Гюнтер Ралль (Günther Rall)

...Ралль оказался очень жизнерадостным, бодрым и, несмотря на солидный возраст,
румяным мужчиной. Энергия била из него через край, он постоянно шутил и смеялся. Очень много и быстро говорил. Да, он помнил случай с пленным русским майором Антоновым. По его словам, Антонов приземлился с парашютом на поле подсолнухов, где и был взят в плен. Его привели в штаб группы, угостили сигаретой и напоили чаем. А спустя какое-то время, его на Ю-52 отправили в Ростов. Но, каким-то загадочным образом он сумел там скрыться...
(Из личной беседы с Гюнтером Раллем 23 июля 1997 года)

 

Такое фото из архива семьи того самого принца, аса ночной авиации, погибшего в 1944

 

Интерестное видео реализованное в Ил-2, по мотивам мемуара Ралля.

Жалко что автор ролика создав 1-ю часть, до сих пор не продвинулся дальше.

http://www.youtube.com/watch?v=LMYmQBjIPCU&feature=related

 

интересное фото....

 

1. Весна 1943, Ралль одобрительно смотрит, как лейтенант Йозеф Цвернеманн пьёт вино из бутылки

2. После выписки из госпиталя, ноябрь 1944

ЗЫ. Прошу прощения за "газетное" качество фото...

 

Часть фото июня 2003 года во время визита генерала на базу ВВС Финляндии и музей авиации. На одной из фото он рассматривает книгу Барбаса, так вот ему на автографы подсовывали все что только можно даже писанину Джона Вила с его гадостью.

 

Добавлю пару фото...

 

И еще...

 

Ралль в своём Густаве 4-м

 

сегодня ковырялся весь день в своем старом ноуте, который провалялся без дела у меня почти, как год, а сейчас понадобился для работы

и нашел в этом "кирпиче" неприметный файлик с простым названием Гюнтер Ралль.

..оказался отрывочным переводом на русский произведения Гюнтера: ''Моя лётная книжка'' ("Mein Flugbuch")

в общем кому интересно можете прочитать

 

Вниманию читателей фрагмент главы "Verwundungen" из книги Гюнтера Ралля "Mein Flugbuch". Этот фрагмент вроде в переводе еще не видел. Перевод с немецкого мой, особо не редактировался, поэтому прошу строго не судить. Надеюсь, многим будет интересно.

Ранения

“Ему нельзя лежать, - услашал я доносящиеся издали мужские голоса, - Его необходмио усадить, иначе он потеряет много крови.”
Крепкие руки подхватили меня под руки и бедра и поднимали, пока мои ступни снова не ощутили твердую поверхность – в кабине грузовика. Я старался сидеть как-нибудь устойчиво, однако только стоило мне дать нагрузку на одну ногу, как тут же через все мое тело прошли ударные волны безумной боли, лишившей меня дыхания. Стояла кромешная тьма. Тем не менее, речь и расплывчатые контуры людей вокруг меня дали понять, что я нахожусь среди немецких пехотинцев. Увидеть больше не давало мое помраченное сознание. Теперь, когда я уже не двигался и мог сидеть спокойно, боль стала немного отступать и я стал вспоминать: сбитый противник, попадания в мой самолет, громадная тень земли, которая, казалось, появилась передо мной словно чудовище первобытного мира, очнувшееся от неглубого сна. А дальше – ничего.
Два человека уселись на сидение слева и справа от меня, вероятно с целью поддерживать меня. Короткая команда водителю, хлопание дверью, и грузовик затрясся по замерзшей дороге.
Остановитесь, немедленно!!!
Мне захотелось заорать, но глухой стон это было все, что я смог из себя выдавить. С каждым камнем, на который наезжал грузовик, мое тело пронизывала сверлящая боль. Я хотел хватать ртом воздух, но мне почти не удавалось вздохнуть. Я то и дело впадал в беспамятство, а как только я снова приходил в себя, то испытывал нечеловеческие боли в спине. Я отчаянно вцепился в одного из рядом сидящих.
“Да, да, - доносилось над шумом двигателя, - Ты хорошенько разбил себе череп. Но не бойся! Они в Таганроге заштопают тебе заново! Мы отвозили туда и не таких!”
Мой череп? А что с ним такое кроме того, что он у меня почти трескается от боли в животе? Или у меня в ближайшие мгновения сдадут нервы (потеряю контроль над собой) или я сдохну прямо здесь. Мучительные боли и шоковое состояние усиливались во мне с бешенной скоростью. Из последних сил я нащупал на поясе кобуру.
“Остановите! Сейчас же остановите, или я буду стрелять! Я больше не могу!”
После этого я снова потерял сознание.
Моя рука нащупала пару соломинок. Рядом со мной в темноте стонет кто-то, кого мне не видно. Меня в положении на спине уложили на солому, очевидно, в другом грузовике с еще одним раненым. Постепенно ко мне начало возравщаться сознание, при этом оно на этот раз не покидало меня, переходясразу в продолжительную боль. Поднять руку стоило мне больших усилий воли. Кисть медленно поскользила вверх, нащупала там теплую куртку на овчинном меху и остановилась на груди, где куртка, казалось, была покрыта чем-то вроде сахаристой ломкой глазури. Эта глазурь крошилась, едва только дотрагивался до нее пальцем. Мне удалось схватить одну частичку, которую я поднес ко рту и попытался понять вкус того, чем я был облит.
Это была кровь, моя собственная кровь, вытекшая и на этом ужасном холоде превратившаяся в лед. Щупая пальцами, я провел рукой по скуловой кости и дошел до виска. Повсюду была эта местами вязкая, местами застывшая масса. С моей головой действиетльнно было что-то не так. Там, где обычно были только кожа и волосы, я нащупал сильные увечья, которые при каждом прикосновении причиняли боль.
Полевой госпиталь. Разрушенное огном здание школы в Таганроге, процедурный стол под коптилкой, дающей лишь тусклый свет, запах дезинфицирующих средств. Руки, снимающие повязку с моей головы и обследующие рану. Голос врача, рассказывающий мне, что от удара об твердый плоский предмет кожа головы на левой половине моего черепа была сильно разорвана и смещена назад, как будто кто-то пытался снять с меня скальп. При падении я ударился, по всей видимости, об рычаг аварийного сброса фонаря – смог я более или менее ясно проанализировать в уме. Вероятно, рычаг сорвал мой шлемофон одновременно с кожей под ним. Я еще смог увидеть, как врач подготовил инструменты для зашивания, и кто-то вколол мне наркоз.
Чуть живой я проснулся среди ночи в помещении, размер которого невозможно было определить, поскольку освещалось оно одной единственной слабой электрической лампочкой. По звукам, жалобным стонам и выкрикиваемым вокруг меня в беспокойных снах обрывкам слов можно было сделать вывод, что там лежало около пятидесяти человек. Меня уложили до этого на стальной трубчатый каркас, в лучшие времена служивший, вероянтно, кроватью, а рядом со мнои на табуретке сидел парень, обрадовавшийся, когда я открыл глаза и посмотрел на него.
У него было узкое серое лицо, основной отличительной чертой которого были очки на тонкой никелевой оправе. Увенчано оно было пилоткой, слишком правильное положение которой дало понять, что тот, кто ее носил, мог чувствовать себя преназначенным для все чего угодно, кроме военной службы. Знаки различия на его войлочной вермахтовской шинели подсказали мне, что передо мной был обер-ефрейтор медицинской службы. Нет, этот парень явно не был рожден, чтобы быть солдатом. Но он говорил со мной. Он говорил тихо, по-дружески, с сочувствием и не уставал поддерживать меня. Когда наркоз стал проходить, и боль в спине снова стала усиливаться, я временами стал терять нить его рассказа, но его голос был единственным, что непрерывно двигалось между моим жалким состоянием и бездной, в которую я, казалось, мог провалиться навсегда. Временами он неспешно скручивал мне сигарету из того ужасного зелья, который мы называли “пылесосной смесью”. Я чувствовал, что он борется за мою жизнь – жизнь, над которой врачебное искусство уже сделало все, что было в его силах, не в состоянии вырвать ее из лап смерти. Но он боролся – упорно, непоколебимо, молча, настойчиво. Он знал, что мы оба проиграли, если я сейчас провалюсь в сон, и своими словами не давал наступить тому, что, казалось, было неизбежно.
Мне нужно было в туалет. У меня к кишечнике заурчало, и позыв на мочеиспускание усилился настолько, что попытка совладать с собой приводила к еще более сильной боле в спине. Ну как это сделать? Мне необходимо было как-то выйти, я не мог это терпеть. Мною овладело ужасное чувство стыда. Я, Гюнтер Ралль, обер-лейтенант и командир отряда, празновавший победу в 36 воздушных боях, не мог этому обер-ефрейтору, тут... - Он помог мне, непрерывно продолжая говорить, как будто это было самое что ни на есть естественное в этом мире. Но чтобы все сделать как надо, мне необходимы было улечься ягодицей и бедром на заднюю кромку подкладного судна, которое он мне пододвинул. И это процедура превратилась в ужасную пытку. Тяжелее всего меня ранило именно там, сзади – гораздо сильнее чем в голову. Лучше умереть отзапора, чем снова это...
Когда стало светать, меня, как и некоторых других, вынесли в коридор. Вскоре я, единственный живой, лежал там среди 13 мертвых.
После обеда появился мой ведомый. “Герр обер-лейтенант, дружище, - сказал он беспомощно, - как-то дерьмово получилось с этими двумя русскими...”
“Ну, Штеффен, я ведь еще живой, но с момента падения и доставки сюда, в лазарет, у меня был практически туман в голове.”
“Вам повезло в невезении, герр обер-лейтенант. Вы врезались прямо в склон одной из балок. Двигатель Вашего самолета нашли в добрых 50 метрах от фюзеляжа, обе плоскости отлетели сразу. Все, что осталось, съехало вместе в Вами на дно этого рва. Это я увидел сам с воздуха. Слава богу, поблизости был передовой отряд танковых частей, который стал свидетелем всего происходящего. Оттуда к месту падения двинулся один из танков, и парни попытались достать Вас из фюзеляжа. Однако безуспешно – все деформировалось и заклинило. Им пришлось открывать крышку фонаря киркой, после чего буквально вырезать Вас из машины...”
“Похоже, еще не скоро мы сможем летать вместе, Штеффен. Ужасно больно, скажу я Вам.”
“Я знаю. Мы уже поговорили с врачем. Он считает, что ранения головы не такие страшные – во всяком случае, по сравнению с тем, что досталось Вашему позвоночнику. Но он не в силах что-либо сделать. У них нет даже рентгеновской аппаратуры, чтобы посмотреть, что с случилось с Вами на самом деле.”
“Хорошенькие новости. И что теперь дальше?”
“На транспортном “юнкерсе” группы в Мариуполь, в гарнизонный госпиталь. Как только доктор скажет, что Вы транспортабельны. Главное отсюда, из этого дерьма. Мы заберем Вас и отвезем в тыл.”
На следующий день они действительно стояли вокруг моей постели: Штеффен, Кёппен и несколько других, даже Эдмунд Россманн из 7-го отряда. Меня осторожно перетянули на носилки. Поскольку в распоряжении не было никакого транспортного средства, весь длинный путь до аэродрома парни несли меня по глубокому снегу, а там подняли меня в Ю-52. Через два, триокна от того места, где они закрепили меня, отсутствовало стекло иллюминотора. Туда втиснул свою задницу один из пилотов и оставался в таком положении втечении всего полета, чтобы уберечь меня от ледяного воздушного потока. Перед тем как передать меня, один из них сунул мне формуляр – незаполненное командировочное предписание в группу III./JG52. С этим документом, не заполняя никаких предписаний и сам поставив необходимую дату, я мог после своего выздоровления вернуться прямо к ним. Не было бы у меня этого предписания, мне пришлось бы прибыть на какой-то сборный пункт фронтовых летчиков, откуда меня могли направить в любое соединение, только потому что там как раз был нужен командир отряда.
В гарнизонном госпитале в Мариуполе также не было ничего, что требовалось для установления точного диагноза травмы моего позвоночника. По ночам прилетали советские ВВС и бросали бомбы. В нескольких улицах от госпиталя стоял грузовик с боеприпасами, взлетевший ввоздух в ходе одного из таких налетов. Я уже не помню, становилось ли мне лучше или хуже, поскольку помимо регулярных уколов морфием, который затуманивал мое сознание, никакой помощи я больше не получал, не говоря уже каких-то терапепевтических процедурах. Пока однажды откуда не возьмись передо мной не появился Готтхард Хандрик, эскадра которого все еще действовала между Крымом и Доном.
“Не беспокойтесь, Гюнтер, - подбодрил он меня, - Вы не будете киснуть здесь у меня. Мы организовали Ваш перебазирование в Бухарест”.
Когда я туда прибыл, с момента моего падения прошло около трех недель. Несколько дней я почти без какого-ли лечения пролежал в Таганроге, еще десять в Мариуполе, затем неопределенное время в Херсонесе (вероятно, имеется в виду г.Херсон), и на четырех разных железнодорожных составах я незадолго до Рождества наконец прибыл сюда, в этот прекрасно оборудованный гражданский госпиталь, где врач-специалист сразу же организовал мне просвечивание рентгеновскими лучами, чтовы выяснить реальное положение дел. Этот человек, родом из Вены, не стал долго ходить вокруг да около: “О полетах, герр обер-лейтенант, - высказал он свое мнение, качая головой по поводу результатов рентгена и не глядя на меня, - об этом Вы можете забыть”.
В течение длящихся долго мгновений никто из нас двох ничего не произносил. “Я буду снова летать. На это Вы можете положиться, господин главный врач”, - признес я решительно.
“Определенно нет, если судить по тому, как у Вас обстоит дело, - добавил он, - перелом восьмого и девятого грудных позвонков, перелом пятого поясничного позвонка. Радуйтесь, если Вы когда-нибудь еще сможете ходить”.

 

Еще один фрагмент книги Гюнтера Ралля. Есть информация о том, что в обозримом будущем мемуары аса выйдут на русском языке...



Приблизительно в середине марта 1943 года группа III./JG52 снова могла принимать участие в боевых действиях, 18 числа этого месяца она была перебазирована в Крым, чтобы с аэродрома Керчь IV поддерживать немецкие войска на расположенном напротив Таманской полуострове. 21 марта во время “свободной охоты” я одержал свои первые две победы за последние пять месяцев. Пока все еще отсутвовал Хубертус фон Бонин, и добрая часть бумажной волокиты “висела” на мне, хотя штаб группы старался делать все возможное, чтобы освободить меня от этого. Однажды вечером, после нескольких боевых вылетов я еще возился с почтой, и неожиданно ко мне в руки скатился конверт от уполномоченного отделов ЗАГС г.Вены, адресованный командиру группы. Когда прослужишь два с половиной года солдатом на фронте, то у тебя развивается шестое чувство, помогающее чуять неладное. Это письмо вызывало подозрение – оно могло быть связано только со мной.
Я являлся у.п.и.д., как это красиво называлось военным языков: уполномоченный по исполнению дел. Я смело вскрыл конверт и вытянул оттуда довольно длинный трактат, который заставил застыть кровь в моих жилах.
Автор письма доказывал – и это было тщательно задокументоровано агентами гестапо, показаниями свидетелей и доносчиков из партийных кругов – что моя жена, которую тогда звали Герта Шён, после присоединения Австрии к Великогерманскому Рейху помогла ряду еврейских семей бежать в Англию. Эта официальная бумага содержала фамилии, адреса, связи, контакты. В ней речь шла об английских семьях и о Austrien Aid Committee. И я знал, что это было правдой. Герта рассказывала мне об этом еще до того, как мы поженились, поскольку боялась, что однажды все это нас настигнет. До получения академического образования она была медсестрой и поддерживала дружеские отношения с рядом еврейских семей Вены. Когда пришел Вермахт, а вместе с ним и нацисты, она использовала свои связи в Вене и связи с друзьями в Лондоне, чтобы помочь им с быстрым выездом из страны и с контактами в Англии, которые обеспечили им возможность непрерывно заниматься врачебной практикой. Для гестапо это не осталось незаметным. Некоторое время за ней даже велась слежка, и один или два раза ее вызывали на допрос. Однако, не дожидаясь, пока дело примет более скверный характер, она покинала Вену и переехала в Прагу, чтобы изучать медицину в университете.
Да мне все равно, ответил я ей, когда она все это рассказала, мы поженимся. Что они там могуть хотеть?
Но именно сейчас они что-то хотят, именно сейчас, и я знаю – если жернова мельницы этой бюрократии начали работать над таким делом, то они не остановятся до тех пор, пока все не превратится в пудру. Я сразу схватился за трубку телефона.
“Центральная станция”
“Говорит гауптманн Ралль, командира эскадры, пожалуйста.”
Прошло некоторое врямя, пока в трубке не послышался треск, а затем голос явно уставшего Дитера Храбака. “Мне необходимо с Вами поговорить, - насел я на него, - прямо сейчас и с глазу на глаз.”
“Да уже больше десяти вечера, Ралль.”
“Пожалуйста, герр оберст-лейтенант. Это срочно. Личное дело, не терпящее отлагательств.”
Спустя десять минут я сидел напротив него в его комнатке на другом конце аэродрома. Он спокойно изучил официальное письмо и задал мне два, три вопроса.
“Это кто-то по-настоящему имеет на тебя зуб, - заметил он, - Но не волнуйся – мы этому помешаем.”
“Что Вы хотите предпринять?”
“Пусть это будет моей заботой. Завтра я поговорю по телефону с Брустеллином. Он как раз сидит у генерала и знает, какие рычаги нужно задействовать, чтобы больше ничего не произошло. Вот. А сейчас убирайтесь в койку. Завтра в небе снова будет очень весело, могу поспорить.”
Он был прав. Что мне оставалось, как не сильнее чем до этого посвятить себя руководству группой и летать во главе? Возможно, это был лучший способ прогнать неопределимый страх перед противником, которого ты не мог обезвредить, даже будучи фронтовым офицером с высокими наградами.
Приблизительно в это время 7-й отряд возглавил один лейтенант, прибывший к нам из запасной истребительной группы где-то во Франции, который, однако, до этого уже одержал 56 побед в составе 2-й группы нашей эскадры. Я еще не был знаком сним лично, но знал, что посвященные называли его “графом”. Действительно его самого опережала слава из-за манер и руспутства, которые былы впору представителям декадентского мелкопоместного дворянства. Не прошло и двух дней, как он стал таскать за собой уже любознательного в этих вещах “Буби” Хартманна с тем, что ввести его во все скверные дела, придававшие жизни летчика-истребителя, в стороне от боевых вылетов, некую остроту.
Однако командир отряда с придающим ему самомнение дворянским титулом представлял собой нечто большее, чем ветрянного весельчака, которых было так много среди более или менее молодых летчиков-истребителей. Он был особым типом человека, обладающего сильным характером – иногда не простой, но всегда надежный парень. Все, за что он брался, он отпускал до тех пор, пока оно не становилось таким, каким он это хотел видеть. Если его мнение отличалось от мнения его начальства, он решительно отстаивал свою точку зрения. Он не обладал природным талантом летчика, то и дело у него не получалась посадка, а его движения в воздухе, как и на земле, казались немного неуклюжими. Такой недостаток в мелкой моторике он компенсировал за счет дисциплины во время боевых вылетов, осмотрительности, хладнокровия и неукротимого наступательного духа, и этот факт сплочал его парней, летящих позади него, в одно целое. Так я познакомился с Вальтером Крупински и научился уважать его.
27 марта 1943 над Славянской, что на западе Крыма (станица Славянская (ныне город Славянск-на-Кубани) находится на Кубани, т.е. гораздо восточнее Крымского полуострова), я сбил свой первый американский самолет с советскими опознавательными знаками – Белл Р-39 “Аэрокобра”. В то время американцы присылали сюда далеко не самые лучшие образцы своей технологии. В “Аэрокобру” пилот садился через боковую дверь, к чему необходимо было привыкнуть, и что вызывало вопрос, как в случае необходимости можно было быстро покинуть машину. Многим это не удавалось, т.к. двигатель у самолета располагался позади летчика, между ногами которого через всю кабину проходил полый вал, приводящий в движение воздушный винт. Если давал очередь в основание одного из крыльев, то аппарат терял устойчивость, и расположенный сзади центр тяжести заставлял самолет перейти в энергичный штопор, что чаще всего делало невозможным открытие или сбрасывание двери. Топливные баки и бензопроводы были также расположены в машине такми образом, что, если удавалось занять позицию для открытия огня позади нее, то было в принципе не важно, куда попадаешь, – она загоралась всегда.
Такой вот и была самая жуткая из моих побед – 254-я, одержанная над “Аэрокоброй” 26 февраля 1944 г. в ходе перелета их Умани на аэродром подскока Новокрасное. Я и мой адьютант обер-лейтенант Эберхард Граф Тройберг сумели незамеченными приблизиться к советскому самолету на дистанцию тарана, после чего я открыл огонь. Р-39 вспыхнул сразу словно огнемет. У меня не было ни малейшого шанса достаточно быстро уйти от мощного раскаленного шлейфа, который потянулся за ним. После посадки мы обнаружили, что лак на обтянутых тканью поверхностях рулей моего самолета расплавился, превратившись в большие пузыри.
Но американцы присылали технику в таких объемах, о которых едва мог мечтать кто-то, кто был задействован в немецкой оборонительной промышленности, все больше подвергающейся бомбардировкам. Кроме того, в “Аэрокобрах” сидели по-настоящему смелые парни.
Во время войны и после нее много говорили и писали о том, какой театр боевых действий был более трудным для летчиков-истребителей – Западный или Восточный фронт? Как мне кажется, неверно ставить сам такой вопрос, поскольку он требует сравнить несравнимое. Но в одном я в любое время готов вступить в праздуную дискуссию, и это касается летчиков и их машин. Советские летчики-истребители были даже при самых неблагоприятных обстоятельствах упорными и храбрыми бойцами. Большинство из них управляло уступающими по своим характеристикам машинами, поэтому в общем они не искали боя с такой инициативой и агрессивностью, как мы, немцы, британцы или американцы. Но если они принимали бой, то вели его до конца, не жалея своей жизни. Они учились очень быстро. Не позднее чем к середине 1943 г. они по тактике приблизились к стандарту немецких Люфтваффе, и в то время на фронт стали поступать современные истребители Яковлева и Лавочкина, мощные и маневренные самолеты. Неоднократно я пытался на Ме-109 G в горизонтальном полете догнать Ла-5 или Як-9 – это было действительно невозможно, даже если рычаг мощности был сдвинут вперед до упора.
1 апреля группа перелетела через Керченский пролив на Тамань, с тем чтобы сократить время подлета к линии фронта. Более глухого места на земле едва ли можно было себе представить. Мы были подчинены штабу Люфтваффе “Крым” и летали больше чем когда-либо до этого, чтобы попрепятствовать тому, чтобы Красная Армия “раздавила” плацдармна Кубани, который удерживался 17-й Армией на Таманском полуострове. Несколько вылетов каждый день – на свободную охоту, сопровождение “штук” и бомбардировщиков – стали для нас нормой. 20 апреля в бою с шестью или пятью “ЛаГГами” в районе Геленджика на восточном побережье Черного моря я одержал свою 116-ю победу. Одновременно это была 5000-я победа эскадры, что было поводом для большого и по-настоящему богатого на выпивку праздника. Но когда в один последующих дней я вернулся на базу из очередного боевого вылета, то там меня снова ожидало прошлое. Вернувшийся тем временем Хубертус фон Бонин, который со штабом группы находился на противоположной окраине аэродрома, тут же вызвал меня к телефону и приказал мне приглушенным голосом: “Слушайте, Ралль – подойдите сюда. Тут Вас ожидает палач.”
Палачом оказался полевой судья или что-то вроде этого, присланный из 4-го Воздушного флота для расследования инцидента с Гертой и Гюнтером Раллем. И он сразу начал применять инквизиторские меры. Но у меня больше не было сил терпеть это.
“Скажите-ка, у Вас нет других забот?” - наорал я на него, - “В ходе таких боев Вы занимаетесь таким дерьмом?”
Казалось, к возражениям такого рода со стороны ответчика великий инквизитор не привык. Но в тот момент мне на это было совершенно наплевать. Теперь я хотел знать, что за господин я был: герой войны, к которому своих ребят присылали корпуса прессы, чтобы те имели возможность сделать прекрасные кадры для “Wochenschau” и пафосные репортажи, вселяющие уверенности в немецкий народ? Или народный вредитель и враг государства, жена которого стала пособницей мирового еврейства и должна подвергнуться преследованиям? Или одно – или другое. Храбак и фон Бонин, присутствующие на допросе, с точно таким же непониманием, как и я, смотрели в лицо защитнику интересов национал-социалистического правопорядка.
Еще немного поспорили, после чего меня милостиво отпустили.
В подходящее время мне сообщат, как в таком случае будут действовать дальше, добавил представитель закона, чтобы сохранить лицо.

 

эскадрилью?

ЗЫ. Спасибо за Ваш труд

 

В смысле 7-й штаффель.

 

Вот, сделал заставку на рабочий стол для себя... Может кому, тоже, пригодиццо.

Заставка меньше оригинала . Подскажите, как загрузить полную версию.

 

http://uploads.ru/

 

Спасибо огромное.
Первая версия http://s1.uploads.ru/6fb4q.jpg
И затаренная http://s1.uploads.ru/gA8Wz.jpg

 

прочитал книгу ветерана 5-го ГИАП Героя Советского Союза Гергия Баевского:

«Сталинские соколы» против асов Люфтваффе.

Интересная на мой взгляд книга. Тем более написана ветераном в современное время. Вообще стиль речи и изложения очень понравился. Хотя и раньше слышал, что Баевский один из самых культурно выразительных персон советской авиации. Наверное, что родился в семье дипломата и повидавшего с детства западную европу тоже наложила на него определенный отпечаток, но я например пока не прочитал книгу даже и не знал, что Баевский прекрасно мог разговаривать на немецком языке..

в одной из глав книги Баевский упоминает Гюнтера Ралля с которым он встретился впервые на венно-исторической конференции Кубинке 21 февраля 1995 году.

вот что он пишет:

 

Это был легендарный авиатор, конечно. Память о нём будет ещё долго жить среди людей

 

Всем привет! Лётчик очень интересный. Я даже делал перевод его краткой биографии. Может кому будет полезно.
З.ы. Готов помочь переводом какой-нить немецкой статьи о нём. Если конечно это всё интересно. Пишите в личку - обсудим.

http://s3.uploads.ru/gFYuK.jpg
http://s3.uploads.ru/EYwMN.jpg
http://s3.uploads.ru/6iK0J.jpg
http://s3.uploads.ru/JMyKv.jpg

 

Кстати, а почему нет фоток с женой и детишками?

 

Есть только такое фото Ралля и его жены Герты, родом из Австрии.

 

???? Или они решили петь дифирамбы СССР, или это вообще писал не Ралль, а издатель решил сделать текст более "политкорректным"! Чтоб "месс" да Як-9 не смог догнать...

 

Откуда этот текст, обсурдизм какой то в описании событий 28 ноября 1941 года

 

Плюс немало забавных оборотов типа: "Ралль должен вторгнуться в Румынию" или "рыцарский крест с дубовой листвой"