatterie 667 - RK on 20/02/1942
*Johannes KOCHANOWSKI - 55 kills - StGAbt 201 - RK on 15/10/1942


*Richard Otto KRAMER - 35 kills - StGBr 232 - RK on 30/04/1944
*Ludwig LAUBMAEIR - 38 kills - StGBr 191 - RK on 04/10/1944
*Waldemar LUTZ - 47 kills - StGAbt 245 - RK on 02/10/1942 (Сталинград)
*Wilhelm von MALACHOWSKI - 35+ kills - StGAbt 228 - RK/EL on 06/03/1943
*Edo MÜLLER - 46 kills - StGAbt 244 - RK on 25/01/1943
*Kurt NIPPES - 17 kills - StGAbt 275 - RK on 29/11/1944
*Felix PRZEDWOJEWSKI - 45 kills - SS.StGAbt 3 "Totenkopf" - RK on 16/12/1943
*Josef ROHRBACHER - 56 kills - StGBr 245 - RK on 04/05/1944
*Konrad SAUER - 65 kills - StGBr 353 - RK on 30//04/1944
*Kurt SCHLIESSMANN - 29 kills - StGBr 286 - RK on 15/01/1945
*Johann "Hans" SCHMITT - 75 kills - StGAbt 261 - RK on 30/04/1945
*Richard SCHRAMM - 30+ kills - StGAbt 202 - RK on 23/12/1943
*Helmut SCHWALB - 40 kills - StGBr 190 - RK on 23/08/1044
*Josef SCHWARZENBACHER - 25+ kills - StGBr 912 - RK on 27/08/1944
*Julius SERCK - 32 kills - StGBr 300 (F) - RK on 23/03/1945
*Bernhard SOWADA - 21+ kills - StGAbt 237 - RK on 12/10/1943
*Johann SPIELMANN - 48 kills - StGBr 202 - RK/EL on 28/03/1945
* Friedrich TADJE - 39 kills - StGAbt 190 - RK on 21/10/1943
*Heinrich Karl TIMPE - 59 kills - StGBr 300 (F) - RK on 07/05/1945
*Gottfried TORNAU - 40 kills - StGBr "Führer Begleits Brigade" - RK on 05/03/1945
*Josef TRÄGNER - 30 kills - StGAbt 667 - RK on 23/08/1943
*Rolf von SANTA TRUXA - 25 kills - StGBr 190 - RK on 17/12/1943
*Hans-Joachim WAGNER - 9 kills - StGBr 286 - RK on 25/01/1945
*Klaus Herbert WAGNER - 22 kills - StGAbt 667 - RK on 04/09/1942
*Paul WEGENER - 40+ kills - StGAbt 237 - RK on 18/10/1943
*Albert WITTE - 56 kills - StGBr 394 kills - RK on 11/03/1945
*Erich ZILLMANN - 48 kills - StGBr 245 - RK on 11/03/1945
*Kurt Heinrich ZITZEN - 22 kills - StGAbt 177 - RK on 04/08/1943

 

Фото: Генриха Беккера (1914–1960)
https://de.allbuch.online/wiki/Becker,_Heinrich_(1914)
http://waralbum.ru/228813/

 

Фото: Otto Angel.

 

Ahrend Hoper (1920 - 2013) - ас самоходчич, за год боев с осени 1943 по осень 1944 года подбил с экипажем 47 советских танка, за что и был награжден 6 нояб. 1944 г. РК. В это время Хопер воевал в Stug.Brig 202. Закончил войну в Курдяндии в Stug.Brig 202.

http://en.ww2awards.com/person/46422

 

Josef Galle (1914 - 1943) - ас наводчик САУ, воевал в Sturmgeschütz-Abteilung 244. Погиб в Сталинграде.
Был награжден:
ЖК 2 - 24 сен. 1941г.
ЖК 1 - 20 мая 1942г.
РК - 25 января 1943 г.

http://www.das-ritterkreuz.de/index_search_db.php4?modul=search_result_det&wert1=1644
http://en.ww2awards.com/person/66796

 

Вильгельм Вольф (1908 - 1943) - ас танкист, командир взвода 2-й роты 103-го танкового батальона, 3-й моторизованной дивизии.

Штабс-фельдфебель Вильгельм Вольф: 07.08.1942 был награжден РК за бои на ВФ., http://www.das-ritterkreuz.de/index_search_db.php4?modul=search_result_det&wert1=7150

Фриц Шерф (1915 -1944) - ас танкист, командир взвода 2-й роты 103-го танкового батальона, 3-й моторизованной дивизии.

Обер-фельдфебель Фриц Шерф посмертно: 30.09.1944г. был награжден РК.

http://www.das-ritterkreuz.de/index_search_db.php4?modul=search_result_det&wert1=5551

 

Унтер-офицер Kettmann, Rudolf (1919 - 1983) - ас самоходчик, 17 апр. 1945 года был награжден РК. Воевал в 122 пех. див., Pz.Jäg.Kp 1122. Скорее всего воевал на Штурмгешутсе.

http://www.das-ritterkreuz.de/index_search_db.php4?modul=search_result_det&wert1=2980

 

Дополнение:
Зайболд в середине 1943 года командовал танком Т-34 и был командиром полувзвода, скорее всего в 9-й роте. Однако уже в начале августа 1943 года Зайболд, как и другой персонал 3-го танкового батальона, был переведен в 8-ю танковую роту и «пересел» на танк Pz- IV, на котором и провоевал до конца войны. С начала июля 1943 и до конца декабря 1943 года он подбил 27 советских танков, 24 из которых были Т-34. Сложно сказать, сколько именно танков Зайболд подбил, командуя «тридцатьчетверкой". Своей 65- й победы он добился 12 марта 1945 года, после чего и был представлен к награждению Рыцарским крестом. Закончил войну с окончательным счетом в 69 подбитых танков противника.

 

Обершарфюрер СС Йозеф Набер - танковый ас из дивизии СС "Дас Рейх", воевал на Т-4 и трофейном Т -34. За отвагу в боях 8 сентября 1943 года Набер был награжден Германским крестом в золоте, а 9 ноября 1943 года — произведен в унтерштурмфюреры СС. Провоевал во 2-м танковом полку СС до конца войны. Среди эсэсовцев- танкистов, воевавших на Т-34 в период операции «Цитадель», наиболее отличился обершарфюрер СС Йозеф Набер, ставший командиром взвода 9-й танковой роты. 1 августа 1943 года его произвели в гауптшарфюреры СС, а 19 августа 1943 года он был переведен в 8-ю танковую роту (с эффектом от 1 августа). Интересно, что за время войны танк, которым он командовал подбивали четыре раза.

Воспоминания Йозефа Наберта о бое 7 июля 1943 года: «Я ехал в головном танке. Справа —танки 3- го взвода, слева — танки 2-го взвода. Прямо за мной шел танк командира роты гауптштурмфюрера СС Зинна и танк группы управления роты. Все танки были связаны по радио. Мы не проехали и 200 метров, как оказались в сущем пекле — со всех сторон нас обстреливали танки Т-34 и 76,2-мм противотанковые орудия. В двух километрах на холме проходила железнодорожная линия, здесь стояло несколько бронепоездов, которые обстреливали нас из всех орудий. При следующей атаке я установил, что в лесу от 40 до 50 танков Т-34, не считая противотанковых орудий. Мы также стреляли из всех стволов. В мой танк попали, заклинило башню, и я дал команду отходить» [24, s.75]. Как оказалось, повреждения башни оказались нетяжелыми и могли быть исправлены силами экипажа. «Хотя горело много русских танков, но я также видел, что горели и некоторые из наших танков»

Набер пережил войну и умер в марте 1992 года, в возрасте 76 лет.


24. Rupp C. Im Feuer gest?hlt. Panzerjager der Waffen-SS. Division «Das Reich». — Nation Europa Verlag, 1999. — 152 s.

30. Yerger M. German Cross in Gold. Holders of the SS and Police. Vol.2. «Das Reich». — James Bender Publishing, 2005. — 432 p.

http://coollib.com/b/337738/read

 

Оберлейтенант Пеликан, ас самоходчик.

В течение 24-го и 25-го июня 1941 г. на дороге через Соколку, Кузницу, Гродно оберлейтенант Пеликан со своей батареей (не более 6-ти САУ "Штурмгешюц") поддерживал части 256-й пехотной дивизии, во время отражения атак КА, самоходки оберлейтенанта вывел из строя 36 советских танков.

http://www.solonin.org/response_a-isaev-retsenziya-na-knigu-m

 

Отрывки из книги: Мой отец Иоахим фон Риббентроп. «Никогда против России!»

Танковая рота, к которой я принадлежал в качестве командира взвода, была придана «Панцер-Мейеру» для прорыва окружения.

В ясное морозное утро мы находились на запорошенной снегом проселочной дороге у Мерефы, готовясь выступить на юго-восток. Из хаты, перед которой я стоял в башне своего танка, — двигатель разогревался, вышел командующий генерал с планшетом под мышкой — в войсках, неограниченно доверявших его руководству, именовавшийся не иначе, как «Папа Хауссер» — и еще раз пожал руку «Панцер-Мейеру». Это явилось отдачей приказа на прорыв. Я отдал честь, в ответ он пожелал мне, обратившись наверх, к башне: «Удачи!» Нам она пригодилась бы, ведь нашей задачей было глубоко вклиниться во фланг русского наступления, чтобы дать корпусу передышку для выхода из котла. Непосредственно перед этим офицер связи Хауссера, похоже, слегка возбужденный, положил перед ним очередной приказ Ланца, еще раз подтверждавший приказ фюрера «держаться до последнего человека». Хауссер успокоил его словами: «Мальчик, мне своей старой головы не жаль, жаль вашей!» Он имел в виду риск быть преданным военному суду за неисполнение неоднократно отданного «приказа фюрера». Вспоминается сцена в битве при Цорндорфе между знаменитым кавалерийским генералом Фридрихом Вильгельмом фон Зейдлицем и адъютантом Фридриха Великого, который — после нескольких бесплодных приказов атаковать — наконец, передал угрозу короля: генерал отвечает своей головой, если сейчас же не пойдет в атаку со своими эскадронами. Ответ генерала Зейдлица был сравним со словами Хауссера: «После битвы моя голова в распоряжении Его Величества, во время же битвы она мне нужна для блага Его Величества!» Зейдлиц правильно выжидал, пока русская пехота, преследуя побежденных пруссаков на поле боя, не расстроит ряды, с тем чтобы тогда ошеломить и уничтожить ее неожиданной кавалерийской атакой. Зейдлиц превратил уже надвигавшееся поражение Фридриха в блестящую победу.


Вернемся к харьковскому котлу: «дикая, дерзкая охота Мейера» началась. Нам необходимо было прорваться сквозь протяженную, занятую врагом деревню. Строгий приказ Мейера требовал проезжать, не обращая внимания на вражеский огонь, речь шла о том, чтобы «завоевать пространство», скорейшим образом высвободив путь корпусу. Для нас, танкистов, это было не так проблематично, как для машин-амфибий разведывательного батальона. Но ведущий танк сразу выбыл, получив попадание. Мне пришлось перенять место во главе колонны, непосредственно за мной ехал «Панцер-Мейер» в открытом «кюбельвагене». С той скоростью, с какой наши неповоротливые Т-IV были способны ехать по глубокому снегу, — для русских Т-34, благодаря более широким гусеницам и более мощным дизельным двигателям, снег проблемы не составлял, — мы продвигались на юго-восток глубоко в русский тыл. После прорыва русских линий нам поначалу почти не пришлось сталкиваться с противником.

В наступающих сумерках добрались до местечка Ефремовка. Мейер окликнул меня: «Проезжай насквозь и обеспечь охранение на противоположной окраине!» Поскольку местечко не было занято врагом, на выходе из селения я выбрался из танка. Пока я инструктировал водителей, мой наводчик крикнул мне, что по дороге приближается повозка. Насколько можно было разглядеть в сумерках, речь шла об одних-единственных санях. Предположив, что какой-то крестьянин из села возвращается домой, я, пойдя навстречу повозке, ухватился за поводья с громким «Стой». В санях, как я установил с ужасом, сидели вооруженные до зубов русские солдаты, по всей вероятности, разведывательный дозор.

В таких случаях, бывает, соображаешь удивительно быстро. Молниеносно припомнилась мне рассказанная отцом история из Первой мировой войны, в которой говорилось о подобной ситуации. Шеф его эскадрона, капитан Ассебург, находясь в отдаленном патруле, открыл двери сарая и внезапно оказался среди русских. Он отвесил стоявшему ближе к нему русскому звонкую пощечину. Я поступил по его примеру, ударив возницу изо всей силы по лицу так, что тот повалился на своих людей, вызвав желанное замешательство; выкрикивая: «Внимание, русские!», я в то же время неистово размахивал кулаками во все стороны. Мои люди находились в своих танках всего в нескольких метрах. На случай, если бы они захотели стрелять, мне нужно было вырваться из сутолоки, поэтому я бросился в снег. Русские, так же ошеломленные, как и я, бежали в опустившейся темноте. Лишь один хотел добраться до моей шкуры. Стоя с автоматом в двух метрах от меня, он стрелял по мне одиночными выстрелами, справа в снег, слева в снег, я извивался, как угорь, пока не почувствовал удар между лопатками и у меня не перехватило дыхание. Тут убежал и этот русский. Врач установил огнестрельные ранения в правую лопатку и в левую руку в районе плеча, оба, по-видимому, слепые ранения. Прославленный в те времена укол S.E.E. (смесь морфина и средств поддержки кровообращения) погрузил меня в глубокий сон. Кроме меня, на перевязочном пункте в крестьянской хате находился еще один раненый солдат из разведывательного батальона.

На следующее утро у меня приключилось с врачом столкновение, значение которого дошло до меня благодаря случаю лишь несколько месяцев спустя. У меня был жар, способность к восприятию, соответственно, несколько понижена, чему помог и упомянутый выше укол. Поэтому я не воспринял шум самолетного мотора, когда врач поспешно вошел в комнату, сообщив мне, что на деревенской улице приземлился «Физелер-Шторх», доставивший топливо, так как мы давно уже были отрезаны и окружены. Этот самолет захватит меня теперь для отправки в военный госпиталь. Я указал врачу, что было бы не слишком хорошо, если бы я, как офицер, был эвакуирован раньше рядового солдата. Вспыхнув, он дал мне понять, что это он, как военврач, определяет серьезность ранения и тем самым очередность эвакуации. Он был, несомненно, прав. Наконец, на мои возражения он отдал мне, на что имел право, «служебный приказ» лететь. В ответ я дал ему по-дружески понять, что в таком случае я, к сожалению, вынужден не подчиниться приказу. На какой-то момент мне показалось, я разглядел за официальной миной врача выражение глубокого понимания, он отвернулся со словами: «Вы — упрямый козел!» и отдал приказ погрузить на машину раненого бойца [403] . В последующие дни, когда каша постепенно заварилась не на шутку, самолеты у нас больше не приземлялись. Лишь сбрасывались контейнеры с грузами, но и они были каплей в море, если их вообще удавалось поднять.

На пятый день подошло к концу топливо, заканчивались боеприпасы, «Панцер-Мейер» выдал каждому лежачему раненому — таких у нас за дни непрерывных боев набралось немало — по пистолету. Каждый раненый должен был иметь возможность застрелиться прежде, чем его прикончат красноармейцы. Примеры расправ с ранеными имелись. Он хотел предпринять попытку прорваться ночью с боевой группой к своим пешим ходом, по глубокому снегу — отчаянное предприятие!

Так как с меня на перевязочном пункте срезали всю верхнюю одежду, на мне была только шинель, я ужасно мерз, когда мне приходилось выходить наружу. Так что торчал, по большей части, в хате, где располагался командный пункт. Рана меня в этих условиях

 

даже не слишком беспокоила; хотя вся верхняя часть тела была разукрашена затеками, синими и зелеными, однако у меня не было, собственно, никаких особенных жалоб за исключением местных болей в районе пулевых отверстий. Мой танк, который мог стрелять только из пулемета, потому как пушка вышла из строя, стоя перед хатой Мейера, обеспечивал охрану командного пункта: «болеросы» — как бойцы по неизвестной причине называли русских (возможно, таким образом иронически обыгрывалось слово «большевик») — предпринимали попытку за попыткой ворваться в селение. Пока мы еще могли подавлять их огнем нашего башенного МГ, пока отважные гренадеры не выбивали их из местечка. Во второй половине дня я услышал Мейера, кричавшего по радио: «Макс, речь идет о роте!» Он разговаривал по радио с Максом Вюнше, командиром первой роты нашего танкового полка, пробивавшейся к нам. Уже сгустились сумерки, когда он и в самом деле прорвался к нам, преодолев кольцо русского окружения, так что боевая группа «Панцер-Мейера» со всеми машинами и ранеными смогла ночью выбраться к своим.

Оба пулевых отверстия в плечах между тем закрылись; так что я остался при роте. Слепыми ранениями в грудь требовалось заняться позже. Спустя несколько недель по окончании боев за Харьков наш врач отправил меня в полевой госпиталь, чтобы «посмотреть», где же, собственно, остались пули. Там меня поставили на голову, затем вновь на ноги, однако найти их не смогли. Выстрел — в упор, то есть с расстояния менее двух метров — должен был на своем пути вдоль и поперек всей верхней части туловища задеть лишь мягкие ткани. Должно быть, от этого происходил синяк необъятных размеров, из-за которого вся верхняя часть тела в течение нескольких недель светилась всеми цветами. После того как «Шторх» улетел из «котла», как тогда обозначался ареал, окруженный противником, Астхегер, мой командир роты, сообщил мне: «Твои люди были очень рады, что ты остался с ними!» В те времена такое поведение офицера, сравнимое с поведением капитана тонущего корабля, который он, в соответствии со своим кодексом чести, покидает последним, являлось, собственно, само собой разумеющимся; сегодня, по крайней мере, в Федеративной Республике оно вряд ли встретит понимание.

Через несколько дней погиб один командир роты и мне пришлось взять на себя командование седьмой ротой в тот момент, когда началось контрнаступление на Харьков. Я хорошо знал роту, так как полгода командовал в ней взводом. Мы добились некоторых успехов. Командир батальона сообщил, что он хочет представить меня по завершении боев к «Немецкому кресту в золоте». Командир полка, однако, держался мнения, что в моем случае с награждением стоит подождать. Как ни верти-крути, и «так» и «эдак», а все еще остаешься «белой вороной»! Вскоре мне пришлось в очередной раз узнать об этом. После завершения боевых действий у Харькова, на веселой вечеринке в группе разведчиков ближнего действия Люфтваффе, я услышал, как за моей спиной командир эскадры спросил нашего старшего офицера Генштаба: «Как там этот?» Вопрос заставил меня протрезветь. Как часто он задается за моей спиной? Наш 1a, как в германском вермахте называли старших офицеров Генштаба, ответил: «Мы хотели эвакуировать его раненого на «Шторхе» из котла, но он не полетел». Я вскочил, словно ужаленный тарантулом, и осыпал, признаюсь, в довольно непринятой между солдатами форме, нашего старшего офицера Генштаба горькими упреками. Я был бы поставлен в безвыходное положение, если бы меня лишили возможности отбиться от вылета из котла. Этот независимый человек лишь произнес в ответ абсолютно спокойно и по-дружески: «Вам не стоит волноваться. Вы не полетели. Таким образом, Вы на все сто процентов один из нас, а не “сын своего отца!”». Но это требовалось еще доказывать! Поскольку русские использовали «известных» пленных, зачастую против их воли, в пропагандистских целях, в дивизии хотели предотвратить, чтобы я, живым или мертвым, попал русским в руки.

Последовали недели ожесточенных оборонительных боев. Решение Хауссера сдать Харьков создало условия для того, чтобы отсечь и уничтожить острие русского наступления, нацеленного на Черное море в намерении осуществить «супер-Сталинград» в районе Донца. Манштейн несправедливо судит в своих мемуарах о Хауссере и его танковом корпусе СС, хотя решение Хауссера оставить Харьков, невзирая на приказ фюрера, и спасти две дивизии, явилось необходимым условием операции Манштейна по перехвату и уничтожению русских, уже наступавших на Днепропетровск. Нашей дивизии выпала задача прикрытия операции с тыла. Иногда лишь «вуаль» пехоты представляла собственные линии, поскольку тяжелые потери недельных боев к этому времени еще не удалось возместить. Бедные пехотинцы в лютый холод неделями не видели ни одного дома.

В начале марта должны были и мы перейти к контрнаступлению. Марш к исходному району представлял в метель значительные трудности. Наши Т-IV, несмотря на их в сравнении с Т-34 узкие гусеницы, кое-как преодолевали сугробы; нашему колесному транспорту это было не под силу. Нам ничего не оставалось, кроме как тянуть машины танками; довольно гротескная картина, но, к сожалению, никакое не исключение. Мы продвигались на Валки. Здесь мы, поставленные передовой ротой, как уже упоминалось, в одной низине застали врасплох отходивший русский пехотный полк. Наши МГ свирепствовали в рядах русских! Роли, наконец, переменились. На следующее утро нас направили на Люботин. И вновь моя рота, в которой остались три Т-IV, была передовой. Мы натолкнулись на фронт русских противотанковых пушек, которые мы удивительным образом смогли без потерь уничтожить. Во второй половине дня на окраине Люботина другой фронт противотанковых пушек. Их мы также расстреляли быстро и без потерь, так что в моем распоряжении все еще находились три танка. Правда, у нас теперь не осталось больше осколочных снарядов, необходимых для поражения небронированных целей, таких как противотанковые пушки. Люботин, город, протянувшийся на километры, лежал перед нами, киша русскими, которых можно было повсюду хорошо разглядеть на снегу. Пока я еще размышлял, что делать — мы не имели в тот момент связи по радио с командиром и стояли в низине, — автомобиль позади меня сообщил по радио, что я должен открыть люк: Витт, командир 1-го гренадерского полка, стоит у моего танка.


Витт, уже кавалер Рыцарского креста с дубовыми листьями, соединявший большое личное мужество с превосходными тактическими навыками, был одним из лучших командиров пехотных полков, с которыми я имел дело! Витт излучал уверенность в своем руководстве, одно из важнейших качеств командира. Подъехав к передовому танку в открытой машине, он окликнул меня: «Риббентроп, мы должны взять это место!»

Витта высоко ценили в дивизии. Я в то время, однако, подчинен ему не был. Поскольку место нужно было взять, требовалось использовать шанс вклиниться в отходное движение русских. Это означало ехать не только без осколочных снарядов, но и без команды моего командира. Лаконичный приказ по радио двум другим танкам «следовать за мной!» — и мы тронулись. Я знал, что они безоговорочно пойдут за мной, хотя бы и в ад. На это я мог положиться; и езда должна была стать и впрямь адской. Широко раскинувшийся город был полон русских, и мы шли тремя одинокими танками прямо на них, беспорядочно строча из пулеметов. В тогдашних танках, правда, не имелось никаких шансов во время быстрой езды по ухабистым проселочным дорогам дать сколько-нибудь прицельную пулеметную очередь. Морального эффекта, производимого тремя рвущимися вперед, бешено палящими танками, должно было оказаться достаточно. Некий отважный сапер из гренадеров забрался на мой танк и ехал теперь среди русских с нами в «команде смертников». Он, вероятно, спас и себе и нам жизнь, потому что, когда мы, в середине места, объезжали изгиб дороги, мы оказались на расстоянии 10 метров перед готовой к стрельбе тяжелой русской противотанковой пушкой, чей расчет, правда, был не меньше поражен, чем мы. Он, очевидно, не ожидал, что мы уже так далеко проникли в место. Мой наводчик немедленно выстрелил из пушки, заряженной, правда, лишь бронебойным снарядом, в надежде на моральный эффект или случайное попадание; возможно, он даже попал, мы не могли этого установить. Сапер, не растерявшись, спрыгнул с танка и бросил русским под ноги ручную гранату; они бежали. Все это могло запросто окончиться иначе! Отныне нас ничто не сдерживало, только не останавливаться; в движении заключался наш единственный шанс. В головокружительной езде мы гнали три танка по протянувшемуся на километры селению в середину русских колонн, они рассеивались во все стороны. Штолмайер, командир танка, шедшего позади меня, наконец поднялся в башенке своей машины, стреляя по русским из пистолета; его танк получил прямое попадание. Слава богу, лишь осколочным снарядом, который для танка не опасен, однако небольшой осколок пронзил его щеку, само по себе не опасное, но очень болезненное и неприятное ранение. Тем не менее, он остался при роте. К сожалению, этот храбрый офицер пал несколько дней спустя. Мы избавили гренадеров от утомительной борьбы за это протяженное селение. Потерь у нас не было, все три танка оставались еще боеготовыми. Вновь пронесло!

Когда мы достигли окраины места, нас остановили; мы обратились на север. Харьков требовалось окружить с севера. Ужасный марш, тем временем стемнело; выпал снег, и карты были отвратительны. Мы должны были добраться ночью до деревни Дергачи к северу от Харькова, наступление на который должно было начаться утром. Это удалось нам при помощи «нюха» и большой удачи.

Из-за наводнения пришлось наступать по узкой деревенской улице. Моя рота была вновь назначена передовой, я вел передовой танк. Само по себе это не является задачей командира роты, однако в качестве «нового шефа» я не мог пренебречь тем, что роту сильно мотивирует, когда «старик» (в двадцать один год!) в скверных ситуациях сам ведет передовой танк! Это же были всего лишь только три Т-IV! Здесь мы увидели еще раз, как беспомощны танки, прежде всего в городах, против пехоты. Справа и слева по деревенской улице мы различали сквозь щели в деревянных заборах русских солдат в непосредственной близости без того, чтобы иметь возможность как-то повредить им. Они бросали через забор ручные гранаты и стреляли из противотанковых ружей по визирным щелям. Некий русский выстрелил отлично — и притом точно в мою переднюю визирную щель. Блок из безопасного стекла (Kinonblock) спас мне жизнь, но рассыпался, и я вдруг ослеп впереди — в главном направлении. Теперь требовалось заменить стекло, так как, не имея возможности видеть перед собой, не поведешь танка. Это удалось благодаря слаженности экипажа. Ощущение было не из приятных! Внезапно танк получил, в соединении с чудовищным грохотом, настоящий удар. Я подумал, где-то сейчас стоит вражеский танк или противотанковая пушка, которые легко разделаются с нами на узкой проселочной дороге. Но тут сообщила моя вторая машина, они сделали по русскому, собиравшемуся вскочить на танк с так называемым «коктейлем Молотова» (легковоспламеняющаяся жидкость), выстрел осколочным снарядом. Проклятый МГ-34 опять заклинило, так что им оставалась только пушка. Осколочный снаряд с его высокочувствительным взрывателем самому танку повредить не мог.

Я принял решение проехать через селение в самом быстром темпе, несмотря на риск попасть в засаду. У нас не было другого выбора. И снова все прошло хорошо. Мы

 

разогнали на окраине отходившую русскую пехоту и атаковали сразу в быстрой манере следующее селение Черкасское. Мы не могли дать русским время утвердиться вновь. Удерживать их в бегстве являлось, ввиду наших смехотворно малых сил, единственным шансом прервать большую автостраду, шедшую из Харькова на север, и повернуть на Харьков. Вновь прошли самым быстрым темпом через деревню. Затем, на дороге Белгород — Харьков, мы повернули на юг, на Харьков. В районе аэродрома нам еще встретился русский танк, желавший спастись. Мой наводчик Боргсмюллер подбил его точным выстрелом в корму.

На следующее утро мы прочно застряли на окраине Харькова. Уничтожить вкопанные в землю Т-34 нам было не под силу, поскольку из-за рельефа местности мы могли идти только по дороге. Тут выехал вперед «тигр» из нашего полка, уничтожив в ожесточенной перестрелке с близкого расстояния шесть из этих Т-34, пока не получил неудачно попадания в башенную оптику и, таким образом, не выбыл из строя. Ближе к вечеру русские прекратили сопротивление. Мы последовали за пехотой в город. На подъезде к «Красной площади» натолкнулись на завал, усиленный брошенным КВ-1 (тяжелый русский танк). Поскольку я вел передовую машину, мне пришлось вытаскивать русский танк из прохода, чтобы расчистить нам путь. Мой второй танк под командой Штолмайера переехал завал, чтобы и дальше сопровождать пехоту. Я еще окликнул его, чтобы он был поосторожней, так как повсюду на улицах могли скрываться в засаде спрятанная противотанковая пушка или даже танк. Несколько мгновений спустя вдоль улицы пронеслись танковые снаряды. У меня появилось нехорошее предчувствие. Действительно, Штолмайер в нескольких сотнях метров натолкнулся на второй завал, в котором находился, еще с экипажем, Т-34. Он получил прямое попадание в башню и погиб, как уже упоминалось, вместе с наводчиком и заряжающим. Водителю и радисту удалось выбраться из танка. И вновь, если хотите, судьба оказалась ко мне благосклонна! Если бы я ехал вторым танком, что вполне подобало командиру роты, то Штолмайер вытаскивал бы русский танк из завала и я бы, должно быть, стал жертвой спрятанного в засаде Т-34. Ночью я стоял с опять-таки тремя своими машинами (одна подошла на передовую из мастерской) между напоминавшими башни зданиями «тяжелой промышленности» на северной окраине «Красной площади». Строгая пуристски-функциональная архитектура просторной площади в лунном свете производила невероятное, где-то сюрреалистическое, но и одновременно угнетающее, впечатление. Мы страшно мерзли и голодали, поскольку никакое снабжение не поспело за нами; к этому добавилась смерть одного из моих лучших офицеров. Его «бронзовый гроб», как метко говорится в танкистской песне, стоял, обгоревший и черный, где-то в 150 метрах перед нами. Большой успех оказаться на «Красной площади» не приносил в тот момент никакого реального утешения! Настроение было на нуле. Однако город через какие-то шесть недель после отказа Хауссера выполнить неоднократно отданный приказ фюрера в результате тяжелых, но успешных для нас боев находился вновь в немецких руках.

Другие части дивизии ворвались в город с запада и продвинулись до центра.

Нам был позволен короткий день отдыха. Я использовал его для того, чтобы проведать раненых из моей роты на главном перевязочном пункте к северу Харькова. Перевязочный пункт был размещен в хатах, раненые часто лежали даже не на соломе, один впритык к другому, одни тяжелораненые. Стояла неописуемая вонь. Врачи и санитары находились ввиду бесчисленных раненых из тяжелых боев на грани физического срыва. Здесь было видно все страдание, принесенное войной, и это действовало угнетающе. Те, кто рассуждают о войне, должны были бы разок посетить главные перевязочные пункты, а еще лучше, полежать там когда-нибудь раненым. Впечатления, полученные мною в ходе войны в этих обителях боли, неизменно являлись одними из самых сильных, но и самых тяжелых переживаний войны.

Весной я посетил военное кладбище Харьков-Норд, на въезде в город, неподалеку от аэродрома, чтобы побывать на могилах моих павших солдат. Я подошел как раз к тому моменту, когда офицер похоронной команды дивизии пытался опознать около 120 павших, выложенных рядами. Речь шла о роте гренадеров, которая во время бурных оборонительных боев при оставлении города была накрыта русскими в одной балке. После отчаянного сопротивления — возле каждого бойца валялись бесчисленные гильзы — она была уничтожена русскими. Русские раздели гренадеров догола, частью связали, частью вырезали и, наконец, расстреляли. Так они были найдены поисковой партией. Зимние бои за Харьков были исключительно жестокими.

Уже через несколько дней после взятия города мы выступили на север и были затем переданы в подчинение батальону бронетранспортеров (SPW) под командой позднее ставшего легендарным Йохена Пайпера. «Люди SPW» отметили приятность огневого прикрытия, которое мы смогли дать им, вновь встретившись вечером с фронтом противотанковых пушек, их нам удалось уничтожить быстро и, удивительным образом, вновь без потерь. Длинноствольные 75-мм пушки, установленные на старых неповоротливых Т-IV, представляли собой отличное оружие, командиры и наводчики, которые должны были управлять огнем танка, являлись теперь опытными танкистами. Позиции русских противотанковых пушек, освещенные вечерним солнцем, отлично просматривались. Мы преодолели по глубокому снегу некую высотку, когда на одном краю деревни перед нами несколько раз вспыхнул блиц и рядом с SPW, шедшим впереди нас, упали снаряды, слава богу, его не задев. В несколько мгновений мой лучший наводчик Боргсмюллер вывел из строя два русских орудия. Остальные так же быстро стали добычей двух других танков. SPW-люди благодарно махали нам. Мы не могли переговариваться друг с другом по радио. Всего времени войны не хватило германской военной промышленности, чтобы сделать это возможным!


Следующим, залитым сияющим солнцем утром мы выступили — наконец, сопровождаемые в воздухе тремя истребителями («Мессершмитт» 110») — вновь вместе с Пайпером на Белгород. Быстро прорвав русские заслоны, помчались кратчайшим путем на север. В дороге наша «дикая охота» застала врасплох группу русских танков в одной деревне, которую мы уничтожили, долго не задерживаясь, согласно девизу «За то, что переедешь, сражаться не придется!». Дело шло о том, чтобы добраться до Белгорода.

Генерал-фельдмаршал Эрих фон Манштейн ошибается в своих мемуарах, приписывая взятие Белгорода танковой дивизии «Великая Германия». Я сам вел передовой танк, который, вместе с бронетранспортерами нашей дивизии «Лейбштандарт», первым вошел в Белгород, уничтожив при этом несколько русских машин, чьи экипажи были застигнуты врасплох. Во второй половине дня мы предприняли небольшую атаку в западном направлении, чтобы дать передышку дивизии «Великая Германия», задействованной слева от нас, которой, по всей видимости, пришлось преодолевать большее сопротивление.

Для дальнейшего расширения успеха и прорыва к Курску, очевидно, не хватало сил. Наступление нашей группы мотопехоты под командой Пайпера натолкнулось на следующее утро на усиленное сопротивление и было приостановлено. При этом один SPW получил прямое попадание и сгорел. Командир этого SPW был одним из самых испытанных подчиненных Пайпера. Поскольку судьба экипажа при отходе осталась невыясненной, Пайпер попросил добровольцев, которые подъехали бы еще раз на танке к месту гибели машины, с тем чтобы выяснить судьбу экипажа сгоревшего SPW. Следовало исходить из того, что русские сопроводят попытку артобстрелом, как они уже сделали это раньше. Разведка, таким образом, вполне могла стать командой смертников. В этих обстоятельствах мне, как командиру роты, было неприятно выделять для этого одну из наших трех машин, поэтому я поехал сам и смог на основании привезенных частей обмундирования с несомненностью установить, что весь экипаж погиб. Удивительно, но русские не помешали моему поиску новым огневым налетом. Пайпер был очень благодарен!

Во время операции «Цитадель» представилась еще одна возможность получить признание Пайпера, значившее больше любой награды. Я ехал со своей ротой в составе батальона бронетранспортеров Пайпера, когда мы неожиданно наткнулись на протяженный фронт русских противотанковых пушек, которые Пайпер, не задумываясь, решил атаковать в гусарской манере. Такая атака на позицию тяжелых противотанковых пушек означала незабываемый опыт! Едешь, так сказать, прямо на жерло орудий противника; попадание могло стать абсолютно смертельным! Самому стрелять было бессмысленно; при тогдашнем уровне развития танковой техники стрельба оказала бы в лучшем случае моральное воздействие. Единственный шанс заключался в непрерывном движении. В случае особого риска в какой-то степени заранее прощаешься с жизнью. То, как энергично Пайпер ввязался в бой, ошеломило русских. Они были разбиты, их орудия уничтожены. Пайпер располагал качеством, которое Фридрих Великий называл «coup d’ceil» (приблизительный перевод — «блиц в очах») военачальника — под этим он имел в виду быструю оценку ситуации и возникающих тактических возможностей. Пайпер сказал нам после атаки, стоя между двумя разбитыми русскими пушками «ратшбум»: «Риббентроп, мы охотно взяли бы вас (в свой батальон)». Он, конечно, имел в виду всю нашу роту. Из уст Пайпера это означало наивысшую похвалу.

Следует иметь в виду, что контрнаступление в марте 1943 года, вернувшее нам Харьков и приведшее к существенному приращению территории, велось ослабленными к тому времени дивизиями, имевшими за собой недели тяжелых оборонительных боев и притом не получавшими пополнения людьми, замены оружия и оснащения. Моментом превосходства против русских, преобладавших числом, выступало все еще качество войск и их командования; даже с нашим отсталым стареньким Т-IV мы ощущали превосходство над русскими, мы лучше управляли танком и лучше стреляли. Без сомнения, однако, войска в этом смысле и, не в последнюю очередь, что особенно следует подчеркнуть, своей высокой боевой готовностью постепенно чересчур «избаловали» высшее руководство! От нас требовали все больше и больше, до тех пор, пока силы окончательно не иссякли! Моторизованным и бронетанковым дивизиям во фронтовом быту приходилось в некотором отношении лучше, чем пехотным дивизиям на конной тяге, которым в жару и холод пришлось шагать аж до Кавказа и обратно. В феврале 1943 года Пайпер со своим батальоном мотопехоты проник, едва ли не безрассудным ударом, до самого Донца, чтобы протянуть руку помощи пробивающейся пешком пехотной дивизии (320-й). Ее командир — генерал-лейтенант Георг Постель — не смог полностью скрыть неприязни к Ваффен-СС, своим спасителям; его благодарностью Пайперу явился заданный чересчур требовательным тоном вопрос о снабжении продовольствием.

Одно из неприятных переживаний во время операции «Цитадель» я помню так хорошо, что все еще могу указать точное место и дату. 11 июля 1943 года, в день перед великим

 

танковым сражением под Прохоровкой, о котором я еще буду говорить, в командный пункт, оборудованный в переходе [405] под железнодорожной насыпью, который должен был сыграть определенную роль на следующий день, ввели захваченного русского лейтенанта. Высокий и голубоглазый, он, между прочим, выглядел настоящим германцем, демонстрируя вполне безупречную офицерскую выправку. Сигарета и шнапс расслабили атмосферу, и между ним и нами завязался разговор о перспективах этой войны, не имевший больше характера допроса. Вдруг он заявил: «Русский солдат — скверное питание и высокая мораль, немецкий солдат — хорошее питание и дрянная мораль». Конечно, мы это к себе не отнесли, но мы были глубоко задеты. Подсознательно мы чувствовали, Сталинград положил начало кризису доверия к высшему руководству, если бы не большевистская угроза и требование Рузвельтом и Черчиллем «безоговорочной капитуляции», война, возможно, была бы прекращена раньше....

... Итак, мы выступили лишь 5 июля 1943 года против находившегося в полной готовности к обороне противника, которому было предоставлено достаточно времени, чтобы наилучшим образом приготовиться к германскому наступлению. Главное направление удара танкового корпуса СС, действовавшего на южном фронте наступления, приходилось на сильнейшую позицию русских, точно туда, где и ожидалась наша атака. День за днем мы преодолевали все новые оборонительные сооружения, минные поля, противотанковые рвы. Вновь и вновь мы отражали поддерживавшиеся танками контратаки. Германская стратегическая концепция предусматривала, собственно, что пехотные дивизии передовой линии пробьют бреши в оборонительных линиях противника, через которые свежие танковые дивизии ударят во вражеский тыл. У чисто пехотных дивизий не имелось, однако, никаких шансов преодолеть русские оборонительные позиции, сплошь и рядом усиленные вкопанными в землю Т-34. Таким образом, танковые дивизии должны были со значительными потерями сами пробивать себе дорогу.

11 июля мы, наконец, преодолели, сражаясь у города Прохоровка, еще один протяженный и глубокий противотанковый ров, прорвав, таким образом, многочисленные оборонительные линии противника. Мы ожидали в наших машинах приказа атаковать Прохоровку, находившуюся перед нами в пределах прямой видимости. Правда, мы уже наблюдали в сильные бинокли, через речку Псёл, массивные танковые контратаки русских на участке соседней дивизии слева. Это было причиной, почему приказ взять Прохоровку еще не мог быть отдан. Так мы и стояли в нетерпении на возвышенности между долиной Псёла и железнодорожной линией Харьков— Курск. Почему не было приказа атаковать? Нет ничего более неприятного, чем быть выстроенным на открытом месте под вражеским обстрелом, не будучи в состоянии сделать что-либо. В такие моменты я иногда говорил своему заряжающему: «Сделай-ка мне бутерброд». Он держал довольствие для экипажа в ящике из-под патронов. Тот помещался у его ног, под мешком, в который укладывались стреляные гильзы. Экипаж состоял из пяти человек. В башенке командира находился в данном случае я сам. Слева, под и передо мной — наводчик. Командир должен был точным целеуказанием направить его на соответствующие цели, так как поле зрения, доступное наводчику через прицельную оптику, было ограниченно. Слаженное взаимодействие между командиром, наводчиком и водителем зачастую являлось вопросом выживания. Водителем нужно было постоянно управлять, при этом он должен был использовать любую, вплоть до самой малой, возможность для укрытия и, в первую очередь, не застрять. Он был, по сути, важнейшим членом экипажа, так как отвечал за готовность машины к выезду. С наводчиком, водителем и радистом командир был связан по танковому переговорному устройству. Заряжающий ничего не видел и не слышал, однако должен был заботиться о том, чтобы пушка была соответственно заряжена правильным снарядом (осколочным или бронебойным), и пулемет, по возможности, всегда исправно функционировал. Радист должен был всякий раз переключить передатчик в зависимости от того, хотел ли я говорить с одним из танков роты или с командиром батальона, со своим пулеметом он должен был в соответствующих условиях подавлять вражескую пехоту. От каждого члена экипажа могла зависеть жизнь или смерть. Нетрудно себе представить, насколько такие обстоятельства сплачивают.

Итак, заряжающий нагнулся, чтобы достать ящик с довольствием, в этот момент в танке резко хлопнуло. Заряжающий выпрямился и протянул мне кровоточащую руку. Ему в особенности, да и всем нам, в очередной раз крупно повезло. Легкая противотанковая пушка русских выстрелила нам в борт, пробив правую сторону башни. Снаряд разбился о нашу пушку, тяжело ранив заряжающего. Если бы он как раз не нагнулся, он был бы мертв, снаряд попал бы прямо в него.

Прошедшие дни наступления уже обошлись нам в большие потери. Из 22 машин моей роты, с которыми я выступил 5 июля, утром 12 июля в моем распоряжении еще находились семь боеготовых. Остальные были либо подбиты, либо ремонтировались в мастерской. Кроме меня, в роте оставался еще один офицер.

Русская сторона ожидала немецкого наступления, наилучшим образом подготовившись. Вдобавок ко всему, германское командование оказало любезность Советам, атаковав точно в тех пунктах, где это и предполагалось. Оно лишилось момента внезапности, сделав, в конечном итоге, то, что и ожидалось противником. Оказались ли на немецкой стороне забытыми уроки военной истории, говорящие о том, что против превосходящих сил противника успех обещает лишь необычное или внезапное? Разве не был как раз успех кампании на Западе лучшим доказательством этой максимы?

Русские обладали к тому же еще и преимуществом так называемой «внутренней линии», то есть они могли направлять резервы коротким путем к каждому из угрожаемых участков фронта. Как раз на хорде «Курской дуги» они расположили в Старом Осколе оперативный резерв, 5-ю гвардейскую танковую армию. В распоряжении немецкой стороны не имелось, однако, никаких существенных оперативных резервов, чтобы после прорыва русских укреплений «питать» наступление «из глубины», как звучит профессиональный термин для обозначения расширения начального успеха путем привлечения дополнительных сил.

До 11 июля 1943 года танковому корпусу СС, задействованному в центре фронта наступления, удалось далеко продвинуться в глубь расположения русских. На острие клина находилась вечером 11 июля «бронированная группа» 1-й танковой дивизии СС, известной как «Лейбштандарт», к которой я принадлежал со своей ротой. Мы расположились на отдых на протяженном обратном скате позади русского противотанкового рва в ожидании смычки с обеими соседними дивизиями. На следующее утро необходимо было взять Прохоровку, важный этап на пути к Курску.

Ранним утром 12 июля можно было услышать беспорядочный треск двухтактного мотоцикла ДКВ, принадлежавшего связному; собственно говоря, он всегда означал получение нового задания. Я лежал со своим экипажем под танком, провалившись в глубокий сон, однако, услышав неприятный шум мотора, как обычно, сразу проснулся. На подсознательном уровне, пока выбирался из-под танка, до меня дошло, что на передовой было неспокойно. Я слышал огонь, пехоты и артиллерийский, самолеты с обеих сторон были в воздухе. Тут раздался крик: «Командир роты, к командиру!» Мой командир — по видимости, разбуженный из тяжелого, вызванного измождением сна, — поручил мне проверить сообщение пехоты, якобы слышавшей шум танков у противника. Я приказал своей роте находиться в «боевой готовности». На мотоцикле с коляской отправился на розыски командира пехотного батальона, занимавшего позицию на возвышенности перед нами. Согласование не дало никакой новой информации, он также не располагал точными сообщениями. Поэтому я оставил испытанного унтер-офицера с мотоциклом на командном пункте пехоты, чтобы он мог, в случае необходимости, немедля ввести меня в обстановку.

Так я и отправился этим чудесным летним утром вниз по склону к моим танкам пешком. Офицер роты доложил тем временем о законченном приведении ее в боевую готовность. Мой заряжающий протянул мне бутерброд и кружку горячего «мукефук» (эрзац-кофе; кофейный напиток, обычно с цикорием). Шпис (аналог старшины), как это должно было потом выясниться, доставил утреннее довольствие на передний край как раз вовремя. Про себя я слегка чертыхался, так как вечером, на отдаче приказа, моя рота была, собственно, назначена резервной, поэтому мы надеялись на пару часов дополнительного сна — вместо этого оказались в неясной обстановке, требовавшей постоянной боевой готовности.

Летний день обещал быть теплым, солнце уже палило. Насколько жарким будет день, вмиг дошло до меня через несколько мгновений, когда на возвышенности перед нами поднялась стена фиолетового дыма. Она была создана так называемыми «дымовыми сигнальными патронами», указанным в этот день знаком «танковой тревоги». Большое количество облачков фиолетового дыма, взвившихся в небо, говорило о том, что, по-видимому, начиналась массированная танковая атака русских. Тут я увидел в туче пыли своего командира отделения, несшегося на мотоцикле вниз по склону, выбрасывая вверх кулак — знак «немедленно выступать!». Случилось ли так, что 5-я гвардейская танковая армия, о чьей дислокации в Старом Осколе нам было известно, вмешалась в ход сражения? Вскоре нам предстояло это узнать!

Я уже давно отдал необходимые приказы. В этот момент дело шло о том, чтобы — не дожидаясь команд — немедленно реагировать. Мы, молодые офицеры, были обучены в духе основополагающего немецкого принципа командования, требующего в соответствующем случае действовать, если в этом была необходимость, на свой страх и риск в рамках общей задачи. Сегодня этот принцип называют «тактикой задания». Во время обучения в офицерском училище нас беспрестанно ставили перед новыми ситуациями, требуя дать сразу «оценку обстановки» и сформулировать соответствующее «решение». «Оценка обстановки и решение» являлись, в сущности, секретом успеха немецкой армии.

Я окликнул офицера своей роты Мальхова, парня в такой же степени отважного, как и симпатичного: «Мы встаем на обратном скате и отстреливаем русских. Держись (со своим взводом) слегка слева!» Мы не имели непосредственной связи с соседней дивизией; прекрасная возможность для русских обойти нас с фланга, которой они, однако, удивительным образом не воспользовались с необходимой настойчивостью.

Как на учебном полигоне, рота развернулась в боевой порядок и двинулась на максимальной скорости вверх по склону. Юные солдаты, сидевшие в танках или ведшие их, уверенно, словно бывалые воины, заняли свои места в боевом порядке — картина, способная заставить сердце биться чаще! Мы преодолели небольшую неровность местности. Перед нами примерно в ста метрах находился обратный скат, где я со своей машиной собирался занять позицию. Тут мы увидели в низине, приблизительно в 800 метрах, окружавшие нас русские танки. Для наших проверенных наводчиков — идеальное расстояние, вскоре несколько Т-34 загорелись.

В это мгновение ближе, чем в ста метрах от нас, переехав позицию нашей пехоты, возникли 10, 20, 30 и больше танков Т-34, надвигавшиеся на нас на полной скорости и с пехотой на броне. «Все», — пробормотал я про себя, у нас не было больше ни единого шанса! Обе соседних машины справа от меня сразу же получили прямые попадания, заполыхав ярким пламенем . Я успел заметить, как один из моих лучших командиров смог спрыгнуть с башни. Больше мы его никогда не видели. Примерно так должна была в прежние века чувствовать себя пехота, когда на нее неслась бурная кавалерийская атака. Я толкнул ногой в правое плечо наводчика, сидевшего слева подо мной, что означало «быстро разворачивай пушку вправо, смертельная опасность!» — почти автоматическая реакция. Тут я услышал своего водителя Шюле, кричавшего по танковому переговорному устройству: «Оберштурмфюрер, видите вы их? Справа! Справа! Здесь они идут!» Я видел их слишком хорошо, и тут же мой стрелок выпалил первый снаряд и один Т-34 в буквальном смысле взорвался. Мы подстрелили с близкого расстояния, 20–30 метров, еще два или три Т-34. Тогда они пошли слева и справа мимо нас, в непосредственной близости, так что можно было видеть лица русских пехотинцев, сидевших на броне, и все новые и новые танки противника проносились с ревом по неровности перед нами. Наше спасение было в том, что Т-34 в это время еще не имели командира в башенке. Т-34 управлялся наводчиком, не располагавшим круговым обзором, как мы. Он видел лишь небольшой участок поля боя, на который он как раз нацеливался со своей скверной оптикой. В результате русские явно все еще не обнаружили нас, хотя мы стояли в открытом поле, залитом ярчайшим солнечным светом.

Однако в следующий момент ситуация резко изменилась. Один Т-34 нас открыл и остановился, слегка раскачиваясь на подвеске, примерно в 30 метрах справа от нас. Пушка развернулась в нашу сторону, так что я заглянул прямо в жерло, немедленно крикнув водителю в ларингофон: «Полный газ, марш, марш!» Мы должны были — наш единственный шанс — сейчас же исчезнуть из поля зрения русских! Как уже говорилось, даже в смертельных ситуациях можно молниеносно соображать. Следующая мысль пронеслась в голове: последнее, что ты унесешь с собой с этой земли, — огненный шар, выстрел из русской пушки с расстояния в 30 метров, это означает: абсолютно смертельно. Мой водитель Шюле — один из лучших водителей полка — тут же привел в движение наш неповоротливый Т-IV. Он всегда, естественно, на всякий случай ставил машину на скорость, и теперь мы помчались на полном ходу навстречу группам русских танков. Мы прошли мимо русского в нескольких метрах, тогда как он отчаянно пытался развернуть пушку в нашу сторону. Мы, однако, вовремя исчезли из его поля зрения. В то время как в нескольких метрах справа и слева проезжали мимо все новые русские танки, мы развернулись за нашим «контрагентом», влепив ему с пятиметрового расстояния бронебойным снарядом по башне, в результате Т-34 буквально разлетелся на куски. Его башня чуть не упала на нашу пушку. Я пробормотал в переговорное устройство: «Больше он не попытается стрелять в нас!» Мой наводчик, ухмыляясь, кивнул. В такие моменты не думаешь о том, что только что отправил на тот свет четырех русских танкистов, сражавшихся к тому же за свою Родину, здесь действует лишь неумолимое «ты или я». Оно означает: «Если один из нас двоих пойдет к черту, то лучше бы это был ты!» Два моих других танка горели в непосредственной близости от нас.

И все же я ясно осознавал, что с вероятностью, граничащей с уверенностью, мы были следующими. Наш единственный шанс заключался теперь лишь в том, чтобы непременно оставаться в движении, так как отдельный русский танк из-за плохой видимости не мог быстро сориентироваться. Итак, мы пошли в массе русских танков на собственный батальон [408] , выстроенный на упомянутом противотанковом рве примерно в 800 метрах позади и начавший теперь вести по спускающимся по склону русским стрельбу по мишеням. Под своим несколько забавным позывным на тот день, «Куниберт», я беспрерывно связывался по радио с другими ротами, прося не подбить нас, мы идем в группе русских. Тем временем мы отстреливали один русский танк за другим, когда они обгоняли нас. Они же были намного быстрее и маневренней, чем наш старый Т-IV. Тут раздался крик заряжающего: «Мне нужны бронебойные снаряды!» Надо знать, что в тесноте танка у заряжающего под рукой всегда находились 18–20 снарядов, часть из них, как уже описано выше, так называемые осколочные. Те годились лишь для использования против небронированных целей. Остальные снаряды были распиханы по всей машине. Теперь же, в крайне экстремальных условиях, заряжающему изо всех углов машины должны были беспрестанно подаваться бронебойные снаряды. Нужно ясно представить себе, что это значит, такой снаряд был около метра в длину и в тесноте танка чрезвычайно громоздким. Водитель должен был во время езды извлечь его из крепления и подать назад, наводчик должен был оторваться от прицельной оптики, в тот момент это означало, что экипаж машины был полностью беззащитным. Каждый раз, когда снаряд вновь был в стволе, мы останавливались и подбивали очередной Т-34. Лишь только у меня, как командира, имелся круговой обзор, я видел «товарищей с другой стороны», ехавших в нескольких метрах рядом с нами или обгонявших нас. Если бы хоть один из них воспринял нас, наступил бы в полном смысле слова «конец рабочего дня». По сути, у нас все еще не имелось шансов выжить. Однажды нас обогнал на несколько метров русский танк с противотанковой пушкой и пехотой на броне. Красноармейцы, опознав нас, испуганно смотрели прямо в жерло нашей пушки. «Остановись!» — прозвучала команда водителю, и вот уже раздался выстрел — на расстоянии не более 20 метров разрушительное прямое попадание. Мой новый наводчик Хоппе (мой испытанный наводчик Фельден выбыл за несколько дней до того по болезни, Боргсмюллер, уже по окончании боев за Харьков, был направлен в военное училище) стрелял отлично, поддерживаемый водителем Шюле, который со сказочной ловкостью вел неуклюжий танк среди хаоса горящих русских танков и своих машин. Радист Бергнер бушевал со своим пулеметом среди русской пехоты [409] , а заряжающий Траутманн ничего видеть не мог, но с превеликим спокойствием доставал снаряды из самых дальних углов машины, чтобы как можно скорее вновь зарядить пушку; от этого зависела наша жизнь. Целей на кратчайшем расстоянии вокруг нас имелось больше чем достаточно. Теперь оправдала себя интенсивная боевая подготовка наших парней! Часто высмеиваемая муштра была предпосылкой того, что даже в крайней опасности и в самых экстремальных условиях каждый прием был исполнен предельно точно! Кто еще сегодня сможет понять восхищение, которое вызывало в то время успешное преодоление с замечательно слаженной командой чрезвычайно грозной ситуации, вроде этой, когда удача не изменила и повезло выжить! Заявленная экипажем в тот вечер благодарность за управление машиной в этой сумасшедшей битве явилась для меня самым дорогим признанием.

На поле приблизительно 800 метров длиной и 400 метров шириной разыгрался настоящий адский шабаш. Русские въезжали, если им вообще удавалось зайти так далеко, в свой собственный противотанковый ров, где они, естественно, становились легкой добычей нашей обороны. Горящее дизельное топливо распространяло густой черный чад — повсюду пылали русские танки, частью наехавшие друг на друга, между ними спрыгнувшие русские пехотинцы, отчаянно пытавшиеся сориентироваться и легко превращавшиеся в жертву наших гренадеров и артиллеристов, также стоявших на этом поле боя. Некоторых из этих бедных парней, спрыгнувших со своих танков, мы просто переезжали сзади, так как они, конечно, не считались с тем, что в группе их танков ехал немецкий танк. Все это представляло собой такую апокалиптическую сцену, какую в подобной концентрации очень редко приходилось переживать на войне! Атаковавшие русские танки — их должно было быть больше ста — были полностью уничтожены. Один из принимавших участие в атаке русских офицеров-танкистов заявил в упомянутой передаче ZDF: «Они шли на смерть». Наш командующий генерал, уже упоминавшийся «Папа Хауссер», в один из следующих дней якобы сам пересчитал с куском мела разбитые русские танки, настолько невероятной показалась ему доложенная цифра потерь противника. Поскольку все подбитые русские танки стояли позади передовой, он смог самолично удостовериться в том, как обстояло дело. Сообщения о количестве уничтоженных танков всегда, когда в деле участвовали несколько родов войск (танки, противотанковая оборона, артиллерия и т. д.), были несколько проблематичными. Поскольку каждый из участников охотно заносил подбитый танк на свой счет, это иногда приводило к двойному учету.

Мы с нашей машиной заняли, наконец, позицию за подбитым Т-34 и отсюда участвовали в уничтожении оставшихся русских танков. Вдруг мой наводчик воскликнул: «Мой глаз!» Мы получили неудачное попадание точно по выступу лобовой брони, который был важен для прицельной оптики. Оптика была с большой силой вдавлена назад и тяжело ранила наводчика, который в этот момент как раз прицеливался. Тем самым мы стали небоеспособны. Я вывел машину с передовой линии и отъехал на несколько сотен метров в укрытие. Там мне случайно попалась навстречу машина моей роты, только что вышедшая из мастерской. Я мог легко пересесть в другой танк, но должен был взять с собой всю свою испытанную команду за исключением наводчика, что привело к протестам остающегося экипажа. Так велика была тогда боевая готовность даже и переданных нам из Люфтваффе солдат, пришедших к нам не добровольно (сегодня так же опороченных, как и добровольцы). Стоит ясно представить себе: эти парни видели поле боя — настоящий ад — с того места, где мы стояли, и все же хотели остаться с товарищами и принять участие в бою.

В бою был добыт впечатляющий оборонительный успех. Сразу предпринятая контратака, в которой я смог принять участие на запасной машине, с удивительно малыми потерями возвратила к полудню прежние позиции почти полностью в наши руки. Батальон потерял безвозвратно лишь три или четыре танка, в том числе две машины, подбитые в начале русской атаки непосредственно рядом со мной. Мы, собственно, были вправе гордиться при взгляде на поле боя, заваленное бесчисленными обломками уничтоженных русских танков. Неожиданная атака на глубоко зашедшее острие немецкого наступления — частями 5-й гвардейской танковой армии, переброшенными за ночь, — была предпринята русским командованием совершенно непонятно. Русские неизбежно должны были идти в свой собственный противотанковый ров, который был четко показан даже на захваченных нами картах.

Однако как ни важно было уничтожение более сотни русских танков, этот день боев ознаменовал также перелом в ходе сражения. Та масса танков, которую смогли выставить русские, заставила нас глубоко задуматься. Наш танковый батальон, который, естественно, смог записать на свой счет большую часть уничтоженных русских танков, хотя гренадеры с противотанковыми средствами ближнего боя и артиллерия со стрельбой прямой наводкой в пределах своих возможностей также самым отважным образом приняли участие в деле, имел на тот день, по оценкам, все еще более 25 танков. Знаменитая «танковая битва под Прохоровкой» 12 июля 1943 года должна была стать крупнейшим сосредоточением танков на ограниченном пространстве на протяжении всей войны. Сталин якобы хотел отдать под трибунал командира 5-й советской гвардейской танковой армии генерала Ротмистрова, атаковавшего нас. На наш взгляд, у него имелись для этого веские причины. Русские описания битвы — «могила немецкого танкового оружия» — не имеют ничего общего с действительностью. Мы, однако, чувствовали безошибочно, что наступление выдохлось. Мы не видели для себя шанса продолжить наступление против превосходящих сил противника, разве только будут приданы значительные пополнения. Их, однако, не имелось.

http://detectivebooks.ru/book/41698741/?page=74

 

Обер-ефрейтор Бернхард Химмельскамп - ас наводчик, на его счету 40 подбитых танков противника, воевал на Т-4. Командир танка в котором служил Бернхард был Антон Мюллер, обер-лейтенант и командир 4-й роты 35-го танкового полка.





Бернхард Химмельскамп, наш обер-ефрейтор с рыцарским крестом

Антон Мюллер, обер-лейтенант и командир 4-й роты 35-го танкового полка

У меня был экипаж не только великолепно вместе работавший, но и стоявший друг за друга во всем и всегда.

Хайне Хук, молодой унтер-офицер из-под Гамбурга, был механиком-водителем. Он давал нам яркие уроки северонемецкой кухни. Например, научил, что кусок хлеба, намазанный маргарином, а также искусственным медом и горчицей, не так уж плох, как могло показаться нам, южанам.

Ханнес Форайванг из Мисбаха в Верхней Баварии был «мастер-заряжающий», как он скромно любил себя называть. И хотя последнее слово всегда должно было оставаться за ним, его ничто не могло смутить. Он работал только при крайней необходимости, но его оружие всегда было в отличном состоянии.

Радист был совсем юным пареньком из Швабии. Он откликался на имя Бартельс. Однажды его ранило в голову осколком размером с вишню, и он неделями ходил с грязной повязкой. Рана загноилась, и ему следовало отправляться в госпиталь, но он не хотел расставаться со своим экипажем. Посреди одной из атак он грязными от машинного масла пальцами достал из раны осколок и между двумя радиограммами его продемонстрировал:

– Господин лейтенант, хотите посмотреть мой осколок?

Пятым членом экипажа был мой наводчик, Бернхард Химмельскамп. Родом откуда-то из Нижней Саксонии. Тихий обер-ефрейтор с круглой крестьянской головой, на которой шлем казался слишком маленьким. Он любил обстоятельно рассуждать обо всем на свете, любил петь сентиментальные песни дедовских времен. При этом уголки его рта озарялись озорной усмешкой, которая становилась даже слаще, если кто-то его поддразнивал. Он был исключительно хорошим товарищем, который всегда оставался ровным и доброжелательным, даже в тяжелых ситуациях.

Когда Бернхард Химмельскамп промахивался, стреляя из танковой пушки, он мог молчать в течение нескольких дней. В эти дни он, видимо, размышлял, уйдя в себя, чувствуя, что его честь как наводчика оказывалась под вопросом. Его настроение улучшалось только после того, как во время нового боя он добивался успеха. Однажды русские накрыли нас залпом «катюш». Когда засвистели ракеты, мы все нырнули под танк. Химмельскамп на долю секунды задержался, не успев вовремя заползти в наш «подвал героев». Когда мы выползли наружу по окончании обстрела, он держался за мягкое место, скривив губы в особенно озорной усмешке, и прошептал тихо и незаметно:

– Они прострелили мне задницу!

Не знаю, как долго он таскался с этой шрапнелью в мягком месте; знаю лишь, что идти к врачу он категорически отказался. Несколько следующих недель он постоянно скатывал плащ-палатку и укладывал ее на сиденье наводчика наподобие подушки. Мы часто выражали ему сочувствие, наблюдая за этой процедурой. Это никак не доставало его. Он лишь усмехался и продолжал подбивать вражеские танки, даже с раненой задницей.

Последняя наша совместная атака состоялась 29 августа 1943 гора у Севска. Русские прорвались по соседству, и Колич передал мне приказ помочь мотопехоте вернуть окопы, из которых их изгнали русские. Поначалу все шло гладко. Я рванул напролом, чтобы придать мужества нашей мотопехоте и припугнуть иванов. Километра через два я оказался перед линией траншей, которые и должен был помочь нашим пехотинцам отбить у русских. Нас стали обстреливать со всех сторон из легких пехотных орудий. Это было еще ничего. Хуже, что там были и противотанковые ружья. Осколок стекла разбитого смотрового прибора попал механику-водителю в глаз; я прищемил палец, вытаскивая гильзу, а Химмельскамп получил снарядом или пружиной рычага затвора в живот. Мы продержались бы некоторое время. Бернхард выстрелил осколочно-фугасным снарядом в землю, взметнув пыль, чтобы прикрыть нас. Я держался в надежде на то, что наша пехота на подходе и что приближается еще одна боевая машина.

Когда боль Химмельскампа усилилась, мы отъехали за склон, вылезли и расстегнули на нем форму. Поскольку загорелся и наш контейнер для хранения одежды позади башни, мы были так заняты, что перестали, к сожалению, обращать внимание на то, что происходило вокруг. Неожиданно из-за холма появилось два небольших танка. Два-три выстрела, и наша машина загорелась. Русские танки находились всего в нескольких метрах от нас. Химмельскамп получил еще несколько осколков в живот. Мне перебило голень. Я потащил Химмельскампа за нашу горящую машину; еще один член нашего экипажа тащил лейтенанта Нидер-Шабберарта, сражавшегося неподалеку. К сожалению, русские обстреляли нас из танковых орудий. Мы залегли за кормой танка. Русские орудия палили по нас из-за всех сил, но не попадали. Единственное, во что они угодили, был шлем юного ефрейтора Кнетча. Несмотря на это, тот не скрылся; он не хотел бросать нас одних. Вдруг около нас остановился генерал и приказал мне коротко доложить ситуацию. Затем предоставил в наше распоряжение санитарную машину, которая должна была доставить нас на медицинский эвакуационный пункт. Казалось, Бернхард выдержит. Он говорил со мной, но затем вдруг замолчал. После чего произнес тихим и спокойным голосом:

– Господин лейтенант, дайте руку, я умираю!

Это было сказано так, что проняло меня до костей. Я попытался утешить его:

– Бернхард, не мели ерунды. Мы живы. Ты поправишься быстрее меня.

Он не ответил. Он лежал надо мной. Я протянул ему руку. Он крепко держал ее, и так мы доехали до перевязочного пункта. Его вытащили из машины первым, затем меня. Когда меня внесли в русскую избу, санитар сказал мне:

– Обер-ефрейтор Химмельскамп мертв. Он умер по дороге сюда.

Итак, он умер так же, как жил, – спокойно, скромно и тихо. В полевом госпитале в Варшаве я услышал по радио следующее сообщение:

«13 сентября 1943 года наводчик орудия 35-го танкового полка обер-ефрейтор Бернхард Химмельскамп посмертно награжден орденом Рыцарского креста за 40 подбитых вражеских танков».



РК Бернхард Химмельскамп, 13.09.1943 – обер-ефрейтор, наводчик в 4-й роте 35-го танкового полка.

Отрывок из книги: Танковые асы вермахта. Воспоминания офицеров...

 

Унтер-офицер Ойген Шеффер: танковый ас из 8-го батальона 15-го танкового полка, отличился в зимних боях 1942-43 на танке Т-.3. Тогда наводчиком в танке Ойгена служил Видер.


Личный опыт: белый ад
На околице деревни появилось несколько танков, захвативших позиции нашего боевого охранения. Мы сразу поняли, что происходит. Отряд русских танков появился внезапно и обратил в бегство несколько частей снабжения нашей 6-й армии, а также малочисленные подразделения зенитчиков и нестроевых частей, состоящих из поваров, мясников и водителей грузовиков.

В окуляры биноклей нам были хорошо видны русские танки, находившиеся на расстоянии 3–4 километров от нас. Однако они тут же внезапно куда-то исчезли, как будто провалились под землю. По открытой местности бестолково метались из стороны в сторону лишь несколько человеческих фигур в исподнем. Это были те, кому посчастливилось выжить из числа солдат главного эвакуационного пункта. Нет, не хочу писать об этом в дневнике. Слишком неприятно и жутко описывать то, что сделала группа этих дьяволов.

Было все еще темно. Нас разбудил грохот выстрелов. Мы тут же приготовились к бою. Иваны снова пытались прорваться через наши передовые позиции. Мы получили приказ преследовать противника. Но где точно он находится? Мы осторожно двинулись на восток, пытаясь через полевые бинокли разглядеть русские танки. Одинокий «Фокке-Вульф» кружил над белой заснеженной равниной, на которой мы оставляли следы. Перед нами неожиданно возник подъем. Разведывательный самолет начал закладывать круги над землей, опускаясь все ниже и ниже. Вскоре он полетел прямо на нас. Мы выпустили ракету. Из хвостовой части самолета вырвался клуб дыма, затем от его корпуса отделился парашют, упавший затем прямо перед моим танком.

Мы подобрали нашу находку и, вскрыв капсулу, прочитали адресованное нам послание. «Вражеские танки прячутся за белым холмом. Ждите прилета наших «Штук». Теперь мы поняли, где находится враг.

Пришлось совсем недолго ждать той минуты, когда в ясном зимнем небе появились три темные точки. Они стремительно приближались к нам. Это были обещанные «Штуки» Ю-87. Выпустив желтую сигнальную ракету, мы устремились к холму. При этом мой танк прикрывал левый фланг.

Три «Юнкерса-87» спикировали, как коршуны, и сбросили свой смертоносный груз. Грохнули взрывы, и к небу взметнулись языки пламени и черный дым. Это свидетельствовало о прямом попадании в цель. В эти мгновения нам не оставалось ничего другого, кроме как немедленно устремиться на врага, используя элемент внезапности. Мы уже были на полпути к вершине холма, когда появились два танка Т-60. Мой наводчик тут же взял их в прицел. Вскоре на склоне холма вспыхнули два факела. С вершины холма мы могли заглянуть в узкий проход, в котором прятались несколько советских танков.

«Штуки» подбили головной Т-34, который заблокировал выход остальным вражеским танкам. Тогда русские попытались выбраться через другой выход. Стало ясно, что они угодили в мышеловку. Мы давили на них с обеих сторон и подбивали танк за танком. Затем в небе снова появились наши «Штуки». Мы быстро дали несколько выстрелов из ракетницы. Первая «Штука» сбросила бомбы буквально у нас перед носом. Две другие сделали еще один заход на наземные цели.

Вместе с нашими летчиками мы уничтожили отряд русских танков. Ни одной вражеской боевой машине не удалось уйти.

Затем внезапно началась суматоха и спереди к нам начало что-то приближаться. Небо потемнело от дыма. Мы оказались в эпицентре какого-то треска и грохота.

Это заиграли свою партитуру «сталинские оргбны» («катюши»), чьи огромные силуэты появились и вскоре скрылись за горизонтом. К сожалению, нам не удалось броситься за ними в погоню, потому что стало темно и вечер сменился ночью.


226 часов в танке

Наш первый танковый бой на холме стал лишь прелюдией к одному из самых тяжелых оборонительных сражений на излучине Дона. Вскоре наш батальон оказался на реке Чир, затем вырвался из клещей противника, наступавшего на Морозовск и Тацинскую. Мы отбили атаки русских частей и не допустили окружения соседних соединений немецких войск.

После короткого сна в деревенской мазанке мы загрузили боевую машину боеприпасами, набив ее под завязку. Мы получили две буханки хлеба, несколько банок консервированной колбасы и, по примеру местных русских, набили карманы семечками. Взревели моторы. Мы взяли с места, поднимая фонтаны снега, и устремились навстречу суровой русской зиме.

Впереди невозможно было что-либо рассмотреть. Нам приходилось глядеть во все глаза, чтобы не нарваться ненароком на вражеские войска. Засады русских могли находиться где угодно – в узких оврагах и за возвышенностями. Природных укрытий не было – никаких деревьев, даже отдельного кустика. Снег искрился под холодным зимним солнцем, над замерзшими равнинами гулял ледяной ветер. Нашим домом стал для нас наш танк, «наша борзая», как мы его называли.

Наш участок передовой протянулся по берегу реки Чир. Каждый день советские войска пытались прощупать нашу оборону и прорваться силами своих танков на наши позиции. Каждый раз, когда перед нами появлялись русские танки Т-34 и КВ-1, они сразу попадали под наш огонь и превращались в горящие факелы на снегу. Для нас самым мучительным было оставаться в замаскированных «секретах» по ночам. Наблюдатель часто погружался в сон и тут же просыпался. Спать хотелось ужасно. Пронизывающий холод и неутолимый вечный голод были причиной мучительного пребывания на границе сна и реальности. Мы давно уже не видели даже хлеба и постоянно мечтали о горячей еде.

Когда мы наконец получили ее, оказалось, что тефтели пахнут бензином, но, несмотря на это, мы проглотили их с волчьим аппетитом.

Спустя 226 часов – без малого 10 суток – мы наконец попали в теплое жилье. За десять дней наш батальон подбил более 400 советских танков не давая противнику прорвать линию обороны на нашем участке фронта.


Возвращение

18 декабря 1942 года. Мы снова находимся в станице Верхнечирской, то есть в излучине Дона. Армейская группа Гота (4-я танковая и остатки 4-й румынской армии) рвется по степям между Доном и Волгой в направлении Сталинграда. Мы получили приказ занять мост через Дон и соединиться с дивизиями Гота. В это же время войска в Сталинграде должны были прорываться из кольца блокады – по крайней мере, нам так сообщили.

Я так и не сомкнул глаз, так как на два часа ночи было назначено наступление. Минутная стрелка часов неумолимо приближается к назначенному сроку. Но настает два часа, но не видно ни малейшего движения. Прошло полчаса. Все по-прежнему тихо. После полтретьего ночи я незаметно засыпаю. Лишь в семь часов пробуждаюсь от рокота моторов. Но мы так и не приблизились к мосту через Дон. Нам пришлось вернуться в то место, где несколько дней назад вели бои. Что же случилось? Ответа никто не знает.

Все вокруг становится белым. С неба беззвучно падает снег. Врага нигде не видно. Видимость отвратительная. Наши танки накрылись снежным покрывалом. В этой белой пустыне ничего не видно на расстоянии нескольких метров. Мы медленно движемся по бескрайней снежной целине, не зная, где находятся войска противника. Мы постоянно останавливались, чтобы лучше присмотреться к окружающему пространству. Но нам удавалось различить лишь покрытые снегом невысокие бугорки, поросшие степной травой, да немногочисленные хаты-мазанки.

Неожиданно услышав звуки пролетающего где-то рядом самолета, мы резко остановились. Впереди, нет, сзади что-то происходило. В воздух взлетели сигнальные ракеты, осветив свинцово-серое небо. Снег прекратился. Наш наводчик Видер, известный под прозвищем «орлиный глаз» – он видел и слышал все, что происходит вокруг, – разглядел самолет «Мессершмитт» Bf. 110. Он пикировал на расположенную впереди деревню, поливая огнем своих пушек и пулеметов дома. Это означало, что там русские. Когда самолет снова стал обстреливать дорогу, мы увидели движущиеся в нашу сторону колонны красноармейцев. Так вот что это было такое.

Мы направились в сторону деревни. Неожиданно слева донеслись звуки стрельбы. Судя по всему, это были 88-мм зенитные орудия. Мы подъехали ближе.

Выбравшись из центра деревни, русские танки двинулись к околице. Дистанция между нами составляла около 2 тысяч метров. Мы заняли позиции за домами. Нам приказали не открывать огонь по противнику сразу. Затем мы снова услышали стрельбу из зениток. Мы не поверили своим глазам.

Танки с сидевшей на броне пехотой выехали из деревни. Я насчитал 10… 20… 30 боевых машин, затем сбился со счета. Однако это были не привычные Т-34. Это оказались английские танки Мк II и Мк IV.

Мы перегруппировались для атаки. Мне пришлось остаться у деревенской околицы, чтобы отвлечь на себя внимание противника и вступить в бой с превосходящими силами русских. Оставаясь невидимыми врагу, наши танки выдвинулись на левый фланг.

Зенитки больше не стреляли. Русские танки выстроились в колонну и двинулись на нас. На головном танке была хорошо видна массивная антенна. Противнику не повезло – его атаковали с тыла. На советские танки обрушился град противотанковых снарядов. Первым был подбит вражеский головной танк. Оставшись без командования, танки попытались рассредоточиться. То там, то здесь на корме советских танков вспыхивал огонь.

Затем русские попытались укрыться за копнами сена, однако при этом попадали под огонь наших орудий. Началась настоящая пляска смерти. Нам разрешили оставить позиции, где мы прикрывали наших танкистов, и мы устремились в бой. Перед нами разыгрывалась ужасная в своей трагичности кровавая драма. Неожиданно стали взрываться боеприпасы. Мгновенно занимались огнем и вспыхивали как свечки топливные баки танков.

Лишь немногие башни советских танков разворачивались в поиске целей. Вскоре огонь стал вырываться также из люков. Находиться на поле боя стало смертельно опасно. Мы узнали от наших зенитчиков, что некоторые танки противника продолжали наступать. Вскоре мы услышали рокот моторов приближающихся к нам вражеских боевых машин. Наш танк Pz III оказался на более выгодной для ведения стрельбы позиции. Огонь! Попадание в цель!

Однако русский танк продолжал наступать, несмотря на то что загорелся. Мы выстрелили во второй раз по стальному монстру, упрямо надвигавшемуся прямо на нас, – он как будто шел на таран. Нам пришлось уйти с пути этой охваченной огнем боевой машины. Даже еще один выпущенный нами снаряд, попавший в корму, не заставил русских танкистов остановиться.

Мы испытывали странное чувство, не понимая, что же происходит. Лишь позднее мы узнали, что русский водитель был смертельно ранен, но продолжал давить ногой на газ. Мы насчитали 59 подбитых и горящих вражеских танков.



21 января 1943 батальон провел относительно крупную боевую операцию на этом участке фронта. Мы двинулись на северо-восток, в направлении колхоза. Противотанковая оборона была мощной, и мы – вполне естественно – не рискнули нанести по противнику лобовой удар. Поэтому без потерь взяли колхоз в кольцо. Гауптфельдфебель Хайн первым вошел в деревню с тыла. Вдоль главной дороги, ведущей в этот населенный пункт, стояли противотанковые орудия. Они были в неисправном состоянии и не успели сделать ни одного выстрела. Унтер-офицер и его экипаж лично уничтожили вражескую пушку.

К несчастью, обер-лейтенант Майвальд получил в бою ранение и был вынужден оставить батальон. Через два дня батальон добился новых успехов.

23 января 1943 года при атаке на станицу Манычскую батальон подбил 28 советских танков и захватил 60 противотанковых орудий.
Отрывок из книги: Танковые асы вермахта. Воспоминания офицеров...

 

Капитан Герхард Ланге - танковый ас из 2 батальона, 35-го танкового полка, большую часть войны провоевал на танке Т-4. 28 марта 1945 года награжден РК. Закончил войну командиром 2 батальона 35-го танкового полка.
5 апреля 1944 танковая рота обер-лейтенанта Герхарда Ланге из 2 батальона (на Т-4) 35-го танкового полка подбила 28 Шерманов.
В начале авг. 1944 г. 2 танк. батальон Герхарда Ланге, в месте с развед. батом во врем атаки на город Гродзиск захватил 48 орудий.

Танковый бой в Ковеле

5 апреля 1944
На следующий день штаб батальона переехал на окраину города. Три роты получили боевое задание по обеспечению прикрытия. Одна оставалась в резерве. Днем я едва прилег отдохнуть, как меня вызвали на башню кирпичного завода, куда забрались командир дивизии и начальник артиллерии дивизии, полковник Лаукат. Оттуда были далеко видны тылы неприятеля. По дороге, ведущей на север, шло усиленное движение. Русские что-то замышляли. Командир дивизии очень спокойно произнес:
– Это не грузовики, господа. Сюда движутся танки.
Сначала я подумал, что старик ошибался, так как не мог разглядеть ничего подобного даже с помощью бинокля, а я считал, что глаза у меня были довольно зоркие. Да и Лаукат, всегда уважая мнение генерала, с ним не согласился. В машине была стереотруба. Быстро ее сюда! Разумеется, командир дивизии оказался прав. Я насчитал около 40 танков. А сколько их уже скрылось в лесу? Взгляд на карту позволил мне точно узнать, где они, скорее всего, выйдут. Там, где позиции роты Ланге. Я украдкой взглянул на часы. Роты не включат свои приемники еще 25 минут. Я направил вестового на мотоцикле и сам последовал за ним на своей штабной машине, убедившись перед отъездом, что командная машина также поедет за мной.
Мы рванули на полной скорости, но дорога была ужасной. Командир роты был на позициях своего боевого охранения. Местность была холмистая, поэтому я не мог получить хорошее представление об общей ситуации. И тут все началось. Раздались артиллерийские выстрелы. Срочно в укрытие! Мы въехали в лощину. Пока я раздумывал, умно ли поступил, заехав туда, русский «Шерман» двинулся по склону вниз и сразу повел по нас огонь. Мы выскочили из штабной машины и бросились врассыпную. Я надеялся, что «Шерман» не станет охотиться за отдельными танкистами, когда по соседству развертывался танковый бой. Он отступил. На краю склона я нашел лучшее укрытие за одним из наших танков и мог наблюдать ход боя с близкого расстояния. Я понял, что моя рота все прекрасно делала сама, и направился к своей подъехавшей штабной машине.
Мы прямой наводкой подбили 28 «Шерманов». Поле боя напоминало свалку металлолома. С нашей стороны потерь не было; была одержана отличная победа.
Отрывок из книги: Танковые асы вермахта. Воспоминания офицеров...

 

Ас наводчик Эбауэр, из разведывательного батальона 4-й танковой дивизии.

Оборонительные бои на плацдарме Тимковичи

Июль 1944

Петер Оберхубер, водитель полкового разведывательного взвода

В начале наступления Красной армии и последовавшего прорыва на центральном участке Восточного фронта нас погрузили в эшелоны и с максимальной быстротой пробросили из города Сокаль в Слуцк. Мы двинулись к участку прорыва форсированным маршем. По обе стороны от дороги обескураженно и понуро сидели солдаты разгромленных соединений. Они устало махали нам, но на их лицах заметно прибавлялось уверенности, когда они видели много танков, двигавшихся на фронт.

4-я танковая дивизия двинулась в атаку всеми силами. Давно мы уже не шли на восток двумя мощными боевыми батальонами.

Я сидел за рычагами рулевого управления танка R-02. Командиром нашего взвода был обер-лейтенант Вернер. Наш экипаж (помимо меня): обер-фельдфебель Хазе (командир), Эбауэр (наводчик), Хеннебергер (заряжающий) и Цвекерль (радист).

Наш разведывательный взвод атаковал вместе с ротой 33-го моторизованного полка. Два танковых батальона полка наступали справа от нас. Мы быстро вышли к населенному пункту на имевшей важное значение железнодорожной линии Барановичи – Минск. Сначала мы оставались там, чтобы прикрыть фланг танкового полка, продолжавшего наступление. Рассредоточились вдоль окраины деревни. Это не заняло много времени, но 4 русских танка уже подходили к железнодорожной линии у деревни. Они нас не заметили.

Мы удачно замаскировались, спрятавшись возле дома, и позволили противнику приблизиться на расстояние 600 метров. В казенной части орудия какое-то время уже находился противотанковый снаряд. Эбауэр спокойно выбирал цель. Два противотанковых снаряда один за другим стремительно вылетели из ствола нашего орудия. Два прямых попадания! Советские танки были объяты пламенем, экипажи спешно покидали горящие машины.

В казенной части орудия уже находился третий снаряд, но пока не было приказа открывать огонь. Наводчик примеривался к цели, потому что два других танка Т-34 отступили. Мы переживали из-за последовавшего неудачного выстрела. Открыли казенную часть орудия, но никак не могли извлечь снаряд. Его безнадежно заклинило. Стремительно откатились за угол дома. Заряжающий, радист и механик-водитель вылезли из танка и шомполом изо всех сил пытались извлечь заклиненный снаряд, что им удалось.

Мы заряжаем еще один снаряд и прячемся за угол дома. Когда два русских Т-34 попытались скрыться за гребнем холма, Эбауэр выстрелил. Черный гриб дыма взметнулся над холмом. Мы тут же бросились вперед и захватили два вражеских противотанковых орудия. Кроме того, мы вызволили из русского плена нескольких наших товарищей.

Мы ужасно гордились тем, что по праву могли нарисовать на пушке три кольца, означавшие три подбитых вражеских танка, три наши победы. И мы добились этих трех побед с трех выстрелов, несмотря на осечку!
Отрывок из книги: Танковые асы вермахта. Воспоминания офицеров...

 

Дополнение по Джозефу Галле: он командовал взводом 3-й батареи 244-го батальона штурмовых орудий.
http://battle.volgadmin.ru/Heroes/Deutsch.aspx

 

Обер-ефрейтор Алоиз Ассманн (1913 - 1987)- ас наводчик САУ Мардер из 1-й роты 61-го противотанкового батальона, 11-й танковой див. 18 сен. 1942 года его наградили РК.

2nd Class (29 July 1941)
1st Class (25 August 1942)

http://www.sosnitza.com/ritterkreuztreger/asmann.htm

http://www.das-ritterkreuz.de/index_search_db.php4?modul=search_result_det&wert1=103

 

Buchterkirch Ernst-Georg - танковый ас начального периода войны, первый в Вермахте оберлейтенант награжденный ДЛ к РК!

Эрнст-Георг фон Buchterkirch в 1935 г. поступил на службу в кавалерийский полк в Потсдаме. В 1937 году он был переведен в 6 танковый полк. В 1938/39 он служил в бронированном подразделение Легиона Кондор в Испании. По возвращении в Германию его назначили командиром взвода 2 роты, 6 танкового полка. Эрнст-Георг принял участие в Польской Кампании и был награжден 19 сен. 1939 г. ЖК-2. 29 июня 1940 года его наградили Рыцарским Крестом. В Париже ему удалось захватить несколько мостов через Сену. Во врем этих боев, танк под его командованием подбил 6-ть французских танков. (ВОЕВАЛ ОН НА Т-3 с 37 мм пушкой) В начале русской кампании, он был командиром 2 роты, 6-го танк. полка. 23 июня 1941 года его вторая рота уничтожили 12 танков на Buchowiecze. На следующий день он и его рота отличилась в формировании плацдарма на Minicze. 31 дек. 1941 года оберлейтенант Buchterkirch был награжден Дубовыми Листьями к РК, он стал первым в Вермахте оберлейтенантом награжденным данной наградой!

18 января 1942 года был повышен до капитана, а 1 сентября 1943 года майор.

http://www.lexikon-der-wehrmacht.de/Personenregister/BuchterkirchEG.htm

http://en.ww2awards.com/person/28767

http://www.das-ritterkreuz.de/index_search_db.php4?modul=search_result_det&wert1=756

 

Blaich Albert - танковый ас, редчайший случай: Альберт прошел всю войну в одной части, 6-танк. полк! Начал воевать в танковых войсках ещё в Испании. Прошел с боями: Польшу, Францию, СССР и Венгрию. Командир танка, взводный, ротный. Совершил более 25 танковых атак. Был ранен не менее 3 раз: 5 июня 1940, 6 сен. 1941 и 12 дек.1942. (Есть данные, что к лету 1944 года он был ранен уже 5-ть раз.) Обер-фельдфебель Альберт Блайх 24 июля 1941 был награжден РК (представлен к награждению 16 июля), тогда он командовал взводом в 12-й роте, 6-го танкового полка. 8 марта 1945 года Альберт был награжден Золотым Немецким Крестом. Albert Blaich погиб 15 марта 1945 года в Orgekeghi Венгрия, как оберлейтенант командир 2 роты (Пантеры), 6 танк. полка.

http://en.ww2awards.com/person/2257
http://military.wikia.com/wiki/Albert_Blaich

 

Дополнение по Алаизу: только за июль 1944 г. он подбил с экипажем 42 танка союзников, за что и был награжден РК. Погиб в танке 2 мая 1945 г., по всей видимости Kalss Alois командовал последним танком в SS-Pz.Abt. 502.

Kalss Alois
*18.02.1920 in St. Gilgen , Russbachsaag , Land Salzburg , Austria
+02.05.1945 in Forst Kummersdorf , south of Berlin

-HJ (Austria)...............10. '34 / 11. '36
-SS (Austria)................................'36
-SS (Austria)................................'37
-SS-Standarte "Deutschland"............01.04. '38
-SS-Standarte "Deutschland"............'39
-SS-Standarte "Deutschland"............'40
-SS-Division "Wiking"...............'40
-SS-Inf.Rgt."Westland" , SS-Division "Wiking".........01. '41
-2./SS-Aufkl.Abt. , SS-Division "Wiking"............07. '41
-SS-Junkerschule "Bad Tölz" , 6.Lehrgang .........01.02. '42 / 09.05. '42
-SS-KradSch.Ers.Btl. ................05. '42
-SS-Pz.A.u.E.Abt. .............'42
-8.(s.)/SS-Pz.Rgt.2 , SS-Pz.Gr.Div."Das Reich"...................11. '42
-1.Zugfhr. 8.(s.)/SS-Pz.Rgt.2 , SS-Pz.Gr.Div."Das Reich"...................02. '43
-4.Zugfhr. 8.(s.)/SS-Pz.Rgt.2 , SS-Pz.Gr.Div."Das Reich"...................03. '43
-3.Zugfhr. 8.(s.)/SS-Pz.Rgt.2 , SS-Pz.Gr.Div."Das Reich"...................06. '43
-Chef 8.(s.)/SS-Pz.Rgt.2 , SS-Pz.Div."Das Reich"...................18.09. '43 / 12. '43
-Chef 1./(s.)SS-Pz.Abt.102..............'44
-Chef 1./(s.)SS-Pz.Abt.502..............09. '44 / 02.05. '45


RK...........................................23.08. '44
DKiG........................................23.09. '43
EK I.........................................17.09. '44
EK II.........................................10.07. '41
PKA (Silber) IV. Stufe.............................'44
PKA (Silber)...........................................
Inf.St.Abz. (Silber).......................12.05. '42
Pz.Vern.Abz. (Silber).............................'44
Pz.Vern.Abz. (Silber)................................
Verw.Abz. (Gold).........................23.08. '43
Verw.Abz. (Silber)........................31.05. '42
Verw.Abz. (Schwarz).....................13.03. '42
http://forum.axishistory.com/viewtopic.php?t=178373

http://military.wikia.com/wiki/Alois_Kalss

 

Konrad Sauer (1915-1986) - 65 подбитых танков. (Stug.Abt. 209 , Stug.Brig. 393)

Конрад Зауэр участвовал в польской и французской кампании в качестве артиллериста. В ноябре 1941 года добровольно перешел в штурмовую артиллерию. Его направили в 3./Sturmgeschütz-Abteilung 209, во время тяжелых летних боев 1942 года в районе Ржева он в течение трех недель подбил 30 советских танков. 1 сентября 1942 года Конрада повысили до лейтенанта, а 29 сентября 1942 года его наградили Рыцарским крестом. В апреле 1943 года он был тяжело ранен. В начале 1944 года его перевели в Stug.Brig 393. 1 сентября 1944 года произведен в лейтенанты запасе, он взял на себя командование первой батареи бригады. В середине сентября 1944 года, он командуя двумя САУ отражал атаки на Дерпт и был награжден за эти бои 30 сентября 1944 года ДЛ к РК. С конца октября 1944 года он возглавил 393 бригаду штурмовых орудий, а с 1 января 1945 года преподаватель в Шуленбурге. Весной 1945 г. в тяжелых боях с американцами был тяжело ранен в пятый раз и встретил конец войны в госпитале.
Рыцарский крест (26 сентября 1942), ДЛ(30 сентября, 1944 г.)

http://www.lexikon-der-wehrmacht.de/Personenregister/S/SauerK-R.htm

http://www.das-ritterkreuz.de/index_search_db.php4?modul=search_result_det&wert1=5453