Леон Дегрель и Легион Валлония / Leon Degrelle, Legion Wallonien (28.SS-Frw.Pz.Gren.Div.)

Ещё одно избранное цитирование "Гитлера на тысячу лет". Несколько зарисовок о первой, и самой страшной, зиме на Востоке. Оцените слог.

8-я глава. Русский ад.

Где бы не происходили события с декабря 1941-го по апрель 1942-го на протянувшемся на три тысячи километров, от Петсамо до Азова, русском фронте, драма будет такой же жуткой. Мы, иностранные добровольцы, затерянные, как и немцы, в этих страшных степях, находились в том же отчаянном положении: умирать от голода, замерзать и бороться вопреки всему. Мои бельгийские товарищи и я в то время сражались в донецких снегах. Повсюду завывания вьюги и вопли врагов. Позиции укреплялись даже ледяными глыбами. Приказы были однозначными: не отступать. Невыразимые страдания.

Неописуемые. Лошадки, которые привозили нам совершенно промёрзшие серые яйца и патроны, обжигающие холодом пальцы, брызгали кровью на сугробы, капля за каплей из своих ноздрей. Упавшие раненые сразу же замерзали. Раненые за две минуты становились похожими на пергамент. Никто бы не отважился помочиться снаружи. Часто сама струя замерзала на лету, превращаясь в изогнутый прут жёлтого цвета. У тысяч солдат оказались навсегда атрофированными половые органы и анус. Нос, уши опухали, словно огромные абрикосы, откуда постоянно сочился вязкий красноватый гной.

Только на нашем участке на центральных высотах в районе Донца в течение нескольких месяцев свыше одиннадцати тысяч раненых погибли в убогой школе, отрезанной от всего снегами, достигавшими четырёх метров в высоту, где полевые врачи, шатаясь от усталости, ампутировали сотни рук и ног, сшивали разорванные животы. Всё это происходило посреди льдин из замёрзшей крови и экскрементов: блестящая корка зеленовато-красноватого цвета, напоминавшая смешанную растительность на поверхности какого-то окаменевшего аквариума.

Эвакуация с наших боевых позиций в эту жуткую клинику с растянувшимися под всеми ветрами ранеными осуществлялась на небольших повозках русских крестьян. Тела были едва прикрыты соломой, сорванной с крыш последних уцелевших изб. Переезд порой мог занимать несколько дней.

Мертвецы теперь больше не хоронились. Их прикрывал снег, насколько это было возможно. А потом они будут ожидать оттепели, чтобы наконец лечь в могилу. Бесчисленные паразиты буквально пожирали нас заживо. В наших грязных униформах гнездились тучами серые вши: маленькие блестящие яйца, напоминающие жемчуг. Как-то утром, доведённый до отчаяния, я полностью разделся, несмотря на мороз: на мне их было более семисот.

Но наша одежда представляла собой лохмотья. Потемневшее бельё расползалось на лоскуты и шло потом на перевязки раненым. Солдаты сходили с ума, с криками убегали прямо в бескрайние снега. Батальон подобным образом терял пять-шесть человек после каждой рукопашной. Их быстро поглощала степь. Я думаю, никогда и нигде в мире не выпадали подобные мучения на долю стольких людей.

Невзирая ни на что, они держались.

[...]

Однажды в январе 1942-го, для проведения обычной линии связи, нам потребовалось семнадцать часов, чтобы преодолеть четыре километра, прорубая коридор в снегу с помощью лопаты и топора. Единственный снегоочиститель, обслуживающий наш сектор был остановлен стенами из льда. Несмотря на все усилия ему никогда не удалось пробиться сквозь них.

[...]

Мы вновь захватывали разрушенные деревни. Перед почерневшими стенами изб мы устраивали брустверы из льда. Наши опорные пункты разделялись километрами снегов. Враг просачивался повсюду. Рукопашные были страшными. В течение только одного дня 28-го февраля 1942-го, в разрушенной деревеньке под названием Громовая Балка (в скобках автор даёт свой перевод - Vallée du Tonnerre; буквально – Долина Грома), где на протяжении восьми суток наш батальон противостоял четырём тысячам русских, мы потеряли половину наших товарищей в свирепой стычке, длившейся с шести утра до глубокой ночи. Мы отчаянно защищались, находясь посреди павших лошадей (когда пули попадали в них, они звенели, как хрусталь). Русские наступали тесными шеренгами в своих длинных синеватых шинелях. Не прекращаясь появлялись новые волны, которые мы укладывали на лёд.

Вот такой была русская зима. Семь месяцев была только ослепляющая белизна. Холод терзал тела. Бои забирали последние силы. Затем как-то утром над белыми холмами взошло ярко-красное солнце.

 

Образ красноармейца и moujik, вышедший из-под пера Дегрелля.

Поскольку русские – рождённые в снегах – не только были более сильны физически и привычны к ужасному климату, но и умели на протяжении столетий сопротивляться морозам. Они обладали искусством сооружать укрытия от холодов, гораздо более эффективные, чем наши жалкие неумело импровизированные убежища.

Некоторые из их снежных лагерей представляли из себя наполовину вкопанные стоянки монгольских кочевников. Небольшие сильные лошади ютились среди этих военизированных мужиков, приземистых, с узкими от постоянного глядения на снег глазами, лицами, жёлтыми от сала, которым они мазали себя, чтобы не обморозиться. Их ноги, обутые в валенки, были обмотаны толстыми слоями шерсти. Их обмундирование, двойное или тройное, было затянуто со всех сторон, как пирожное-суфле. Туда не проникала метель, и они жили так всегда. И эта особо лютая зима не сильно застала их врасплох. Защищённые таким образом от враждебности природы, они смогли даже развязывать сильные наступательные действия, как на юге, так и на севере.

 

Получил свежепереведённые книги в свои руки. Начал перечитывать воспоминания Дегрелля о походе на Восток, в страну желтолицых монголов, хитрых киргизов с калмыками и морозоустойчивых сибиряков (никакого отличия от вышеописанных).

Некоторые заметки на полях:
-Зря они разбили и издали текст двумя книгами, это может запутать людей, да и просто неудобно.
-Каждую книгу предваряет предисловие переводчика (А. Больных), выдержанное в том же тоне, что и аннотация. Думаю, это лишнее, так выделять моменты текста: прочитавший книгу Дегрелля сам сделает вывод и об осмыслении автором всей концепции войны, шедшей в СССР, и об отношении к населению или солдатам противника.
-Написано, что книга переведена с французского оригинала 1949 г.
-Отличия в переводе, которые ныне лежит в сети, есть. Небольшие, но есть. В целом, пока (где-то 1\4 первой книги) перевод неплох. Тут сказывается и литературный талант Дегрелля, который переводчик не преминул отметить. Текст бойкий, цепкий, образный, автор гнёт свою линию.
-И всё равно думаю, что такую книгу стоило издать иначе. Не в два захода, с "ломовыми" названиями про петлю на шее и тройной разгром, а нормально, в хорошей обложке, отдельным человеческим томом, с сопроводительными комментариями историков и дополняющими текст статьями по каким-то отдельным аспектам истории легиона. Пусть книга бы стоила дороже, но её хоть приятно на полку поставить. Да, полезно, что отечественный читатель может ознакомиться с таким взглядом одного из главных европейских коллаборационистов, но вот как этот взгляд фактически подан (в книжном смысле)? Чего больше в этом (хорошего или плохого), каждый пусть сам решает.

 

Ранний период.

 

Re: легион "Валлония". Wallonian Legion.

Правильно сомневаетесь. На том фото бойцы из "Тотенкопф", а не валлоны.

 

Re: легион "Валлония". Wallonian Legion.

ЧТД.

Редкая фотография вот этого человека. Пока ещё с руками...

 

Наблюдения о жизни в рае рабочих и крестьян. Очень похожая тональность наблюдаемого: ощущение "темпоральности" окружающего, в двух разных источниках. Забавно то, что люди писали об одном и том же... Как минимум, об одной и той же местности, а, может быть, и городе (у русского всё-таки там "район", а не непосредственно "город"). NB: Днепропетровск ранее носил имя Екатеринослав.
Ведь даже могли пересечься эти столь разные люди, кто знает?
И откуда это упоминание именно о Бельгии и её рабочих в письме белоэмигранта (учитывая, что валлоны были в том же месте)? Пока ответа нет.

Вот Дегрелль:

Сталинский режим организовал в городе [Днепропетровск] большой строительный бум. Сначала мы были очень поражены, приближаясь к пригородам, когда увидели огромные кирпичные пролетарские здания, воздвигнутые Советами. У них были современные контуры. Строения были огромны и многочисленны. Бесспорно, коммунисты что-то сделали для народа. И если нищета крестьян была огромной, то, по меньшей мере, пролетарий, казалось, воспользовался новым временем. Но надо было еще увидеть и осмотреть эти здания. Шесть месяцев мы жили в угольном бассейне Донецка. У нас было вполне достаточно времени, чтобы проверить наши предположения при вступлении в Днепропетровск. Эти конструкции, эти строения, такие впечатляющие издалека, были всего лишь гигантским обманом, фальшивкой, предназначенной для того, чтобы мистифицировать интуристов и зрителей киноновостей.

Как только мы приближались к этим блокам зданий, мы чувствовали отвращение от вялого запаха грязи и испражнений, исходящего из болотистого окружения каждого из этих зданий. Вокруг них не было ни плит, ни камней, ни щебенки. Русская грязь царила там, как и повсюду. Отвод дождевых вод производился прямо через почву. Обветшалые трубы свешивались с водостоков и сбрасывали дождевую воду прямо на землю, в сторону. Стены были облупленными и потрескавшимися по всем направлениям. Качество использованных материалов было из самых худших. Балконы везде тоже потрескались. Цементные лестницы были выщерблены и изношены. Тем не менее, этим зданиям было всего лишь несколько лет.

На каждом этаже было несколько квартир, выбеленных известкой, с маленькой коммунальной кухонькой на несколько семей. Электрические провода свисали гирляндами. Стены были глинобитными, и невозможно было вбить гвоздь, так как они рассыпались.

Как правило, водоснабжение не работало. Пролетарской популяции не удавалось установить санузлы, она справляла свои естественные надобности прямо вокруг зданий, что превращало округу в огромную выгребную яму. Холода способствовали отвердеванию этих «хранилищ», которые при каждой оттепели оттаивали, распространяя вонь. В конечном счете, эти квартиры оказывались более некомфортабельными, чем жалкие избы, где на самой богатой и плодородной земле в Европе миллионы русских крестьян существовали посреди мрачной нищеты, одетые в лохмотья, обноски, поедая пищу из общих мисок ложками, вырезанными прямо из кусков дерева.

Семьдесят пять процентов наших солдат были ремесленниками. Многие из них были когда-то восприимчивы к советской пропаганде. Теперь они открывали рот от изумления при виде того, в каком состоянии разрухи и прострации находился русский пролетариат. Они качали головами, еще раз глядя на зрелище, прежде чем ему поверить.

Вообще, Гитлер предпринял опасный опыт. Сотни тысяч немецких рабочих, мобилизованных и посланных на Восточный фронт, могли бы сделать для себя неутешительные сравнения, если бы Советы сделали бы действительно что-нибудь значительное для рабочего класса.

Каждый немец, наоборот, думал об удобных рабочих домах Рейха, об их комфорте, о семейном садике, о народных клиниках и родильных домах, о досуге, оплачиваемых отпусках, о замечательных круизах по Скандинавии или Средиземноморью. Он вспоминал о своей жене, о своих детях, радостных, здоровых, хорошо одетых; видя русский народ в обносках, смотря на несчастные избы, на мрачные и ненадежные рабочие квартиры, он делал абсолютно четкие выводы. Никогда еще рабочая масса не совершала подобного учебного путешествия.

Четыре года спустя сравнение происходило в обратном направлении: наворовав ручных часов, драгоценностей, одежды во всей Восточной Европе, советский солдат с ворчанием возвратится в СССР, пораженный комфортом некоммунистических стран и с отвращением от своей деревянной ложки, изношенных платьев и мерзких экскрементов вокруг домов-казарм.

А вот один белоэмигрант, служивший в Вермахте, всё то же самое, но более чётко:

Декабрь 1941, район бывшего Екатеринослава

«То, что я вижу здесь, мне, болезненно любящему свою Родину, переживать очень тяжело. Где прежнее богатство и благополучие… О нем вспоминают те, кто его видели, с каким-то особенным чувством, как о чем-то безвозвратно потерянном. Самое ужасное — это какая-то особая печать на всем, которую трудно выразить словами. В городах особенная <…> грязь. Все прежние постройки в страшном запустении, а новые имеют вид таких, какие в Западной Европе строятся на выставках. Впечатление такое, что строители их знали, что не продержаться долго у власти, и строили их только на несколько лет. Названия же потрясающие: “Дворец культуры”, “Дворец Советов” и пр. в этом духе. Жители говорят, что раньше внутри их было хорошо. Но что значит “хорошо” в понятии этих несчастных? Рядом с этими дворцами ютятся домики рабочих и интеллектуального люда. В данный момент я с другим офицером занимаю комнату советского чиновника, вернее — его квартиру из двух комнат, одна с окнами во дворе, другая с окнами в первую комнату. Единственный плюс, что тепло. В Бельгии редко какие рабочие живут в таких квартирах. Просто ничего подобного не существует. Стены покрыты только известью, снаружи все советские постройки обязательно грязно-мышиного цвета с потеками. В деревне почти все хаты — постройки счастливых времен “кровавого царизма”. Кое-где они подлатаны, лишь была бы возможность прожить. Чувствуется, что интереса к улучшению своего быта за советское лихолетье не было».

 

Вторая, и самая редкая фотография с национальной валлонской петлицей. Остальные для фона, но тоже нечастые.

 

Разное и интересное.

 

На 9-й фотке, унтерштурмфюрер, второй справа - Шефер что ли?

 

Ещё порция фотоматериалов.

 

Ранний период.

 

Обратите внимание на цветную фотографию. Она не очень частая. Другие, впрочем, тоже.

 

\\\

 

Один валлон вспоминал.
Эстония, конец августа 1944 г.

Тьма и крики.
Двадцать Т-34 проходят мимо нас, держа направление на Ноёллу. Они ещё не знают, что там у них назначено свидания со Штуками и со смертью…
Прямо на наши позиции бросается советская пехота. На пшеничных полях раздаются их крики:
-Ура! Победа!
Они так близко, и их так много, что мы замечаем запах махорки, этого скверного русского табака, который воняет даже на расстоянии в двести метров, до тех пор, пока ветер дует в нашу сторону.
Сомкнутыми рядами, русские достигают наших позиций. Мы опустошаем магазин за магазином. МГ-42 перематывают свои ленты с инфернальным темпом. Красные ревут. Мы тоже. Всё, что мы выкрикиваем – наш страх и наш "символ веры":
-Ура! Победа! Ура! Сталин!
-Ура! Валлония! Хайль Гитлер! Rex vaincra!
Дважды мы отражаем их атаки. Сотни тел усеяли пшеничное поле. Но красные атакуют в третий раз. Теперь у нас почти не осталось патронов, номера расчётов мертвы или ранены, малые группы без их поддержки не могут более держаться. Мы вынуждены отступить.

NB:
-Rex vaincra! - рексистский клич, использовался на выборах 1936 г., впоследствии получил в легионе и дивизии определённую популярность; дословный перевод: "Король победит".

 

Просмотрел тему, такой фотки не нашёл.
Сорри за качество, исходник не лучше.
Сразу же после награждения РК.

 

Пропагандистские формуляры и листовки, зазывающие в формирования и не только.

 

Моменты триумфа (конкретно, с 2:40-4:25). Триумфа Дегрелля.

http://www.youtube.com/watch?v=FpPXFZ8GOr0

 

Второй плакат вижу первый раз.

 

Сказ о том, как не повезло валлонам с камрадами в Черкассах.

В ту же ночь наши последние сомнения были сняты. В Мошнах в нашем распоряжении был взвод из пяти десятков русских, бывших военнопленных, добровольно вступивших в ряды немецкой армии. До этого момента они были очень дисциплинированными и преданными, но ошибкой было послать их воевать на родину. Их кровь сработала. Через три месяца раса, пресловутая раса, взяла свое. Они подолгу разговаривали с местными жителями, наши офицеры не понимали ни одного слова из этих разговоров. В конце-концов партизаны договорились с ними. В ночь с 1 на 2 февраля 1944 года эти русские, обслуживавшие наши пушки позади немецких порядков, скрытно уползли, как волки, к Ольшанке. Славный малый-валлонец, бывший в карауле, был тихо убит ножом в спину. Колонна беглецов, перешагнув теплый труп, спустилась в ров и пересекла реку. Теперь напротив нас находилось пять десятков беглецов, живших в Мошнах три месяца и знавших наши позиции, наши орудия, командные пункты, телефоны и радио. Таким образом, в распоряжении советского командования находилось пятьдесят проводников.

И уже на следующий день:
Враг только что обрушился на Мошны. Пятьдесят нестроевиков, русских и азиатов, предавших нас накануне, пошли впереди советских частей и провели их в темноте до самых жизненно важных точек нашего участка.

Дегрелль чуточку неправ: взвод русских (и не только) ХиВи появился ещё раньше. Он был уже во время реформирования подразделения и его передачи в СС. Но вот что дезертировала большая часть из них - это да. Иногда в источниках они идут как КаВи, кстати (Kampfwilliger).

 

Психологические последствия Черкасского котла:

Мы, человек пятьдесят, влезли в одну хижину и вповалку расположились в ней. Поминутно кто-то вскакивал, громко кричал и бил кулаками воздух. Со мной самим в течение последующих месяцев каждую ночь случались ужасные кошмары, я орал, бил кулаками в стену, в мебель, во все, что было рядом со мной в темноте. В течение этих трех недель окружения я лично участвовал в семнадцати рукопашных боях. Еще долго предстояло мне видеть моими мучительными ночами эти рожи татар, киргизов, самоедов, монголов душителей, у кого я почти каждый день отстаивал свою жизнь.
До сих пор у меня возникает легкое головокружение, когда вспоминаю эти дни ужаса, эти гримасы, эти бегущие тела и сухие звуки очередей моего раскаленного автомата.

 

Офицер, который всегда находился в тени Дегрелля.
Эти двое, расходившиеся почти во всех основных моментах, стали главными личностями легиона.

Дегрелль хотел, чтобы "Валлония" была больше политической величиной, хотел укрепить узы своей партии с именем легиона, что в итоге позволило бы ему извлечь лишние политические дивиденды. Липпер этого не желал: политика ему не сильно нравилась, к рексистам он относился с прохладой и даже пытался кое-где их влияние ограничить, плюс, ориентировался на хрупкое общественное мнение Бельгии и старался делать упор на военной составляющей.

Дегрелль имел довоенный политический пиар - у Липпера же его не было. Даже после смерти Леона, его часто рекламируют как "лицо легиона", чуть ли не как самую главную фигуру во всей этой комбинации, когда большую часть времени это был всё-таки Липпер, более скромный и не требовавший к себе лишнего внимания.

Смерть Липпера в Черкасском котле и последующая пропагандистская кампания вознесли Дегрелля на невиданные до того высоты. Это был его личный триумф: он получал большую часть внимания, купался в лучах славы. И обрести эту славу ему помогли некие "лавры" смерти Липпера; они будто бы перешли на Дегрелля, который теперь управлял всем, и поднимался, прежде всего, как политик, работал лично на себя. Теперь ему не нужно было делиться с кем-то.

Липпер же был не таков: он метался из-за сделанного им выбора (вступить в легион), когда начал подозревать, что стал разменной монетой во внутриполитической игре бельгийских серых кардиналов. Говорит о том и его нежелание переходить в СС и его мысль о том, чтобы вернуться в Бельгию на более спокойный пост. Всё это не сбылось для него. Не успел.

Наверное, это можно было бы назвать трагедией выбора и доверия.
Один французский легионер когда-то давным-давно написал книгу под названием "Цена клятвы". Это было бы верно и для Липпера, "прекрасного и честнейшего бельгийского офицера", по словам Н. И. Сахновского.

 

Сборник воспоминаний тех, кто пережил "Черкасский курорт". Помимо известного Дегрелля и менее известного Кайзергрубера, туда вошли мемуары ещё 6 бойцов. У каждого своя судьба и свой крест, так сказать.

Одна из самых редких книг по Валлонии, даже реже книги про Тинтина. Неизвестно ни ISBN, ни издателя, ни количества страниц и экземпляров, не говоря уж про продажу.

Tcherkassy. - 2004, Michel Dusson éditeur, Bruxelles.

 

Дегрелль о своём визите к Гитлеру.

Произошло какое-то шевеление. Ко мне подошел один генерал армейского корпуса. Я был взлохмачен, растрепан, покрыт ошметками слипшейся грязи. Я встал по стойке «смирно».
– Идемте, – сказал он мне, – Три раза звонили от фюрера. Он ждет вас. Вот уже два дня как вас повсюду ищут.
Он увел меня. При первых лучах солнца появился самолет. Он приземлился на своих лыжах. Мои товарищи втолкнули меня в кабину таким, каким был, обутым в толстые валеные сапоги и в овечьем тулупе.

Маленький самолет, посланный из степи, пролетал теперь над тылом фронта.
[…]
В Умани я пересел на специальный самолет фюрера в сопровождении генерала из дивизии Либа и генерала СС Гилле, славного вождя «Викинга». Трехмоторный с полчаса летел над степью, затем поднялся очень высоко и полностью вошел в облака.
[…]
Наконец, мы увидели голубые озера, расцвеченные островками, белевшими как водные луны. Мы были вблизи Литвы над главным штабом Гитлера.

***

Сначала я подождал у Гиммлера. В автомашине, на которой за мной приехали на аэродром, я чувствовал, как сотни вшей разъедали мне кожу. Моя военная униформа была отвратительной. Можно было догадаться, что в Генеральном Штабе, скромном, но где люди были одеты во все свежее, нам, диким фронтовикам, надо было сконцентрироваться. Поэтому я вошел в ванную и с час плескался там, как кусок старого жесткого мяса.

Гиммлер подарил мне замечательную зеленую рубашку. Это избавило меня от того, чтобы подобрать старую, брошенную в угол ванной, набитую славными вшами Украины, внезапно ошеломленными от такой впечатляющей атмосферы! В окружении Рейхсфюрера СС мы довольно долго поговорили и о них.

Унтер-офицер поправил ворот моей гимнастерки, оторванный во время одной рукопашной схватки. Я оставил на себе свою полевую униформу, которую выскребли, вычистили и выгладили, влез в свои огромные валенки и вечером сел рядом с Гиммлером в большую зеленую машину, которую он вел лично сам, и в которой он привез меня за сорок километров от своего расположения к командному пункту фюрера.

***

Главный штаб фюрера, оборудованный на востоке Восточной Пруссии, был в начале 1944 года удивительным штабом. Мы прибыли туда в полночь. Под соснами фары освещали сотни и сотни работающих людей. Они строили фантастические бетонные укрытия. Фюрер жил в скромном деревянном домике. Мы вошли в квадратный вестибюль. Справа был гардероб. Слева, в глубине, широкая дверь отделяла нас от кабинета Гитлера. Мы подождали некоторое время. Гиммлер время от времени радостно говорил французские слова, которые знал.

Дверные створки открылись. Я не успел ничего увидеть, ни о чем подумать: Гитлер подошел ко мне, взял мою правую руку в свои и с чувством пожал ее. Вспышки магнезии освещали комнату. Киноаппараты также фиксировали встречу. Я видел только глаза Гитлера, исключительно живые и добрые: я чувствовал только эти руки, сжимавшие мои, я слышал только его голос, немного хрипловатый, приветствовавший меня, повторяя дорогие слова. Мы сели в деревянные кресла напротив массивного камина. Я с изумлением смотрел на фюрера. Его зрачки еще сохраняли свой странный блеск, откровенный и гипнотизировавший. Но заботы четырех лет войны придали человеку впечатляющую величественность. Волосы поседели. Спина, бесконечно склоняющаяся над изучением карт и несущая на себе груз всего мира, ссутулилась. Довоенный фюрер исчез – страстный фюрер, шатен, с прямой, как альпийская ель, спиной. Он держал в руке роговые очки. Все в его облике выражало собранность, озабоченность. Но энергия оставалась бодрой, живой как огонь. Он говорил о воле к победе через все испытания; он попросил рассказать деталь за деталью все этапы нашей трагедии. Он углублялся в размышления, минут пять не говорил ни слова. Только легко двигались челюсти, как будто он размалывал в тишине какое-то препятствие. Никто не говорил. Затем фюрер вышел из медитации и возобновил расспросы.

***

Он подвел нас к карте фронта, чтобы знать с полной ясностью одиссею под Черкассами. Он попросил повторить все движения окруженных войск день за днем, следя по карте. Огромная комната была наполнена только этим голосом, спокойно расспрашивавшим, и нашими голосами, отвечавшими с плохо сдерживаемым волнением. Каждая деталь в этом учебном классе говорила о простоте и ясности жизни: длинные столы светлой породы дерева, голые, как в монастыре, стены, лампы с металлическими абажурами, выкрашенные зеленым, которые хромированные ножницы спускали до самых карт. Фюрер работал ночи напролет, в абсолютной концентрации. Он до утра вышагивал в этом бараке, размышлял, готовил свои приказы. С ним рядом жили только огонь в широком камине, вдохновленном германской историей и большой рыжий пес, лежавший у стола. Благородное животное молча сопровождало взглядом передвижения своего хозяина, который медленно ходил, сутулый, седой, давая вызреть за ночь своим размышлениям и мечтам…

***

Гитлер вручил мне ленту Риттеркройц. Я сражался, как настоящий солдат. Гитлер признавал это. Я был горд. Но то, что воодушевляло меня в ту волнительную ночь, так это престиж, завоеванный моими солдатами в глазах Гитлера. Он сказал мне, что все мои офицеры повышены в звании, и что он наградил сто пятьдесят моих товарищей Железными Крестами.

Мы отправились на антибольшевистский фронт, чтобы имя нашей Родины, поверженное в мае 1940 года, вновь засияло, поднятое с триумфом, славой и честью. Будучи солдатами Европы, мы хотели, чтобы в Европе, что строилась так болезненно, наша старая страна заняла бы подобающее ее прошлому место. Мы были людьми державы Карла Великого, герцогов Бургундии и Карла V. Через двадцать веков чудного сияния эта страна не могла кануть в посредственность и забытье! Мы бросились навстречу страданиям, чтобы из нашей жертвы снова возродились величие и право на жизнь! В этом бараке, перед эти гением в полной мощи я говорил себе, что на следующий день весь мир узнает, что сделали бельгийцы под Черкассами, узнает о высшей чести, которой Рейх удостоил страну солдат!

Я телом чувствовал себя сломленным, изможденным этими ужасными неделями. Но моя душа пела! Слава была со мной, слава для нашего героического Легиона, слава, за которой был путь к возрождению нашей Родины!