Великий Сибирский Ледяной поход Каппеля

Блестящее наступление на Тобол в сентябре 1919 года и последующая оборона реки в октябре были лебединой песней 8-й дивизии, как и всей армии вообще. Ряд энергичных мер, и особенно поголовное вступление сибирского казачества, вызвали временный подъем в настроении утомленных бойцов, и успех вновь — в последний раз — улыбнулся умирающей армии. Однако чрезвычайное напряжение подорвало последние моральные силы армии и вызвало огромные потери. По свидетельству бывшего командующего 3-й армией генерала Сахарова, 2-й Уфимский корпус потерял в Тобольской операции около 9 тысяч человек. Львиная доля этих потерь пала на 8-ю дивизию, выполнявшую наиболее сложные и ответственные задачи; в эти тяжелые дни в боях пало не менее половины состава дивизии. На Тоболе наступление армии замерло и вскоре сменилось отходом. В оборонительных боях на Тоболе, в половине октября, дивизия дралась еще с обычной стойкостью и упорством. Впоследствии мне пришлось прочесть воспоминания красных командиров, пытавшихся прорваться на участке дивизии, и я с чувством запоздалого удовлетворения убедился, как дорого стоили им эти безуспешные попытки. Только общий отход армии вызвал очищение линии реки Тобола и 8-й дивизией. Но уже через несколько дней, 22 октября, у деревни Камышной дивизия побежала без всяких видимых причин. Предел сопротивляемости был перейден; требовались энергичные меры для спасения частей и хотя бы частичного восстановления их боеспособности. После моих настоятельных ходатайств в конце октября дивизия была отведена в резерв 3-й армии, получила несколько рот пополнения из мобилизованных Акмолинской области, но фактически не имела почти ни одного дня отдыха: фронт постановочно катился на восток, вынуждая нас к ежедневным передвижениям по невылазно грязным дорогам.

 

В начале ноября произошла смена главнокомандующих армиями. Генерал Дитерихс, не считавший возможным при создавшихся условиях защищать город Омск, вынужден был оставить свой пост. Его место занял командующий 3-й армией генерал Сахаров, давший адмиралу Колчаку обязательство отстоять линию реки Иртыша, а с нею и город Омск. К этому времени фронт находился уже восточнее реки Ишима, всего в нескольких переходах от Иртыша. Новый главнокомандующий решил бросить на усиление отходящего фронта все, что возможно. Это решило участь 8-й дивизии: сомнительный отдых был прерван, и 8 ноября дивизия получила приказ о передаче ее в распоряжение командующего Волжским корпусом генерала Каппеля. Последовал ряд тяжелых арьергардных боев, но неотвратимое свершилось: 14 ноября Омск был занят красными.

 

Падение Омска предрешило конец Белого движения в Сибири. Власть оказалась застигнутой врасплох, без всякого плана на этот случай, распылилась на огромном пространстве от Ново-Николаевска до Иркутска и фактически перестала существовать. Вся территория от Омска до Байкала фактически выпала из рук, чему больше всего способствовала невозможность пользоваться железной дорогой, забитой бесчисленными эшелонами, а к востоку от Ново-Николаевска фактически захваченной чехами для своей эвакуации на родину. Тяжелое положение белой власти и армии окрылило надежды всех враждебных им элементов. По всему огромному тылу сразу же усилилось партизанское движение, а в городах начались организованные выступления левых групп интеллигенции и рабочих, сумевших увлечь за собой малонадежные гарнизоны городов и даже части 1-й армии, отведенной в конце октября на укомплектование в район Ново-Николаевск— Томск—Красноярск.

 

Верховный Правитель, со Ставкой и золотым запасом, медленно двигался на восток, делая иногда ненужные остановки, пока, наконец, не оказался затертым в веренице эшелонов, оторванный и от совета министров, и от армии, быстро отходившей на восток. К концу ноября управление страной перестало существовать. С этим совпало резкое изменение в отношениях между союзниками и правительством адмирала Колчака, вызванное прежде всего столкновением интересов в использовании железной дороги. Чешский корпус находился в полном движении на восток. 20 тысяч занятых им вагонов растянулись бесконечной линией от Ново-Николаевска до Забайкалья. Будучи фактическими хозяевами дороги, чехи не допускали движения русских эшелонов, делая исключение только для поездов Правителя. Все наличные паровозы оказались в их руках; немногие оставшиеся в распоряжении русской администрации отбирались силой, а беженские эшелоны и санитарные поезда оставлялись на пути, по маленьким станциям и разъездам, без воды, топлива и пищи. Наиболее трудным для прохождения по железной дороге оказался район станции Тайга, где выходили на магистраль многочисленные эшелоны 2-й чешской дивизии, расквартированной в районе Томска. Все русские эшелоны, оказавшиеся к этому времени западнее ст. Тайга, оказались обреченными на гибель. Особенно трагично было положение санитарных поездов и эшелонов с семьями офицеров и солдат, перевозимых на восток из района Омска, Ново-Николаевска и Барнаула. Эвакуация Омска, неоднократно начинавшаяся, по разным причинам откладываемая, безнадежно запоздала. Огромные запасы, частично уже вывезенные на восток и вновь возвращенные, почти полностью были брошены в Омске и достались красным.

 

Для сентябрьского наступления на фронт было двинуто все пригодное к бою, и ко времени падения Омска в тылу надежных русских частей почти не было. В октябре, распоряжением генерала Дитерихса, 1-я армия была снята с фронта и размещена по городам вдоль магистрали, от Ново-Николаевска до Канска. Мера, разумная сама по себе, оказалась трагически неудачной: 1-я армия давно уже подтачивалась умелой пропагандой, которую не умел или не хотел остановить исключительно непригодный командный состав. За единичным исключением, части 1-й армии вскоре оказались увлеченными общим мятежом тыла, нанеся отходящей армии последний и наиболее тяжкий удар.

В эти дни наиболее трагические сцены разыгрались вдоль полотна великого Сибирского пути, где гибли брошенные русские поезда. Все, кто мог двигаться, с подходом красных разбегались по соседним деревням или вслед за уходящей армией. Но огромная масса больных и раненых, неспособных двигаться и совершенно раздетых, замерзала целыми эшелонами. То, что творилось в этих обреченных поездах, является, несомненно, одной из страшных страниц Гражданской войны. Даже всегда равнодушные к чужим страданиям красные вожди не скрывали своего ужаса при виде тех картин, кои представились им в этих передвижных кладбищах.

 

А мимо них спешно проходили части армии, бессильные оказать какую-либо помощь. Потерпев поражение на линии реки Тобола, 2-я и 3-я армии безостановочно отходили на восток, задерживаясь лишь Аля коротких, изнурительных арьергардных боев. Главное командование требовало упорной обороны, вначале для защиты Омска, а после сдачи его — для прикрытия эвакуации. Регулярная Красная армия вела энергичное преследование, наступая главным образом вдоль железной дороги и в стоверстной полосе к югу. С отходом па правый берег Иртыша армии вступили в сферу действия партизанских отрядов. Базой и центром сосредоточения партизан являлся огромный треугольник Камень—Барнаул—Славгород, откуда производились налеты в сторону магистрали, к Семипалатинску и на Алтайскую железную дорогу. Здесь действовала целая партизанская армия, разделенная на четыре корпуса, насчитывавшая в своем текучем составе от 40 до 75 тысяч бойцов. Их до дерзости смелые налеты оказались наиболее чувствительными для 3-й армии и Степной группы, отходивших южнее железной дороги; однако и в непосредственной близости от магистрали тыл был насыщен партизанами. В районе Татарска, в непосредственном тылу сибирской столицы, штаб 8-й дивизии провел одну ночь в хате, откуда только что ушел штаб 9-го революционного полка с каким-то странным местным названием. В этот период оказались разгромленными несколько войсковых штабов, сильно пострадала часть обозов, а 8-я дивизия потеряла целиком одну из батарей, отведенную в тыл вследствие порчи орудий и ночевавшую в 20 верстах за штабом дивизии. Дрались зачастую на все стороны, спокойных ночлегов больше не было.

 

Остатки 2-й армии отходили вдоль железной дороги значительно спокойнее, но здесь сильнее чувствовался нажим регулярных красных частей. Обе армии несли огромные потери, особенно от болезней. Уже в этот период началось отсеивание от частей всех ненадежных элементов, отстававших на походе или переходивших на сторону красных. Снабжение расстроилось полностью. С потерей Омска исчезли ближайшие к армии склады боеприпасов, продовольствия и одежды, а вместе с ними сразу же перестали действовать армейские органы снабжения. Все, что оставалось в глубоком тылу, оказалось прочно отрезанным от армии великим хаосом на железной дороге: ни один поезд на запад не был пропущен чехами. Та же участь постигла и санитарные учреждения, что вынудило таявшие части везти своих многочисленных больных и раненых при войсковых обозах. Ближайший армейский тыл оказался до крайности загроможденным огромными обозами своих и чужих частей, иногда уже переставших существовать, армейских учреждений и даже отделов Ставки, не погруженных в поезда. Все это теперь шло в хаотическом беспорядке, без плана и часто без приказов, поедая все на своем пути и до крайности затрудняя довольствие строевых частей.

 

Чтобы дать некоторую иллюстрацию состояния армии, приведу сущность моих донесений о состоянии 8-й дивизии во второй половине ноября 1919 года: «В составе Волжского Корпуса 8-ая дивизия оставалась десять дней и за это время была использована в полной мере, как было принято в отношении чужой части, оказавшейся к тому же численно сильнее всего Волжского корпуса. Дивизия выполнила ряд сложных ответственных задач, дважды совершала фланговые марши по 20— 25 верст, упорно и добросовестно оборонялась при общем, иногда, казалось, беспричинном отходе слева и справа. Штаб корпуса, видимо, не любил сложных и неприятных забот о тыле, и снабжение вконец расстроилось. Передвигаясь чисто по-кавалерийски в бедно населенной степи, дивизия потеряла связь с обозами, мокла, голодала и холодала, неся огромные потери в боях и еще большие от болезней. Все сибирское пополнение в первых же боях осталось у красных, обстреливая иногда, при сдаче, своих. Потери в полках достигли от 1/3 до 2/3 боевого состава; одно время оставалось по 150—200 боеспособных людей на полк. Больных и раненых мы вынуждены были оставлять при частях, так как никто не желал отправляться в тыл, особенно после очищения Омска, когда стало известно, что часть госпиталей брошена, а санитарные поезда не двигаются... Подача продовольствия из тыла остановилась; вагонная хлебопекарня, обслуживавшая дивизию, была брошена в Омске, заготовить же хлеб своим попечением интендантство дивизии не могло, даже при условии обеспечения мукой, так как огромные обозы корпусов, армейских учреждений и бесчисленных отрядов всяких наименований при своем движении пожирали все, как саранча. Дошло до того, что я вынужден был отправить 32-й Прикамский полк к обозам 2-го разряда, чтобы обеспечить хозяйственные заготовки силой. Отпуск денег прекратился, и части жили реквизициями или мародерствовали... Конский состав к наступлению зимы оказался неподкованным, и небольшое число здоровых лошадей в конных командах шли на сбитых подковах, чаще в поводу. В артиллерии лошади шли из последних сил, и мы опасались, что орудия придется бросить. К тому же, расстреляв весь свой запас снарядов и не получая пополнений из тыловых парков, артиллерия оказалась в положении ценного, но бесполезного груза, требовавшего постоянных о себе забот и прикрытия...» «Настроение в частях дивизии резко упало. Рядовые офицеры и даже стрелки, научившиеся за время Гражданской войны оценивать события по достоинству, недоумевали, почему так настойчиво требовалось упорство в арьергардных боях и что мы могли прикрывать при отходе, когда все ценное, и даже больные и раненые, были брошены в Омске, а за нами укрывались бесконечные обозы, скорее вредные, нежели полезные для нас, да несколько слабых, малонадежных дивизий, отведенных в тыл на укомплектование. Создавалось впечатление, что лучшие добровольческие дивизии и наиболее крепкие казачьи части были умышленно оставлены на фронте на избиение. Начался ропот, появилась трещина в отношениях между офицерами и стрелками, чего не было за все время существования дивизии.

 

Хроническое недоедание, переутомление и крайняя нервная напряженность привели к тому, что ночью части перестали принимать бой. Днем, однако, держались по-прежнему упорно, доходя иногда до рукопашного боя; так, командир 29-го Бирского полка был ранен сабельным ударом в голову»...

С отходом в район озера Чаны, когда окончательно установился санный путь, части не замедлили использовать богатый опыт предыдущей зимней кампании, когда все передвижения делались на санях. Теперь, когда численный состав полков дошел до минимума, сделать это было легче, и никто не пытался остановить реквизицию саней и конского состава, ибо силы людей окончательно истощились. Вскоре все оказались на санях, и отход пошел значительно быстрее. От Тобола до Иртыша фронт отходил со средней скоростью 10 верст в сутки, от Иртыша до Оби 12—13 верст, а от Оби до Томи 25—28 верст, причем отдельные суточные переходы доходили до 45 верст. Последний период совпал, однако, с коренным изменением планов командования армиями и оценки им обстановки. Необходимо сказать об этом несколько слов.

 

В начале ноября 1919 года главное командование армиями перешло в руки генерала Сахарова. Большой оптимист по характеру, генерал Сахаров всегда расценивал обстановку в розовых тонах и ставил армиям и корпусам явно непосильные задачи. Таким он был на посту ко*мандующего 3-й армией и таким же остался в роли главнокомандующего. Не отрезвила его и позорная оборона Омска, коей он обязался перед Верховным Правителем. Полагая, очевидно, возможным восстановить боеспособность армий простым приказом, генерал Сахаров, перед лицом катастрофического их состояния, продолжал носиться с идеями «решительных ударов» и достижения «конечных успехов». Конкретно, план генерала Сахарова к началу декабря сводился к тому, чтобы сосредоточить сильную ударную группу в районе Томск—Колы-вань—Ново-Николаевск и нанести сокрушающий удар по преследующим красным частям, отбрасывая их к югу от железной дороги; начало наступления приурочивалось к середине декабря. В ударную группу предполагалось включить всю 1-ю армию и еще несколько дивизий, заблаговременно отводимых в район сосредоточения. Одновременно намечался ряд мер по очистке и оздоровлению глубокого тыла, а также по усилению строевых частей путем привлечения в строй всех здоровых и боеспособных офицеров и солдат. Разумеется, план этот не имел ни малейших шансов на выполнение. Не располагая железной дорогой, генерал Сахаров не мог бы доставить в район сосредоточения не только 1-ю армию, растянутую на восток от Канска, но вообще ни одного стрелка и ни одного вагона груза. Не смог бы он также снять заблаговременно ни одной дивизии с фронта, втянутого в непрерывные и изнурительные арьергардные бои. Фактически, к этому не пытались даже приступить.

 

По непонятным причинам оптимизм главнокомандующего разделялся в значительной мере командующим 2-й армией генералом Войцеховским, коему со второй половины ноября был подчинен 2-й Уфимский корпус. Исполняя определенные указания главнокомандующего, генерал Войцеховский в начале декабря отдал приказ о реорганизации армии, сущность коей сводилась к свертыванию всех корпусов в дивизии, дивизий в полки и т. д. Предполагалось таким образом уничтожить большую часть обозов и расформировать массу штабов. Проект этот, выдвигавшийся и раньше, имел в основе разумные мысли, но в обстановке беспрерывного и спешного отхода армии был совершенно невыполним. Кроме того, приказ оставлял в рядах армии совершенно разложившиеся, небоеспособные части, расценивая их наравне с крепкими добровольческими полками, в то время как обстановка ясно подсказывала необходимость опереться на немногие уцелевшие части, собирая около них все здоровые элементы. Позднее именно к этому привела сама жизнь. Необходимо было также сосредоточить внимание на полном расформировании многочисленных мелких отрядов и обозов уже исчезавших частей, армейских учреждений и штабов без войск. В этом духе мною был представлен подробный доклад, с коим командующий 2-м корпусом согласился и поручил мне изложить его основные пункты лично командующему 2-й армией.

 

Утром 4 декабря я оставил дивизию в районе деревни Ярки и к вечеру 8-го добрался до Ново-Николаевска, где в это время находился штаб 2-й армии. Здесь я нашел обстановку, в корне измененную событиями последних дней. Накануне штаб 2-й армии и генерал Войцеховский были арестованы взбунтовавшимся гарнизоном Ново-Николаевска, состоявшим из трех полков 1-й Сибирской дивизии. Это было первое из серии выступлений частей 1-й армии, шедших под лозунгом «война Гражданской войне». Благодаря своевременному вмешательству Польской дивизии восстание было быстро ликвидировано, командующий 1-й дивизией полковник Ивакин арестован и на другой день был убит при попытке бежать. 9 декабря на ст. Тайга командующий 1-й армией генерал Пепеляев арестовал генерала Сахарова и предъявил адмиралу Колчаку требование о смещении его с поста главнокомандующего. Адмирал настоял на немедленном освобождении генерала Сахарова, но вынужден был согласиться на отрешение его от должности. Главное командование было вручено генералу Каппелю, после того как генерал Войцеховский отказался принять это назначение.

 

Мой доклад генералу Войцеховскому значительно поколебал его оптимизм в оценке состояния частей армии и связанных с этим возможностей. Генерал Войцеховский в конце уже склонен был согласиться, что невозможны никакие наступательные операции с расстроенными частями, без огнеприпасов и налаженного снабжения, что необходим спешный отвод в глубокий тыл большинства частей и полная реорганизация их в спокойной обстановке, при условии успешного задержания красных на каком-либо удобном рубеже. Что же касается переформирования частей, генерал Войцеховский согласился отложить выполнение его приказа до более удобного момента. Признавая, что переформирование на ходу — чрезвычайно сложная операция, генерал Войцеховский привел для иллюстрации любопытный факт: чтобы облегчить тяжелую задачу расформирования мелких отрядов и бесконечных обозов несуществующих частей и учреждений, был отдан приказ о спешном отводе в тыл 1-й кавалерийской дивизии, коей поручалось, заняв пути отхода, задерживать и силой расформировывать всех, к этому предназначенных. Однако кавалерийская дивизия оказалась не в силах выполнить поставленную ей задачу, так как не смогла отделиться от фронта и выиграть необходимое пространство: отходящая на санях пехота не отставала от своей кавалерии, шедшей на переутомленных лошадях.

Вечером 12 декабря я возвратился к дивизии, найдя штаб в одном переходе от Оби. Мы подошли вплотную к тому рубежу, откуда по плану генерала Сахарова предполагалось начать наступление. Новый главнокомандующий оценил, однако, обстановку более трезво, поняв, что 1-я армия совершенно ненадежна, а 2-я и 3-я слишком расстроены.

 

15 декабря в Мариинске генерал Каппель отдал приказ № 778, в котором, признавая неготовность армий к наступлению и враждебное отношение населения западнее Оби, указал отвести армии за линию реки Золотой Катат, к востоку от Щегловской тайги. В частности, на 1-ю армию возлагалась задача, прикрывая частью сил направление Томск—Ичинское через северную часть тайги, все остальные силы немедленно сосредоточить в районе железной дороги, дабы запереть узкие дефиле — выходы из тайги — на главном направлении, пропустив здесь части 2-й армии. Эта последняя, по проходе линии реки Золотой Катат, направлялась спешно в район Ачинска, в распоряжение главнокомандующего. 3-я армия должна была закрыть выходы из тайги к югу от железной дороги, отправив заблаговременно на указанный рубеж свои резервы. Считаясь с истощением боеприпасов, разрешалось оставить при дивизиях лишь минимальное количество орудий, отправив всю остальную артиллерию в тыл.

Рубеж, избранный для задержания победоносного движения красных, был исключительно удачен и при некоторой боеспособности армий, особенно первой, давал все возможности на успех. Однако приказ главнокомандующего безнадежно запоздал; штаб его не принял никаких мер, чтобы облегчить и ускорить прохождение лесистой полосы, и тайга, вместо защиты, погубила армию

 

Щегловская тайга, преграждавшая все пути отхода армий непрерывной стеной, начинается в тундре севернее Томска и тянется сплошной стеной на юго-восток, до слияния с обширными Алтайскими лесами. Ширина тайги, в границах между рекой Томь на западе и рекой Золотой Катат на востоке, равняется примерно 60—80 верстам. Почти на всем протяжении это девственный лес, растущий на пересеченной местности, сплошь заваленный гигантским валежником, а ко времени подхода армий — покрытый глубоким снегом. Глядя на эту страшную чащу огромных осин и сосен, не мыслилось, чтобы вне дорог возможно было движение даже опытных лыжников, не знакомых с каждой складкой местности. Находившиеся в нашем распоряжении карты, устаревшие и неполные, указывали только два пути поперек тайги: железнодорожную магистраль и так называемый Большой Сибирский тракт, уходивший далеко на север, на Томск — Ичинское, фактически вне полосы отхода армий; естественно, это обстоятельство не могло не вызвать чувства острой тревоги за судьбу армий, особенно 3-й, сдвинутой далеко на юг для прикрытия района Бийск—Барнаул. С подходом к тайге выяснилось, однако, наличие еще одного хорошего пути поперек тайги и нового переселенческого тракта, начинавшегося в 17 верстах севернее города Щегловска и выходившего к деревне Золотая Горка на реке Золотой Катат. Имелась, кроме того, продольная дорога от ст. Тайга к деревне Дмитриевке, на Щегловском тракте, и несколько коротких подъездных дорог чисто местного значения. Полотно дорог, узкое, слегка поднятое и окопанное канавами, допускало движение в две повозки; однако узкие мосты, пропускавшие в большинстве не более одной повозки, уничтожали все выгодные стороны широкого полотна дорог. Две огромных и непрерывных стены леса, сопровождавшие дороги на всем их протяжении, обращали пути движения в узкие дефиле, не допускавшие совершенно никаких обходных движений; защита их была возможна самыми малыми силами пехоты с пулеметами, богато снабженными патронами. Вдоль главных путей разбросано несколько мелких переселенческих деревушек, не дававших проходящим частям ни крова, ни продовольствия для людей, ни фуража для непомерно большого конского состава.

 

Крайняя бедность путей и их свойства чрезвычайно облегчали задачу, возложенную генералом Каппелем на 1-ю и 3-ю армии. Оборона выходов из тайги на восток сводилась к преграждению двух-трех узких дефиле и требовала минимального расхода сил, при условии заблаговременной подготовки обороны и богатого снабжения пехоты огнеприпасами. Остановка на этой линии, особенно продолжительная, сулила армиям огромные выгоды: столь необходимый отдых, реорганизация, устройство тыла, хотя бы частичное, — и тогда положение резко изменилось бы к лучшему. Даже короткая задержка, при плачевном состоянии армий, являлась бы огромным выигрышем. Однако предварительно предстояло выполнить сложнейшую операцию: провести армии, с их гигантскими обозами, через тайгу по двум узким коридорам, длиною в 60—80 верст. Никакой подготовки к быстрому и безболезненному проходу на восток сделано не было. Огромная и разношерстная масса обозов и мелких частей подходила к западным выходам из тайги, не подозревая, что она собой представляет. Не было сделано ничего даже для информации крупных строевых соединений, хотя имелись довольно полные и свежие карты, изданные переселенческим управлением. Впоследствии из бесед с участниками похода я вывел заключение, что приказ генерала Каппеля № 778 о защите выходов из тайги или совсем не дошел до 3-й армии, или же застрял в штабе этой последней — в корпусах о нем не подозревали.

По приказу № 778 2-я армия, в состав коей входил 2-й Уфимский корпус, должна была пересечь тайгу вдоль железной дороги, для 3-й предоставлялся Щегловский переселенческий тракт. Предполагалось, что все передвижения 1-й армии будут закончены заблаговременно, до подхода к тайге частей фронта.

 

Двигаясь безостановочно в своей полосе вдоль железной дороги, 8-я дивизия перешла реку Томь у деревни Большая Подьяковка вечером 21 декабря, втянулась в разреженную здесь тайгу и ночевала в небольшой деревушке Барановке. Отсюда, по приказу, предстояло свернуть круто на северо-восток, чтобы выйти к железной дороге восточнее ст. Тайга, на присоединение к остальным частям корпуса. Путем опроса жителей удалось установить, что дивизии предстояло от деревни Барановки пройти несколько верст на восток, до пересечения с дорогой ст. Тайга — деревня Дмитриевка, повернуть в сторону ст. Тайга и, пройдя две-три версты, снова свернуть на глухую лесную дорогу, выходящую куда-то восточнее ст. Тайга. Предполагалось, что по этому пути прошли уже обозы 2-го разряда и артиллерия дивизии, выдвинутые сюда заблаговременно.

Утром 22-го дивизия выступила из деревни Барановки и продвинулась беспрепятственно до перекрестка с дорогой ст. Тайга — деревня Дмитриевка. Здесь движение внезапно и прочно остановилось. Пробираюсь к голове колонны и нахожу объяснение: навстречу нашему движению, от ст. Тайга на деревню Дмитриевку, идет непрерывная лента обоза. Сейчас на походе все части кажутся одинаковыми, и нужен опытный глаз, чтобы найти характерные отличия строевой части; проходят какие-то артиллерийские части и парки, принадлежащие к составу 2-й армии. Перед нами встает вопрос — что делать дальше? Чтобы продолжать движение по маршруту, необходимо повернуть налево, в сторону ст. Тайга; но о встречном движении по узкой дороге не может быть и речи; нужно, следовательно, силой остановить встречное движение, выдвинув какую-либо часть к следующему перекрестку дорог. Но имеет ли смысл и возможно ли вообще движение дивизии на северо-восток, к железной дороге, если оттуда идет непрерывная лента частей и обозов на южный путь? Очевидно, что вдоль железной дороги не все благополучно, если части 2-й армии вынуждены делать длительное кружное движение. Попытки получить какую-либо информацию от проходящих частей оказываются неудачными: никто не знает, что делается на северном пути, и никто не может объяснить, чем вызвано их движение на юго-восток.

 

Ждать и колебаться, однако, не приходилось: нельзя оставлять в бесконечном ожидании застывшую в дремучем лесу дивизию. Отдаю приказание свернуть на Щегловский тракт. Пропустив полностью проходящую мимо нас часть, приказываю задержать следующую и вытягиваю дивизию по направлению к деревне Дмитриевке, предполагая иметь в ней ночлег. Но тайга дает себя знать с первых же шагов: движение идет крайне медленно, с длительными, раздражающими остановками, в большинстве ничем не объяснимыми, ибо причины их часто где-то далеко впереди. Лишь поздно ночью дотягиваемся до деревни Романовки и размещаемся на ночлег в тесных и грязных хатах переселенцев.

 

Рано утром 23 декабря дивизия выступает из деревни Романовки. На этот раз движение идет еще медленнее, чем накануне; остановки чаше и продолжительнее, и только к 2 часам дня штаб дивизии, шедший в голове, дотянулся до деревни Дмитриевки, пройдя всего 10—12 верст. Дмитриевка, небольшая деревушка, расположенная по косогору на правом берегу реки Бирсас, внезапно открылась перед нами с левого, возвышенного берега реки. И сама деревня, и небольшие поля, очищенные от леса, представляли необычайную картину: все было залито сплошным серым морем людей, лошадей и повозок. Оживленная сельская ярмарка представила бы лишь бледную копию с этого огромного комка людей и животных, застывшего неподвижно на снежных полях и улицах деревни. Наше движение остановилось прочно и, по-видимому, надолго. Чтобы попасть в деревню, необходимо пересечь мост и гать через долину реки Бирсас, так как обрывистый левый берег не допускает движения без дороги.

 

Бросаю сани и пробираюсь пешком к мосту. Оказалось, что здесь мы столкнулись с другой линией обозов: с юго-запада, от Щегловска, учреждения и обозы частей 3-й армии. Остатки строевых частей 3-й армии, уже отброшенные к тайге, в стремлении протиснуться в узкие входы единственного для них пути нажимают на свои обозы, создавая невероятнейшую давку и сумятицу. Кто только не устремился к этой спасительной дороге! — В моих руках случайно оказался приказ по 3-й армии от 9 декабря 1919 года, отданный после подчинения командующему армией частей Бийск-Барнаульского района; приказ дает перечисление войсковых частей, действующих в этом районе, упоминая три пехотных и один конный полк, при двух дивизионах артиллерии, и 14 мелких самостоятельных отрядов, чем, однако, состав войск района не исчерпывался. Все эти бесконечные по числу отряды долго действовали в Бийск-Барнаульском районе, охраняя Алтайский край и железную дорогу от партизан, обросли хозяйственными учреждениями и теперь, с отходом армии, устремились на восток, смешавшись с огромными армейскими обозами. Сюда же потянулись некоторые из центральных учреждений, не погруженные в Омске в эшелоны, часть обозов 2-й армии, атаманы отделов с управлениями, чины гражданской администрации, полиция и просто беженцы. Шли тяжело нагруженные сани с армейским имуществом, с продовольствием, с домашним скарбом... Не было ни малейшей возможности проследить деление на какие-либо части и самостоятельные учреждения — шел один огромный обоз, в величайшем беспорядке, без малейшего признака направляющей руки.

 

Здесь, в деревне Дмитриевке, в центре величайшей сумятицы, бесполезно было пытаться водворить порядок — это необходимо было сделать заблаговременно, и прежде всего — со стороны восточного выхода из тайги; только оттуда можно было ускорить проталкивание обозов, ускорить и упорядочить их движение вдоль всего пути. Сделать это мог только штаб главнокомандующего, но, по-видимому, быстрый отход армий застал его врасплох; к тому же генерал Сахаров мечтал о наступательных боях западнее тайги, а генерал Каппель не имел достаточно времени, чтобы справиться с быстро развивающимися событиями.

 

Нечего думать о дальнейшем немедленном движении: необходимо остановиться, обдумать положение и принять какие-то радикальные меры. Намечаю место для остановки: прекрасные здания переселенческой школы, которые сделали бы честь любому уездному городу. Нужно пройти до них полверсты. Чтобы протолкнуть маленький обоз штаба дивизии при помощи энергичной комендантской команды, понадобилось четыре часа! Узнаю, что в бесконечной массе обозов на улице деревни застряли обозы 2-го разряда; посылаю узнать, почему задержались. Отвечают — стоим на улице вторые сутки и не можем протолкнуться к выходу из деревни.

 

После нескольких часов мучительных размышлений и совета с командирами полков решаю принять следующие меры: бросить в Дмитриевке все повозки, за исключением крайне необходимого числа; посадить всех верхом, тех же, кому не хватит коней, вести походным порядком, используя конский состав посменно; сани оставить только для больных и раненых и для немногих женщин и детей, следовавших при частях; оставить в Дмитриевке всех больных и раненых, кои могут рисковать встречей с красными частями. Согласились остаться добровольно врач и сестра милосердия; снабдили остающихся продовольствием на несколько дней; осталось, если память не изменяет, 65 стрелков и несколько офицеров. Это был первый случай оставления частями своих больных и раненых, сделанного с тяжелым сердцем. Чтобы окончательно разгрузиться, пришлось оставить также большую часть пулеметов, бесполезных теперь при отсутствии патронов, и даже столь дорогой для нас груз — продовольствие.

 

К вечеру 22 декабря строевые части 3-й армии начали медленно втягиваться в тайгу, подходя к двум узким выходам с разных направлений. Регулярные части красных давили на арьергарды армии, отходившие с непрерывными боями. Несколько партизанских отрядов, действовавших под общим руководством т. Рогова в районе Щегловска, непрестанными налетами на ближайшие тылы корпусов наносили отходившей армии большой урон. В одном Щегловске погибли сотни бойцов, в том числе много офицеров. Остро чувствовалось отсутствие столь необходимой здесь железной руки и тесного руководства отходившими корпусами. 23 декабря у входов в тайгу были случаи взаимного обстрела прикрывающих отход частей, благодаря отсутствию взаимной информации и общего руководства. Тяжелая и неблагодарная задача прикрытия выходов из тайги пала на остатки 7-й Уральской стрелковой дивизии, Ижевский конный полк и Кадровый (запасной) полк Воткинской дивизии, неизвестно какими путями оказавшийся на южном направлении — сама дивизия отходила вдоль железной дороги в составе 3-й армии. В ночь на 24-е последние прикрывающие части втянулись в тайгу и вся армия разместилась плотной массой в узком коридоре между рекой Томь и деревней Дмитриевкой.

 

На рассвете 24 декабря 8-я дивизия выступала из деревни Дмитриевки. Движение шло в импровизированном строю — справа по четыре, чтобы занимать возможно меньше места в глубину. Немногочисленные повозки распределены равномерно по колонне, дабы обеспечить им помощь в нужную минуту. Огромное большинство всадников на импровизированных седлах или совсем без них; едут по двое, немногие идут пешком, в расчете ехать посменно; никто не оставил сбрую, предполагая использовать ее по ту сторону тайги. Около версты движение идет без дороги, по расчищенной здесь тайге; затем густой лес заставляет свернуть на тракт и вклиниться в бесконечную линию саней и всадников. Теперь колонна дивизии в полной власти этого медленно движущегося потока — идет, как катится он, и останавливается, когда он укажет; нечего и думать о руководстве им, можно только плыть по течению. Движение неизмеримо хуже, чем накануне: ежеминутно останавливаемся и без конца стоим, раздраженные и бессильные что-либо сделать; только в редких случаях причина задержки в поле зрения, можно вмешаться и устранить препятствие; гораздо чаще то, что держит, где-то далеко впереди, и остается терпеливо ждать или бессильно злиться. Местами движение возможно в две повозки в ряд, иногда же дорога суживается, образуя пробку, с неизбежной давкой, озлобленной руганью и потерей времени. Очень часто тысячи людей стоят в ожидании, пока исправят лопнувшую сбрую у одной повозки или перепрягут истомленную пару коней. Горе тем, кто идет самостоятельно, вне организованной части: таких, при задержке, сбрасывают с дороги; помогают только своим.