Подрывная деятельность на советской территории

В эмиграции преобладали пассивные ожидания краха большевицкого режима, но небольшая часть вынужденных переселенцев, в основном из среды военной эмиграции вела и активную террористическую деятельность, направленную против Советской России. Не будем сейчас рассматривать моральные и нравственные аспекты подобной борьбы, просто рассмотрим факты.

9 мая 1923 г. в г. Лозанне (Швейцария) М. Конради и А.Полунин убили советского полпреда В. В. Воровского. Суд над ними превратился в суд над коммунистической диктатурой — их оправдали.

7 июня 1927 г. 17-летний гимназист Борис Коверда смертельно ранил на Варшавском вокзале советского полпреда П. Л. Войкова, причастного к убийству царской семьи, и был осуждён польским судом на 10 лет тюрьмы.

Но были и организации, пытавшиеся бороться с большевизмом как в Европе, так и на родине.

 

Часть наиболее решительных и непримиримо настроенных офицеров после эвакуации в Галлиполи сплотилась вокруг генерала В. Л. Покровского, создав организацию, главной задачей которой было осуществление десантов в сов. Россию. Начальником штаба её был Ф. Н. Буряк, личным составом ведал полковник И. Д. Золотаревский, связью и расквартированием — генерал — майор М. Д. Гетманов, политической разведкой — Н. В. Бабкин, военно-морской — генерал — майор В. В. Муравьев, офицером для поручения был капитан В. И. Драгневич, представителем в Сербии — генерал А.А,Боровский, в КОнстантинополе — полковник Кучук — Улагай. Однако попытки высадить десанты на Кавказе по разным причинам потерпели неудачу. Одна из групп распылилась в районе Трапезунда, другая сразу же попала в засаду и была уничтожена. Организация боролась также с большевицкой агентурой и насаждавшимся ею «возвращенческим» движением.

 

В 1921 г. в Польше был создан «Народный Союз Защиты Родины и Свободы». Основатель его — Б. Савинков, эсер, руководивший ранее террористической организацией эсеров, боровшейся против «жестокого гнёта царизма». Целью организации было: «свержение режима большевиков и установление истинно русского, демократического строя». При финансовой поддержке Пилсудского Савинков пытался из Варшавы, а затем из Парижа, вести знакомые ему революционные формы борьбы. Его группы в России, насчитывавшие свыше 500 человек в разных городах, в 1921-1922 гг. устроили немало террористических актов. Но все они вскоре были захвачены большевиками. Самого Савинкова ГПУ в 1924 г. заманило в СССР, где он был приговорён к смерти, но после покаяния, был помилован: смертную казнь заменили 10 годами. В 1925 г. в тюрьме покончил жизнь самоубийством (скорее всего был вышвырнут из окна за ненадобностью).

 

Для боевых операций на советской территории в 1921 г. генералом герцогом Г. Н. Лейхтенбергским, генералом П. Н. Красновым, полковником А. П. Ливеном и литератором А. В. Амфитеатровым было создано Братство Русской Правды (БРП). Боевыми кадрами организации являлись остатки белорусских национальных отрядов, («Дружин зелёного дуба»), отряды Булак-Балаховича, остатки организации Савинкова и другие, более мелкие части. Действовала организация с одобрения вел. кн. Николая Николаевича и с благословения первоиерарха РПЦЗ митрополита Антония (Храповицкого).

За десять лет организация разрослась и развила более или менее успешную партизанскую деятельность в самой России, главным образом Белоруссии, причиняя большевикам немало хлопот. Идеологическая база организации была слабая и выражалась несколькими популистским лозунгами: «Всероссийская Национальная революция», «Земля крестьянам» и т.д. Основной тактикой борьбы был низовой террор, который достаточно трудно отделить от простого бандитизма, тем более в условиях длительной партизанской деятельности. Конкретными действиями БРП были: остановка и «проверка» — читай грабёж, поездов, расстрелы чекистов, взрывы объектов (часто такими «объектами» становились деревенские коровники и курятники). В определённые моменты деятельности под контролем БРП оказывались целые районы в западной части Совдепии. Но удачная акция ГПУ, которое ввело в организацию агента Кольберга, ослабило БРП. Его разоблачение вызвало тяжёлый раскол в руководстве. Дальневосточный отдел БРП не смог оправиться после убийства ГПУ одного из его руководителей — полк. Аргунова в декабре 1932 г. Через социал-демократическую партию Латвии ГПУ смог добыть секретные сведения о деятельности БРП на территории Латвии. В результате в 1933 г. в Латвии БРП подверглась разгрому. После этого БРП не смогла далбше продолжать своё существование.

 

Но наиболее активно боевые вылазки в СССР проводил РОВС (Русский Обще-Воинский Союз). Ген. Кутепов уже с начала 20-х гг. настаивал на проникновении в СССР для подпольной деятельности. В этом он находил поддержку у вел. кн. Николая Николаевича. Однако ген. Врангель скептически смотрел на подобную деятельность, вследствие чего отошёл и от руководства ими.

В 1923-1927 гг. контрразведывательный отдел ОГПУ провёл масштабную провокацию «Трест», направленную против белой военной эмиграции. В ходе операции по дезинформации была даже устроена поездка В. В. Шульгина в Россию, который по возвращении пишет книгу «Три столицы». Редактировал эту книгу всё тот же «Трест», якобы для того, чтобы не повредить находящимся в союзе подпольщикам. В книге проводилась мысль, что в России зреет антибольшевицкий заговор, но пока ещё не асё готово и, самое главное, нужно не вмешиваться и ждать… В 1927 г. агент ГПУ Э. Опперпут признаётся в двойной игре, бежит за границу и разоблачает «Трест». На эмиграцию это признание произвело крайне удручающее впечатление. Казалось, что ГПУ повсюду, им подконтрольно всё. Появление подобных настроений дало возможность некоторым (Войцеховский С.Л., Прянишников, Р. Врага) утверждать, что саморазоблачение «Треста» было намеренным, призванным психологически подавить готовые к сопротивлению круги эмиграции. Но данная версия не находит себе подтверждения. Позже Опперпут погибнет в перестрелке на территории СССР в ходе одного из террористических актов.

 

В ответ на «Трест» при РОВСе ген. Кутеповым создаётся Союз Национальных Террористов. Боевики ген. Кутепова весной 1927 г. решили совершить серию покушений и диверсий на советской территории, чтобы «разрушить легенду о неуязвимости советской власти». Всего одна такая операция удалась — взрыв Ленинградского партклуба на Мойке, проведённая боевой группой из трёх человек, во главе с капитаном Ларионовым. Было ранено 26 человек. Группа удачно вернулась в Финляндию. Но большая часть боевиков всё же погибала в СССР или при попытке пересечь границу (Мария Захарченко-Шульц, Г. Н. Радкович, А. А. Сольский и др.), а 26 января 1930 г. в Париже чекисты похитили и самого ген. А. П. Кутепова. При содействии агента ГПУ ген. Скоблина (получал он от чекистов 200 долларов в месяц), продавшегося тогда же, в 1930 г., были ликвидированы боевые кутеповские дружины, арестовано 17 человек, установлено 11 явочных квартир. При его помощи в 1937 г. был похищен глава РОВСа ген. Миллер. Только письмо, оставленное им перед уходом и указывавшее на Скоблина, помешало тому продвинуться на пост руководителя РОВС. Разоблачение Скоблина стало ещё большим ударом для эмиграции, чем «Трест». Уже при немецкой оккупации выяснилось, что в парижской штаб-квартире РОВС имелись тайные микрофоны, ведшие в соседнюю квартиру некоего С. Н. Третьякова — советского агента с 1929 г., любезно сдававшего ген. Миллеру эти помещения.

 

Засылал в Союз людей и НТСНП. Но, в отличие от боевых организаций, цели «нацмальчиков» были иные. Перестрелки с их участием случались только на границе. С 1938 по 1940 гг. 19 человек пытались перейти границу СССР, 9 это удалось, 6 погибло при переходе, 4 были арестованы вскоре после перехода. Ещё несколько человек были вынуждены вернуться, не перейдя границы. Эти 9 человек положили начало нелегальному существованию НТСНП на советской территории.

Хотя советская пропаганда и клеймила НТСНП «террористической организацией» (призывы к террору действительно были в листовках и иной печатной продукции организации), был проведён всего лишь один террористический акт, к тому же на территории Франции. Это был взрыв ангара на аэродроме Ле Бурже в 1937 г., где находилось несколько советских самолётов, предназначенных для отправки в республиканскую Испанию.

В целом, активная вооружённая борьба террористическими методами против большевизма себя не оправдала. ГПУ умело манипулировала эмигрантскими организациями, потери которых на территории Союза были несоизмеримо выше причинённого ущерба. В результате чекисты оказались наголову выше своих противников, а действия отдельных русских эмигрантов-террористов, в свою очередь, послужил для дискредитации всей русской эмиграции, как внутри СССР, так и в Европе.

 

О боевой группе Ларионова рекомендую почитать в 26-ой книге серии Россия забытая и неизвестная "Русская эмиграция в борьбе с большевизмом"!Там есть и собственноручно написаные воспоминания В.Ларионова - Боевая вылазка в СССР, а также другие мемуары видных деятелей эмиграции!!!Книга охватывает все аспекты борьбы эмиграции с большевиками!Особенное внимание заслуживает работа вошедшая в книгу - С .Войцеховский "Трест"!

 

Как вы понимаете, тогда Борис Коверда действовал руководствуясь совершенно другими мыслями!И уж тем более не мог знать каким образом обернется убийство Войкова для большевиков!

 

1.Борис Сафронович Коверда
2-3.Борис Коверда на снимках - в гражданском костюме
4.Борис Сафронович Коверда

 

Б. С. Коверда. Покушение на полпреда СССР П. Л. Войкова

Настоящая запись является свидетельским показанием, с целью восстановить обстоятельства и подробности дела, в котором мне пришлось быть главным участником, – совершенного 7 июня 1927 г. в Варшаве покушение на советского посла Войкова. Вокруг этого дела возник ряд легенд и предположений, в большинстве случаев не соответствующих действительности или дававших неполную или одностороннюю картину происшедшего. Я воздерживался от опровержения или дополнения появившихся в печати сведений, хотя уже по освобождении в беседах с друзьями не скрывал подробностей дела. Считаю, однако, что картина произошедшего и действительное положение вещей должны быть известны историку, который коснётся этого дела. Кроме того, считаю, что не надлежит умалчивать об участии в деле других лиц. Эти соображения и побудили меня составить настоящую запись.

В предшествовавшие годы я, будучи учеником сначала белорусской, а затем русской гимназии в Вильне, одновременно служил в издаваемой доктором Арсением Васильевичем Павлюкевичем еженедельной газете «Белорусское Слово», антикоммунистического направления. Я заведовал конторой, одновременно выполняя обязанности корректора, выпускающего и переводчика на белорусский язык. До перехода в русскую гимназию до VI класса я учился в белорусской гимназии и хорошо знаю белорусский язык. Поэтому на мне лежала также обязанность «выправки» идущего в газету материала. Павлюкевич был решительным антикоммунистом, и меня с ним связывали не только служебные, но и дружеские отношения.

 

В это же время у меня возникли связи и знакомства с представителями русских антибольшевистских кругов в Вильне. В частности, у меня наладились дружеские отношения с проживавшим в то время в Вильне есаулом Михаилом Ильичом Яковлевым, бывшим в годы гражданской войны командиром так называемого «Волчанского отряда», сначала действовавшего на юге России, а в 1920 г.- на польском фронте. Яковлев также издавал в Вильне русскую еженедельную газету «Новая Россия».

В середине 20-х годов русская Белая эмиграция ещё расчитывала на возможность возобновления вооружённой борьбы с коммунистической властью в России. В активной и непримеримой по отношению к большевизму части эмиграции возникли разнообразные проэкты и планы продолжения борьбы, и существовало убеждение в целесообразности ведения антибольшевистской террористической деятельности. Вопрос продолжения борьбы любыми средствами часто поднимался и в моих беседах с Павлюкевичем и Яковлевым. Оба хорошо знали один о другом. Но они до того не сотрудничали и ограничивались шапочным знакомством.

Возможно, что происходившие между мной и названными лицами разговоры не имели бы для меня лично последствий, если бы не то, что на должность советского посла в Варшаве был назначен Войков, известный большевик, проехавший в своё через Германию в запломбированном вагоне, вместе с Лениным, и роль которого в убийстве Царской Семьи последующем уничтожении тел убитых была известна из книги Соколова и других источников. Об этом писалось и в польских газетах, в связи с назначением Войкова в Варшаву. Тем не менее польское правительство согласилось принять Войкова в качестве советского посла, или, как тогда говорилось, полпреда, в Варшаву.

 

Мысль о возможности покушения на Войкова поднималась в моих беседах с Павлюкевичем и Яковлевым всё чаще и чаще, и в конце концов, к началу 1927 г., я выразил желание совершить это покушение. Павлюкевич согласился предоставить необходимые средства, а Яковлев должен был оказать содействие в организации покушения.

Первоначально возникла мысль осведомить о подготовке покушения проживавшего в то время в Варшаве писателя М.П.Арцыбашева, автора статей, печатавшихся в издаваемой Д.В.Философовым газете «За Свободу» и затем вошедших в сборник под названием «Записки Писателя». Позже такое намерение показалось мне не имевшим смысла, так как его осуществление могло иметь нежелательные последствия и усложнить дело. Но в первой половине 1927 г. Арцыбашев умер, и поэтому намерение в какой-то степени посвятить его или вовлечь в подготовку покушения не было осуществлено.

Павлюкевич располагал ограниченными средствами. Поэтому на многое с его стороны нельзя было рассчитывать. О надлежащей подготовке покушения, т.е. организации слежки за Войковым, его выездами, передвижениями и т.п.(как то делалось в дореволюционную эпоху при подготовке покушений на царских министров и многих других, ставших мишенью для революционеров, сановников, когда в некоторых случаях в подготовке и осуществлении покушений участвовали большие группы лиц), из-за недостатка средств не могло быть и речи, и фактически никакой предварительной подготовки к покушению на Войкова не могло быть. Правда, вначале предпологалось привлечь к участию в покушении и других лиц. Выбор пал на двух моих хороших знакомых, известных мне своими национальными убеждениями. Но по разным причинам ничего из этого не получилось.

 

Предварительной разведкой должен был заняться уезжавший на службу в Варшаву бывший чин «Волчанского отряда» Константин Шипчинский. Ему было поручено узнать, по мере возможности, об образе жизни Войкова, его передвижениях, т.п. Основной задачей было установить, где Войкова можно встретить и приблизиться к нему. В начале мая Шипчинский выехал в Варшаву, получив на росходы, данные Павлюкевичем 200 злотых.

Вскоре Яковлев передал мне пистолет и патроны к нему. Было установлено, что после покушения я буду говорить, что купил пистолет у служащего типографии в Вильне Юдницкого, бывшего членом польской организации допризывной подготовки.

22 мая я выехал в Варшаву, тоже имея в кармане 200 злотых от Павлюкевича и немного своих денег. В Варшаве остановился на одни сутки в отеле «Астория» на Хмельской улице. На следующий день встретился в условленном месте с Шепчинским, и он меня устроил на квартиру на улице Бугай, № 26.

 

Оказалось, что Шипчинский ничего не разузнал и не установил. Его дальнейшее «участие» в подготовке покушения выразилось лишь в том, что он провёл меня к зданию советского посольства на Познанской улице. Притом, по желанию Шипчинского, «по конспиративным соображениям», мы шли к посольству не рядом, а в 40–50 шагах один от другого. Конечно, я был разочарован, увидев, что ничего не сделано, и, признаюсь, у меня возникло сомнение в возможности встречи Войкова, так как имевшихся денег могло хватить лишь на 10–12 дней пребывания в Варшаве, и, кроме того, мне вообще нельзя было продолжительно отсутствовать, так как моя семья не имела понятия, где я нахожусь, да и ждали меня некоторые дела. Не рассчитывая больше на помощь Шипчинского, я решил самостоятельно «произвести разведку» и искать возможности встретить Войкова. Я не видел для этого иной возможности, как самому побывав в посольстве или консульстве.

На третий день пребывания в Варшаве я пришёл в консульство и «начал хлопоты» о предоставлении мне въездной визы в СССР. Это был благовидный предлог для посещения консульства. В здании посольства были два входа – один в посольские помещения, другой в консульскую канцелярию, куда я и направился. В небольшом вестебюле, перед входом в приёмную, находилась изолированная кабинка с окошечком, вроде билетной кассы. Сидящий в ней чиновник опрашивал посетителей и затем, нажимая кнопку, открывал дверь приёмной или входную, автоматически затем закрывающиеся. Без всяких затруднений чиновник пропустил меня в приёмную.

 

Это было узкое продолговатое помещение со столом посредине, во всю его длину. За столом на стульях довольно тесно сидело около двух десятков посетителей, заполнявших бумаги, ожидавших вызова или просматривавших лежащие на столе советские газеты. У открытой двери, ведущей во внутренние помещения, находился столик. Стоявший за ним чиновник давал справки, выдавал бланки, вызывал посетителей и т.п. Я сказал ему о желании выехать в СССР, получил от него соответствующие бланки и анкеты и, найдя место за столом, уселся для их заполнения. Просидел так около часа, наблюдая за обстановкой. Затем поднялся и, подойдя к чиновнику, сказал, что окончательно заполню анкеты дома и принесу их в следующий раз. Всего, подыскивая благовидный предлог, я побывал в консульстве четыре раза.

Из разговоров с чиновником выяснилось, что шансов на получение визы в СССР, «для получения там образования» или «устройства на работу» – нет. Мне вернули мои заполненные анкеты, и дальнейшая возможность посещения консульства оборвалась, так как могли возникнуть подозрения.

Конечно, ничего интересующего меня я не узнал. Тем не менее посещения консульства сыграли важную роль в дальнейшем ходе дела. Во время одного из таких посещений, когда я, как обычно, сидел за столом и делал вид, что вожусь с моими анкетами, в ведущей из внутренних помещений двери вдруг появился Войков, взглянул на сидящих в приёмной, положил руку на плечо дающего справки чиновника и увёл его внутрь.

 

С наружностью Войкова я был знаком по фотографиям в газетах и журналах. Самым важным для меня был снимок в журнале «Святовид», где Войков, в числе других членов дипломатического корпуса в Варшаве, был на приёме у Пилсудского. Появление Войкова на один момент в дверях консульской приёмной было для меня полной неожиданностью, и поэтому не могло быть и речи о том, чтобы я успел подняться, выйти из-за стола и приблизиться к нему. Но Войков, если можно так выразиться, представился мне, и в дальнейшем, когда я увидел его на варшавском вокзале, у меня не было сомнений, что это именно он. А там, забегая вперед, отмечу, что не всё сложилось так, как я ожидал и предпологал.

Итак, мои посещения консульства прекратились. Правда, я попробовал посетить также торгпредство, находящееся в другом месте, на Маршалковской улице, и посидеть в его приёмной. Но очень скоро мне предложили оттуда уйти, так как никакого серьёзного предлога, оправдывающего моё там присутствие, я не мог придумать. Между тем мои деньги были на исходе и дальнейшее пребывание в Варшаве стало мне казаться бесцельным.

 

В Варшаве я каждый день просматривал несколько польских газет и русскую «За Свободу». И вот, 3 июня, когда я уже думал об отъезде, в вечерней газете «Курьер Червоны», с датой последующего дня, я натолкнулся на краткое сообщение о том, что «советский посол Войков выезжает в Москву». Мне стало ясно, что если Войков выезжает в Москву, то это единственный и последний шанс на возможность встречи с ним.

Сразу же я отправился на вокзал, чтобы узнать, когда и какие поезда уходят в московском направлении. Поезд уходил в Москву в 9.55 ч. утра. Начиная с 4 июня я стал приходить на вокзал за час до отхода московского поезда. Сначала я болтался около выходов на перрон, а затем, заблаговременно запасшись перронным билетом, минут за двадцать до отхода поезда сам выходил на перрон и прохаживался вдоль московского поезда.

Так прошло три дня. К 7 июня мои деньги иссякли. Кроме того, у меня возникло сомнение: либо я не заметил и пропустил Войкова, либо он садился в поезд не в Варшаве, а на какой-нибудь другой станции. Я решил последний раз пойти на вокзал 7 июня и затем возвращаться домой в Вильну. В этот день почти сразу по моём приходе на вокзал случилось нечто, сбившее меня с толку. Минут за 50 до отхода московского поезда я увидел Войкова, но не направлявшегося на перрон к поезду, а идущего с перрона в вокзальное помещение, в обществе какого-то другого лица. На Войкове был котелок, и он был в зелёном весеннем пальто. Случившееся не соответствовало моим ожиданиям, и я растерялся. Я пытался убедить себя, что за Войкова принял какого-то приехавшего пассажира. После краткого момента колебания я прошёл в вокзальное помещение, куда направились потерянные мною из виду Войков и его спутник. Я волновался, спешил и не зашёл в вокзальный ресторан, где они в это время были. Не найдя Войкова, я поспешил обратно, вышел на перрон и стал прохаживаться вдоль поезда, как и в предыдущие три дня. Я старался держаться ближе к выходу, чтобы встретить Войкова до того, как он успеет войти в вагон. И незадолго до отхода поезда я снова увидел Войкова, вместе с другим, уже виденным мною лицом, с которым перед тем он вышел с перрона. Они, разговаривая, медленно шли вдоль поезда.

 

Позже, уже в ходе следствия, выяснилось, что Войков не собирался ехать в Москву. Я же так никогда и не узнал, откуда в газете появилась приведшая меня на вокзал фатальная для него заметка. Оказалось, что ранним утром 7 июня он получил из Берлина телеграмму от едущего из Лондона советского представителя Аркадия Розенгольца, выдворенного из Англии после разгрома советского торгового представительства, насившего название «Аркос». Войков пришёл на вокзал, чтобы встретить проезжавшего через Варшаву Розенгольца. Он пришёл к приходу берлинского поезда, встретить Розенгольца, и они отправились пить кофе в вокзальный ресторан. Поэтому в первый раз я увидел Войкова не идущим на перрон, а выходящим с него.

Таким образом, моя встреча с Войковым на варшавском вокзале, хотя я её и искал, была совершенной случайностью. Был тут какой-то фатум. Ведь даже если бы Розенгольц проезжал через Варшаву днём позже, то покушения не было бы. Деньги у меня, как я уже упомянул, иссякли. На покупку перронного билета я израсходовал последние бывшие у меня 20 грошей. В приведшей меня на вокзал газетной заметке было сказано, что «Войков выезжает сегодня или завтра». Между тем со времени появления этой заметки пошёл уже четвёртый день.

Я пошёл навстречу Войкову, вынул из кармана пистолет и начал стрелять. Войков резко бросился назад, а я пробежал несколько шагов за ним, стреляя ему вслед, пока не выпустил все находившиеся в пистолете шесть пуль. Как позже было установлено, в Войкова попали две пули. Войков же, пробежав несколько шагов, прислонился к вагону и начал отстреливаться. Розенгольц прыгнул с перрона на путь и между двумя вагонами и остался у меня позади. Отмечу ещё, что у меня было предположение, что уезжавшего в Москву Войкова может провожать кто-то из польского министерства иностранных дел, и я, увидев Розенгольца вместе с Войковым, подумал, что это именно и есть представитель министерства.

 

На перроне во время покушения было мало публики, и ко мне и Войкову быстро подбежали полицейские. Меня схватили, а Войков опустился на перрон. Один из арестовавших меня полицейских спросил, в кого я стреляю. Я ответил, что в советского посла. Полицейский тут же сказал: «Жаль, что не в Троцкого». Из окна одного из вагонов раздался враждебный по моему адресу выкрик. Возможно, что кричало сопровождавшее Розенгольца лицо.

Меня привели в вокзальный полицейский участок. Сюда же принесли и положили на пол раненого Войкова. С него сорвали рубашку. Очень скоро его увезли Сразу же в помещении появился Розенгольц, бросивший на стол визитную карточку. В участке началась суматоха. Стали появляться разные лица. Одно из них стало кричать на меня, спрашивая, зачем я это сделал. Я ответил, что действовал в интересах моего Отечества. Спрашивавший заявил, что это «медвежья услуга». Позже я узнал, что это был Суханек-Сухецкий, начальник отдела безопасности в министерстве внутренних дел.

Очень скоро явился следователь и стал составлять протокол первого допроса. Допрос продолжался более часа. Затем меня посадили в такси между двумя полицейскими и в сопровождении второго такси с полицейскими отвезли в тюрьму «Павяк» и там отвели в камеру.

Часа через два меня провели в кабинет, в котором находились три лица. Одно из них заявило: «Я судебный следователь Скоржинский, а это прокуроры Рудницкий и Светковский. Войков умер от нанесённых ему ран, и сейчас нам надлежит выяснить все обстоятельства дела». Мне начали задавать вопросы. Одним из первых был – откуда я знал, что Войков приедет на вокзал. Я рассказал, что это было, т.е. что прочитал в газете о его предстоящем выезде и после этого каждый день стал приходить на вокзал. На допросе Скоржинский протоколов не писал, а лишь делал заметки на листах. Допрос продолжался около двух часов, после чего меня отправили обратно в камеру.

 

Часа через два-три Скоржинский снова меня вызвал и уже записываал мои показания на машинке в протокол, давая подписывать каждый лист. Скоржинский допрашивал и записывал не спеша и отпустил меня часа через три, уже поздней ночью. Допрос и дальнейшее составление потокола продолжались ещё полных два дня с небольшими перерывами. Я должен был рассказать всё о себе, о родственниках и знакомствах, по возможности описать дни моего пребывания в Варшаве и моё времяпрепровождение, рассказать о мотивах покушения, подготовке к его совершению и сопровождающих обстоятельствах. Я придерживался схемы, ранее установленной и обдуманной, т.е. сообщников у меня нет, никто о моём намерении совершить покушение не знал, что основной причиной, побудившей меня стрелять в Войкова, было намерение отомстить за причинённые России коммунистическим режимом бедствия, а Войков был активным деятелем этого режима.

13 июня меня отвезли в суд и привели в кабинет председателя окружного суда Гуминского, вручившего мне обвинительный акт и сообщившего, что дело будет рассматриваться в чрезвычайном ускоренном порядке.