Отрывки: Из рассказа комбата – 45. “Я докладываю Гуртовенко: Товарищ полковник, мои орлы шесть танков подбили. А он не дал мне договорить, хвать дрын, хрясь по морде. “Я тебе...распрона… покажу танки! Вон отсюда!” Потом схватил пистолет и заорал: “Чтоб все пушки были здесь! Не приведешь, расстреляю!” И я убег”. Комбату дали еще спирта. Он немного похорохорился и вскоре исчез. Больше я его никогда не видел. Может быть и жив? И вот только теперь, когда все спят, я не торопясь, более внятно расскажу о том бое 6-7 марта, который совершенно неожиданно имел массу различных последствий, не только для Гуртовенки – драчливом командующим артиллерией дивизии, о палке которого ходили легенды, не только для комбата-45, но и для меня. С утра 6 марта батальонная батарея из четырех сорокопяток вместе с пехотой благополучно добралась до северной окраины Яко. Бой шел еще за селом. Наши медленно отступали. В середине дня немецкие танки ворвались в Яко, через которое проходила разграничительная линия советских и болгарских войск. Смертники–сорокопятки бились, сколько могли. Две пушки были разбиты прямыми попаданиями танковых снарядов. Две другие, расстреляв боезапас, сумели подцепиться на крюк и броситься наутек. Две четверки лошадей с отчаянным гиком понеслись через поле мимо вышедших из укрытия немецких танков, мимо автоматчиков, к своим! К удивлению видевших эту сцену, обе пушки добрались до речки. Одна вместе с комбатом, с ходу перескочила брод и благополучно влетела в наши траншеи. Другая же замешкалась и немецкий танковый снаряд угодил в лошадей. Солдаты попытались было отцепить пушку... а впрочем, остались ли живые солдаты? Короче, новенькая длинноствольная сорокопятка была брошена на радость подоспевшим немецким автоматчикам. На ликвидацию прорыва Гуртовенко направил приданный ему танковый дивизион. Вскоре командир дивизиона по рации сообщил о первых успехах: подбиты четыре немецких танка, дивизион заходит в тыл немцам. Гуртовенко тут же распорядился наградить танкистов. Затем прибежал запыхавшийся “петеэровец” (командир взвода ПТР – противотанковых ружей) : “Товарищ полковник, мы подбили четыре немецких танка!”. За ним появился командир самоходок с сообщением о подбитых им танках. За самоходчиками потянулись артиллеристы... Счет подбитых танков перевалил за десяток! Но, одновременно с победными реляциями, на НП командующего артиллерией просочились и другие сведения. Из танковой контратаки мало кто вернулся назад. Восемь тридцатьчетверок подбиты немцами. Наша пехота бежит. В речке брошена новенькая сорокопятка. Расчет сбежал... И надо же было как раз в этот момент перед его глазами появиться комбату-45 – очередному “сыну лейтенанта Шмидта –уничтожителю немецких танков!”. За К концу войны Советско-германский фронт растянулся на тысячи длинных, залитых кровью километров. Резервы пехоты у обеих сторон были исчерпаны до дна. На нашем дне оставалась бесформенная масса “белобилетников”, собираемая “ с миру по нитке” тыловыми военкоматами, “зеки” (главным образом уголовники), а также комиссованные раненые, которые жиденьким ручейком постоянно текли в сторону передовой, и по мере возможности (ума и сноровки) застревали в тылах. Сотни тысяч, а может быть и миллионы украинцев, белорусов, русских, молдаван, мобилизованных в 43-44 гг во время освобождения их родных мест, в значительной мере уже были съедены войной. Аппетиты наших генералов, привыкших побеждать “числом, а не уменьем”, нечем было удовлетворить. Пехотные части таяли на глазах. И именно в это время, где-то в начале 45-го года у нашей армии появился новый источник живой силы: советские люди – заключенные немецких концлагерей, а также добровольно уехавшие, либо угнанные насильно немцами на работы в Германию. В марте в нашу дивизию поступили первые группы лагерников из Южногерманских концлагерей Дахау и Маутхаузен. Именно лагерников, а не узников. ЧТО ЭТО ТАКОЕ ? Дахау и отчасти Маутхаузен были почти исключительно мужскими лагерями – своеобразными “биржами труда”, поставлявшими даровую рабсилу военной промышленности фашистского рейха. Условия жизни в таких лагерях, если судить по скупой советской литературе, были “противоречивы”. Например, так описывает лагерный рацион в Дахау его узник Вали Бикташев: “Завтрака нет. Обед – черпак брюквенного супа, когда в нем плавали крупинки картошки. Вечером – “сытный ужин”: 150 г эрзацхлеба и иногда 30 г сыра или эрзацсыра”. Но это меньше рациона ленинградского смертника! А ведь узники Дахау должны были в отличие от ленинградцев, выполнять непосильную физическую работу! Очевидно, что-то не то, ибо на такой норме нельзя продержаться и месяца, а в Дахау жили годами. И не только жили. Читаем дальше: “ Артиллерист ббыл прекрасным математиком. Он создал “вечернюю школу”. Подросших в лагере мальчиков обучал алгебре, с кем-то из молодых офицеров решал геометрические задачи на построение”, и еще: “... в этом аду, так сказать в интервалах между поркой и смертью от голода или эпидемии, советские узники устраивали концерты ... В четвертой штубе яблоку негде было упасть... Концерт вел конферансье по прозвищу Ленский” ... и т.д. ( Вали Бекташев. Мы старше своей смерти. Записки узника Дахау. Уфа, 1966). Попробовал бы “прекрасный математик” на таком рационе организовать “вечернюю школу” в блокадном Ленинграде! Противоречия в описаниях тягот жизни как в фашистских концлагерях, так и в Ленинградской блокаде появляются там, где авторы пытаются создать обобщенный образ среднего блокадника, среднего узника. Таковых не было, а все существовало отдельно: подлость и великая любовь к людям, радость и горе, любовь и ненависть, богатство одних и голодная нищета других. Люди жили на разных ступенях лестниц, часто не пересекающихся и идущих в неведомых направлениях. Где находился автор? Откуда, с какой лестницы он смотрел на окружающую его жизнь? ... В Дахау, несомненно, существовала категория людей, которые “входили в лагерь через браму (ворота -Б. М.), а выходили через трубу крематория.” Может быть, вероятно, и я в это верю (по крайней мере хочу верить) в Дахау действовали национальные комитеты, комитеты советского подполья и пр.. Но основная масса лагерников знать не знала и слыхом не слыхивала о их существовании. В лагере правили бал различного рода “зеленые” – уголовники, носившие на груди винкели (треугольные нашивки) зеленого цвета. Из них набирались лагерэльтестер, блоэльтестеры, штубовые, арбайтензацы, капо и другая “белая кость”. Именно они контролировали жизнь и деятельность различных групп, группировок, лагерных банд, часто враждовавших между собою, но по возможности обеспечивающих место под солнцем своим членам. Оказаться вне группы (банды) для советского военнопленного, необслуживаемого Красным крестом, было смерти подобно. Одиночки быстро опускались на лагерное дно, теряли облик человеческий, пресмыкались перед всем и вся, рылись на помойках, подбирая там картофельные очистки, объедки с “барского стола” западных (французских, бельгийских и пр.) заключенных и “зеленых”. Тиф, желудочные заболевания ежемесячно отправляли в крематорий тысячи узников. Выживали сильнейшие (подлейшие, беспринципные и пр.). Именно из них в 44-45 г.г. формировались отряды для строительства немецких оборонительных линий, именно их мы захватывали в плен, именно этот контингент в, основном, поступал из лагерей в советскую пехоту. Не раз в окопах я слушал рассказы солдат, участвовавших в убийствах, ограблениях наших доходяг, либо французских, бельгийских, голландских заключенных, получавших продовольственные и вещевые посылки из дома или от Красного креста. Не раз мне бросались в глаза их звериные поступки по отношению к своим однополчанам, к местным жителям. Меня и тогда поражало полное отсутствие каких-либо моральных запретов и животная жажда жизни у этих людей, легко рассказывающих о “пришитых” ими за пайку хлеба, за “монашку” баланды доходяг. Некоторые наши солдаты жили в Дахау по несколько лет. Произошедшее за эти годы перерождение, вероятно, было необратимым. А теперь представьте себе, что эти люди (а может быть нелюди) попадают в стрелковый взвод под командование 18-20 летнего парнишки, только что выпущенного с 3-х месячных фронтовых курсов младших лейтенантов (“ванек-взводных”). Он должен поднять их в атаку и повести за собой на верную смерть, либо в лучшем случае – увечье. это в Сибирь на каторгу не сошлют. Мне двадцать лет. Здоровье пышет изо всех клеточек. Золотое время! Я отстегиваю правый рукав гимнастерки. Задираю его до локтя. Вся рука обвешена часиками: мужские, маленькие, большие, ходячие, стоячие, золоченные, никелированные... Кто был в пехоте тех дней, тот знает, что часы среди нас были главной престижной ценностью, да у офицеров еще пистолеты. У меня “вальтер”. Из него я на спор с десяти шагов попадаю в дамские ручные часы! Свой “вальтер” я не променяю ни на какой “парабеллум”. Но главное часы... А теперь, дорогой читатель, давай посмотрим как ко всему этому в те дни относились “прославленные советские военначальники”. Почитаем, например, мемуары командира 20-го корпуса генерала Бирюкова. “Чиковани /заместитель по полит. части корпуса – Б.М./ рассказал, что настроение в наших частях отличное, все рвутся в решительный бой... Беспокоятся, что дивизия так и останется на охране флага, пока другие будут штурмовать Вену”. /Н.И.Бирюков. Трудная наука побеждать. Изд. Мин. Обороны СССР, М., 1968, с.241/. Далее генерал размышляет: “Передышка, конечно, нужна, однако, не знаю, как мои товарищи, но я подумал: “Как бы не прийти нам в Вену к шапочному разбору””/Там же, с.241/. Обратите внимание, генерал не думает, сколько человеческих жизней будет стоить нам штурм уже обреченной Вены, сколько страданий он – генерал – принесет в деревни и города России, сколько семей пустит по миру, скольких детей оставит сиротами. Нет! Главное, поживиться чем-нибудь в Вене. Зачем знать генералу, что его “шапки” будут густо пропитаны солдатской кровью. Посмотрите на фотографии военных генералов, до пупов увешанных орденами и медалями и прочтите в тех же мемуарах: “В конце войны в дивизии оказалось много заслуженных воинов, но не отмеченных никакими наградами. Например, у командира роты старшего лейтенанта Н.Н.Зарянова было шесть красных и желтых нашивок на груди. Шесть ранений, а награды – ни одной!” /стр. 7/. Как говорится: “ни стыда, ни совести”. Ну, да Бог с ними, с генералами. У нас долгожданная для оставшихся в живых весть: Полк отводят на переформировку. Нас моют, прожаривают. Мы стираем, сушим пропахшую сырым кислым потом одежду, ходим в полный рост, спим раздеваясь, видим женщин... С тех дней, с той переформировки мне запомнилось одно построение части. И не столько построение, как зачитанный перед строем полка приказ по третьему украинскому фронту /он, очевидно, сохранился в фронтовых архивах за первую половину апреля 1945г/. Группа солдат аэродромного обслуживания самовольно покинула полевой аэродром. В одном из мадьярских сел солдаты напились, зверски всей командой изнасиловали хозяйку дома, забили в нее кол и еще живую выбросили из окна, а сами продолжали пьянку и стрельбу по собравшимся под окнами мирным жителям. После того построения, помню, был концерт дивизионной агитбригады. Тощий солдат пел: Я слушал, а из головы не выходил только что зачитанный приказ: Ну, напились, ну, изнасиловали,... а зачем в живую женщину забивать кол? ... Это не укладывалось в моей еще юношеской голове. . Похоже, что в ней еще никто не побывал. Хозяин убегал в спешке. В одном из шкафов мне приглянулась новенькая шинель черного касторового сукна с одним (эсэсовским) крученым погоном. Померил. Шинель была будто с моего плеча. Телефонист остался налаживать связь, а я, не снимая шинели, спустился вниз в бункер. Мое появление в форме высокого чина “СС” (может быть и генерала) было воспринято солдатами, как сейчас говорят, неоднозначно. Многие с испугом шарахались в сторону, другие инстинктивно принимали почтительную стойку, а, узнав в чем дело, с осуждением отходили в сторону. Мое детское озорство ни у кого не вызвало естественного веселья или даже улыбки. Почти все солдаты в недавнем прошлом имели дело с истинными владельцами подобных шинелей и у каждого было что вспомнить. Вот такие отрывки из книги оч.рекомендую: Михайлов Борис Михайлович из книги “На дне блокады и войны”. Автор Михайлов Б.М. СПб, Изд-во ВСЕГЕИ. 2001. 454 с
На эту же тему: на сайте rkka есть воспоминания командира роты 8 отдельного штрафбата Пыльцына "Штрафной удар". Рекомендую.
