В волчьей шкуре Годы летят как самоубийца с обледеневшей крыши, сменяя этаж за этажом, поколение за поколением. Ещё вчера задержанные тобой шпанята стояли в твоём кабинете, склонив головы, вместе с родителями, а сегодня ты видишь лица некоторых из них на листовках: "За совершение тяжкого преступления разыскивается". Окружающий тебя мир ощутимо изменился, и изменился совсем не в лучшую сторону. Изменились преступники, изменился и ты. Так было и будет всегда - все взаимосвязано. Вспомни, ещё два-три года назад ты не был таким, как сейчас. В идущем навстречу потоке людей твоему взгляду редко встречались неприятные тебе лица, казалось, весь мир смотрит на тебя с уважением. А сейчас... Ты едешь в трамвае в форме и буквально физически ощущаешь поток неприязни вокруг тебя и твоих погон, колеблющийся от демонстративного поджимания губ, до открыто враждебных взглядов тебе в спину. Эти взгляды словно пули замедленного действия, раз за разом попадают в тебя, даже, если ты этого не замечаешь. И после каждого такого попадания капля за каплей внутри тебя что-то меняется. Поперек лба залегла глубокая морщина. Откуда она?! Ещё вчера её, вроде, не было... Ты не замечаешь сам, как сдашь позицию за позицией в этом никому не видимом бою. Постепенно, исподволь, уходят в прошлое жалость и сострадание к ближнему. "Критическое восприятие окружающей действительности", - так назвал бы это психиатр. По проходу в метро ползёт убогий нищий, просящий милостыню, и ты, издалека заметив его, внутренне подбираешься. Он за "чертой" и может, в лучшем случае, зло покоситься в твою сторону, а в худшем харкнуть тебе под ноги. И ты, при всем желании и злости, не сделаешь ничего, потому что вокруг все поддержат его. А тебе останется в очередной раз утереться, не внешне, как от плевка, а внутренне, как от мазнувшей по лицу грязной рукавицы... Проклятая толпа! Как ты сказал? Толпа?... Ещё вчера ты думал, что толпы не бывает, а есть люди. Такие же люди, как твой отец или брат, или твоя женщина. Но это было вчера... С каждым днём ты всё больше замечаешь, как люди мерзки, низменны и изначально порочны. Сталкиваясь изо дня в день с житейской грязью, ты поневоле окунаешься в нее: по колено, по пояс, по шею, а затем и с головою. Всё труднее выныривать с каждым разом, всё меньше желание тратить силы на это... Уже не хочется поднимать голову даже для вдоха и ты, расслабившись, опускаешься вниз, на дно... Твоё выражение лица постепенно становится... Каким? Эй, юноша, я выглядел так же, как ты, когда радовался жизни в последний раз. Но, кажется, это было так давно, наверное, в прошлой жизни... Тебе нужны силы, чтобы чего-то хотеть. У тебя их нет. Усталость... Усталость в теле, усталость в мозгу... Брови сдвинуты к переносице - так проще смотреть на людей. Такой взгляд подспудно заставляет человека посторониться. И, пропуская тебя, с опаской смотреть тебе в спину... Напряжённое тело, кулаки слегка сжаты, это становится привычкой. Ты замечаешь, что уже начал так просыпаться. Твоя вторая натура проявляет себя всё сильнее. Не расслабляться! Но расслабление и так не наступает. Никогда. Или, может быть, ты не хочешь расслабляться? Расслабься - тут же сожрут! Причём и те, и эти...
Ответ: О милиции... Окружение... Тебя начинает угнетать одни и те же, как тебе кажется, недалёкие лица. Однако в зеркале ты видишь такое же. Ещё вчера вы были друзьями. А сегодня? Сегодня вы вместе работаете и больше ничего. Как промышленный робот, ты монотонно делаешь свою работу, замечая то, чего раньше не было. Или было? Может, ты не хотел замечать этого? Или не задумывался об этом? Наверное, ты смотрел на всё это через очки с радужными стёклами. А где эти очки теперь?... Их нет, их давно нет, и ты уже задумываешься: действительно ли я там, где хотел быть? Действительно ли я хотел заниматься именно этим? Ответ не приходит. Скорее, ты опасаешься этого ответа. Инерция движет тобой, как и остальными. Работа затягивает, и ты думаешь только о том, когда же, наконец, выспишься... О том, что сыну уже... Сколько? О, чёрт побери, да сколько же? Десять? Или десять с половиной? Или тринадцать? Ты вспоминаешь о нём слишком поздно. Поздно и для него, и для себя. Сын вырос и без твоего участия. И он не разделяет твои взгляды на жизнь... И ты работаешь дальше. Краем уха ты ежедневно слышишь, что где-то погиб этот, там-то убили того, расчленили тело, кого-то изнасиловали... Привычно чёркая в своём блокноте, ты пропускаешь эти слова мимо ушей, не воспринимая их душой. Ты знаешь, что так было вчера и так будет завтра. И всегда. А тебе лишь нужно прожить сегодня. Потом сон, как забытьё тяжелобольного, некрепкий и беспокойный, постоянно ожидая. В любой момент могут позвонить: в два часа ночи или в пять утра. "Сирена", "Перехват", "мокруха" в районе - грубый голос из дежурки вырвет тебя из спячки, мол, поднимайся, пора... Но, возможно, сегодня этого не произойдёт? Когда-то ты мечтал именно об этом: подорваться с постели и ринуться в ночь, чтобы вступить в драку первым. Когда-то ты умел делать это лучше других. Или нет? Или делать нужно вовсе не то, к чему ты всю жизнь готовился? Нет ответа. Ты засыпаешь, вырубившись, как перегоревшая лампа - мгновенно, едва коснувшись подушки. Поворачиваясь набок, ты видишь, как в окне уже рассветает. Через два часа надо было быть на работе. Хроническое недосыпание, хроническая усталость... Проглотив завтрак и не почувствовав его вкуса, действуя по привычке, ты выходишь из дому. Чего хотят от тебя эти люди? У них беда? ДА ПОДОЖДИТЕ ВЫ! У нас совещание! Хотя бы пять минут не видеть заявителей. От них уже просто тошнит. Процедура привычна, набила оскомину, отношение ко всему нейтральное... Страха давно нет, он слишком тебе надоел... ...Пора в морг, на опознание трупов. Опять? Опять. Опять этот трупный запах, пропитывающий волосы, кровь вперемешку с дерьмом, распотрошённые трупы вдоль тёмного коридора, санитары в заляпанных кровью фартуках, бачки с надписью "биологические отходы"... Когда же это кончится? Иногда вяло мелькает мысль об уходе, которая, впрочем, тут же сбегает, словно испугавшись. Куда идти? Чем заниматься? Кто возьмёт на работу "бывшего"? Да и ты уже подзабыл, что умел делать до того, как. А учить старую обезьяну новым фокусам вроде поздновато... Жизнь идёт, и кажется, проходит мимо тебя. Ты уже понял, что тебе не стать начальником или хотя бы замом, и смирился с этим. Есть другие, более достойные кандидаты. С точки зрения начальства, конечно. Тебе кажется, что они не всегда правы, но кого интересует твоё мнение? Тупик... Остаётся тянуть грязную и опасную лямку, изо всех сил пытаясь не поскользнуться. Понять тебя будет некому, ты всё время помнишь об этом. И поддержать за штаны тоже некому, и об этом не забывай. По Сумской навстречу течёт поток людей. Ну и рожи! Набор мразей и подонков! Да что это с тобой? Не всё так плохо как кажется. Но ты уже примерил очки с другими стёклами, с чёрными, и они уже не снимаются. Даже на домашних ты смотришь через них, порой удивляясь, как они ещё тебя терпят... Вот какая-то женщина с возгласом схватилась за сердце и осела наземь. "Прикидывается", - мелькает мысль, -"Ждёт сердобольных, а дружки, тем временем, карманы щипают!". Кого-то избивают поздним вечером за забором заброшенной стройки, но ты, отвернувшись, проходишь мимо, стараясь не слышать истошных криков. Ты не можешь помочь всем, сейчас ты не на работе, а по большому счёту и оружия у тебя нет. Не выдают. Наверное не доверяют. А если не доверяют, зачем тогда это всё? Зачем этот постыдный фарс? Эта игра в правосудие? Ты не американский коп и тебя не учили толково работать своим же оружием. Ты не владеешь боевыми приёмами и тебе некогда их отрабатывать. Да и зачем? Кому суждено быть повешенному, тот не утонет. Ещё можно сказать: чему быть, того не миновать. Есть ещё много оправданий самому себе и своей лени: устал, завтра, с понедельника... Негативных эмоций больше. Они накапливаются день за днём, час за часом, минута за минутой. Изредка ты глушишь их водкой. Сначала, вроде, помогает, да. Позднее появляется ощущение бессмысленности происходящего. Туфта на туфте сидит и фуфлом погоняет. Зачем всё это? Для кого этот спектакль, доходящий уже до абсурда? Короткие волосы, не длинней ворса зубной щётки, придают лицу жёсткое выражение. Постепенно это выражение отпечатывается и внутри. Тебе приятно чувствовать себя таким. Как в сериале "Менты". А потом... Потом жестокость начинает захлёстывать, переливаясь через край. Ты пытаешься совладать с ней, но уже не можешь. Дальше - больше. Как это у Высоцкого: Я видел - наши игры с каждым днём Всё больше походили на бесчинства, В проточных водах по ночам, тайком Я отмывался от дневного свинства. Гамлет, принц Датский... Он - принц, а ты - ... Проблемы те же, только тебе отмываться негде. Да и незачем. То, от чего отмывался он, для тебя давно стало средой обитания. "Переступить черту",- так это называется. Ты не только переступил черту, ты уже потерял её из виду и давно забыл о ней... Нормально, всё нормально - отвечаешь ты на незаданный вопрос самому себе. Так надо! Надо, но для чего? Или, для кого? Для тех, кто выше? Да они даже не знают отвоём существовании, ты для них - лишь спичка из коробки, ничем не отличающаяся от остальных. А, если спичка сгорает, или жжёт пальцы, то её, встряхнув, бросают в грязную лужу, куда только что отлила бродячая собака. "Так ему, сукину сыну, пусть выбирается сам!" Спичек ещё целая коробка, поэтому с тобой возиться никто не станет. Принцип прост: падающего - подтолкни, а сам пойдёшь вверх. Всё элементарно, так действует закон сохранения энергии. Бывают ли исключения? Да, бывают. Но не для тебя. А всегда для других. А для тебя есть правило, которое должно стать твоей сутью: не привлекай к себе внимания! Ничем! Будь серой массой, аморфным телом, или, другими словами, немым быдлом. Так намного легче. Практически, небо и земля, насколько легче. Не проявляй инициативы! Инициатива ебёт инициатора, пора бы уже знать об этом. Предложенное тобой высмеют, обговняют, переложат на свой недалёкий лад, и подадут как свою идею. Они на коне, ты в ...! И так будет всегда. А, если ты разбираешься в чём-то лучше других, то твоё мнение не интересует никого. У всех есть своё, правильное. И каждый знает, что оно - единственно верное. Но им сидеть в кабинете, а тебе идти работать. На тёмных улицах, среди грязи и холода, с пустым ноющим желудком, общаясь с отбросами общества. Как очень "правильно" пишут "умудрённые опытом": в обстановке реальной угрозы жизни и здоровью. И ты сделаешь так, как нужно, а не так, как они решили. И, может быть, выживешь. А, если нет, тогда тебя ждёт короткий болезненный полёт, сопровождаемый многочисленными ударами в спину... И с той, и с этой стороны... Ананьев Денис Аркадьевич 14/05/2001 г.
Ответ: О милиции... На процентов 80 я с "Сварогом" согласен, всё так и есть. Кто не был в этой "шкуре" , тот не поймёт.
Ответ: О милиции... Я в ней и сейчас ( уже почти 11 лет), 11 лет копаюсь в этом жизненном дерьме. Коп для меня расслабление и способ забыть обо всём этом.
Ответ: О милиции... Каждый сам выбирает свой жизненный путь. Со всеми его + и -. За последних два десятилетия многое изменилось. Милиция , к сожалению, крайне корумпирована, в принципе как и всё наше прогнившее государство. Правоохранительные органы - дискредитировали себя, и сейчас им не верят даже пенсионеры, хотя по привычке бегают туда со всякими жалобами, правда не так часто как раньше... Вряд ли кто будет обвинять во всём этом вас - простых сотрудников... Отношением к любому милиционеру - рядовые граждане показывают своё отношение к системе, видя в нём не отдельно взятую личность, а СИСТЕМУ в целом. Изменить это может только полная реорганизация, правда не милиции только а всего гос. устройства. Кто-то недавно красиво сказал : " Я люблю свою страну, но ненавижу своё государство." - Правда.
Ответ: О милиции... ну ето у нас давно практикуется, судить определенные категории людей по первому встречному. и сми нам в етом здорово помогает
Ответ: О милиции... +100 Согласен тоже,написано в точку,особенно про заявителей. Да и про все остальное.
Ответ: О милиции... С позволения автора выложу рассказик с противоположной стороны. Рассказ основан на реальности: Второй после Бога 1. На рекламном плакате счастливая семья за столом. На столе жареная курица много зелени и пирожков, но плакат сообщает, что полезен желудку «Мезим». Выходишь на станцию, поезд уползает в туннель, и на стене открывается надпись препарата «Бронхопрет». Мозги у них «прет». Чем кололись авторы всего этого – непонятно. Как-то спросил у нарколога – он сказал, что не знает, но вопрос ему понравился. Рядом сидело второй врач – оказалось психиатр, этот сказал, что к нему мне не надо. Если меня занимают такие вопросы, значит я нормальный. Я не уверен в этом. Когда смотришь на рекламные плакаты, понимаешь, почему десяток арабов протаранили здания торгового центра в Нью-Йорке. Сам хочешь в кабине вместе с ними оказаться, и ручку газа от себя и чтобы в глазах счастье. Я не люблю рекламу, не люблю улицу, не люблю на ней людей, я помню как они обсыраются на допросе от одной оплеухи, как ни в чем не виновные подписывают себе приговоры. Им больно от оплеух и ударов под дых, но потом будет еще больнее. Слабых доломает камера. Кто сказал, что в хатах слабых не любят? – любят, их очень любят странною любовью. Когда заходишь в камеру надо поздороваться. Чем проще твое «здрасте» – тем дольше будут приглядываться. Но и у тебя будет время определиться, чтобы не сказали тебе что-то типа: «а есть у нас сомнение мил-человек, что ты стукачек… дурилка картонная… обмануть хотел?» Камера встретила вежливо и настороженно: и поприветствовали, и посмотрели внимательно. Главного сразу видно. Он может конечно ради скуки уйти на нары у дверей, если знает, что новенький будет. Проверить, что за человек в хату прибыл, как в семье приживется. Но этот не прятался. Дедушка был, где и положено – справа у окна. Седенький, щупленький, ему бы с внучатами та собачкой во двор, а он в камеру. И спросили сразу за что сел, и выслушали внимательно. В камере все зависит от того, кто главный. Чем моложе главарь – тем больше беспредела. Молодой он еще власти не вкусил, не пересытился. Ему надо, чтобы на полу валялись, а другие, чтобы страшились валяться. Чтобы за ноги да разорванного охрана выволакивала, чтобы все хрипели, но молчали о том, что произошло. Старому вору того не надобно. Он все прошел – и под нарами перед ним валялись, и на бунты по его слову шли. И люди от его воли умирали, на заточках хрипя. Ему покой нужен, спокойное осознание правоты. Телохранитель – работа неблагодарная. Менты на нее редко идут, только когда жрать уже нечего, а зарплату забыли дать. Тогда – кто как может. Кто под крышу киоски берет, кто открытым грабежом промышляет, кто дела теряет во время следствия, кто людей по лесопосадкам. Кто сказал, что человечиной не прокормишься? – черви бы не согласились и опера тоже. Иной жмур год кормит. Я в телохранители подался к подследственному. Ему ласты плели, он понял, что качки – это от хулиганья мелкого, да чтобы шик перед блядями. Со стволом бык, он и в ярме бык. Если по человеку не стрелял, будь ты трижды психопат, а в первый раз замешкаешься. Тому не до понтов было, когда приятеля с семьей живыми в машине сожгли. Когда через дочь ему – ее папе, привет с конвертом фотографий последних минут приятеля передали. На стуле рядом сидел да глазками ел преданно – собака моя так на меня не пялилась. Как одни остались – он мне предложение сделал. Дело знаешь, кто может валить – догадываешься. Не допустишь того – за зарплатой в РОВД вообще можешь не приходить – больше чем начальник твой налом черным получать будешь. А чтобы не беспокоили тебя глупостями всякими, мол чего ствол табельный не сдал вечером, и чего на роботе не появляешься – я с твоим начальником договорюсь «штукарем бачей». Бабки они не приедаются, особенно когда их прежде не имел чтобы хватало. Выясняется, что и это, и это, и еще вот то надо купить. И вдруг все стало доступным, а цены ясными. Получив вместо просимых сотни гривен столько же в долларах жена испугалась. Хуже всего быть невиновным. Липкая обида. За что? Почему следователя да в путевую хату? Хоть бы прибил кого. Виновному все легче. Легче жить, легче умирать. Если кто-то скажет, что КПЗ страшнее ИВС – не верьте. В КПЗ с телесными не примут. Потому обвиняемому легче чем задержанному бывает. На задержанного еще много чего записать можно, а на обвиняемого поди запиши. Но прежде время нужно, чтобы подарок в виде задержанного оценить, и к делу уголовному пристроить. Для этого 72-х часов явно мало. Тут надобно немного фантазии. Чтобы задержать в ИВС не 3-е суток, а 15-ть, надо, милиции, только административное дело состряпать. Мол, погоны с сотрудников рвал нещадно, покушался ПМ табельный отобрать, и на глазах всего детского садика в песочницу мочился. У административных дел есть масса преимуществ. Во-первых, прокуратура по ним протесты не пишет, во-вторых, в суде у задержанного нет адвокатов. Вопросы судьи сводятся к одному: признает или нет нарушитель свою вину. Срок от признания вины зависит редко, не сумел впечатление на судью произвесть отвечай за песочницу в детском садике – со свидетелями, местными наркоманами, у милиции проблем не будет. Я глупо попался. В этот день одна банда расстреляла главаря другой. Киллеров все знали. Но еще до этого в местное РОВД занесли денег, чтобы: не вовремя выехали, не сумели задержать и вообще никого не нашли. А тут я со своей сумкой. В сумке: «Сайга», патроны, телескопическая дубинка, перчатки, маска, теплая куртка – набор забойщика. - Так ты еще и милиционер?! Оборотень значит! Ничего не хочешь рассказать? – удар, и еще один. Знают: свой, мент, не стуканет. Били сменяя друг друга несколько часов, профессионально, без синяков и так, чтобы сознание не потерял. Через двое суток – в суд. Рассказывают о том, что подрался, коллег грязными словами обзывал, был пьян и невменяем. - Так ты милиционер? Значит посидишь. Тебе полезно, – сказал судья. Четвертую ночь за стеной кто-то захлебывается криком «не надо». Сколько можно бить задержанного? Можно всю декабрьскую ночь. Сколько можно кричать? Можно четыре ночи. Можно и пятую. На утро охрана злая, бегают с ведрами. Палыч сказал: «все, отмучился сердешный». Пахан знает все, обо всех тюрьмах, КПЗ и ИВС. Трое административные остальные – с пересылки. Почему они в ИВС? У всех приговоры от 5-ти лет? – криво ухмыляются. Но дела разные. Посвящают в местные традиции. Самое страшное – когда допрашивают баб. Их, если уверены, что закроют, могут и в мужскую камеру толкнуть. Бывает и менты пользуют. 10 лет в милиции, такого не знал, сказали бы – не поверил. Со жмурами проще - прикопают в лесопосадке. Если родня искать станет – объявят пропавшим без вести. Пока труп не найден есть розыскное дело, а не уголовное. А найденный труп, если причина смерти не установлена – об этом тоже можно позаботиться – тоже не повод для следствия. Но труп – это всегда неприятность. Раз пытали, что-то надо было. Палыч сказал: «хотели бы грохнуть не возились бы». Сколько узнаешь у уголовников – клад они для УВБ. Места захоронений знают, признаки милицейских захоронений – тоже. Наши, оказывается, закапывают не просто так, а облив бензином или засыпав известью с битым стеклом. Если время есть – труп обязательно разденут, и еще и в целлофан завернут. Есть целые кладбища по лесопосадкам и старым стройкам. Там только те, кто на допросах помер, или начальство сказало потерять. Бывает, большой чиновник захочет клубнички, а после позвонит другу в погонах – и пропадает ребенок.
Ответ: О милиции... Это называется «социальная реклама». На одном плакате призывают не пить, на другом - не курить, на третьем – заниматься спортом, с четвертого на тебя смотрят пропавшие без вести дети. Ты докладываешь о происшествии своему начальнику, который может иметь прямое отношение к его совершению и сокрытию. Все это называется «оперативная работа». На благо общества мы заготавливаем и консервируем в лесопосадках и на кладбищах отдельные его части. Иногда мне кажется, что они знают кто я. Знают и ждут. Ничего сверх того, что сказал, не спрашивают, и вежливо дали понять, что и про себя сверх сказанного говорить не будут. Через неделю я в фаворе, на соседних с паханом нарах. Странная камера – все не так как я знал. Люди разные, большинство – уголовники, но административников не трогают. Убираем хату по очереди, все кроме Палыча, так не он решил – камера, потому что он дедушка. Заход «дачки» – всем поровну. И баланда у всех одна. Ночью просыпаюсь в холодном поту. Кто я?! Второй человек в камере после пахана? Пахан – старый уважаемый еще в Союзе «вор в законе»! Значит в этом их мире я, следователь милиции, второй после Бога! На чьей я стороне? То, что конвой я воспринимаю как врагов, я осознал на третий день, но списал на обиду. Прошло еще четыре – и я готов участвовать в бунте, если Палыч скажет. Я забыл, что такое чистый воздух. Запах немытых тел вокруг и своего собственного мне не отдает козлятиной. Моемся хозяйственным мылом, у раковины, но одежду постирать негде, и сушить негде. Вызвали к начальнику ИВС. - Как, - спросила красная лоснящаяся морда в полковничьих погонах. - Да ничего, нормально, - ответил я ей. - Значит и тут тебе нормально. Ну молодец. Иди. – я вышел. - Руки за спину. К стене - Вперед - Стоять. К стене. - Вперед - Не оборачиваться. - Вперед. - Стоять… За стеной опять крик. В дачьке одному прислали сало. Режем его маленькими ломтиками и жарим на нитках распущенного шерстяного одеяла. Головой понимаю, что этот запах – невыносимая вонь, но сглатываю слюну. И свою долю ем с наслаждением. Делаем чифирь в пластиковой коробочке от бутербродного маргарина. Обмазываем ее с внешней стороны толстым слоем мыла, и варим на горящих лоскутках шерстяного одеяла. Каждому по два глотка. В вываренную заварку высыпается сахар и она съедается. До камеры я не мог понять: как и почему они его пьют – теперь понял. Меня опять забрали к начальнику. Он долго, не торопясь, курит. Рядом два лба с безразличными лицами смотрят на меня. - Ну как нормально? – спрашивает его рожа - Нормально. - Ну иди, - говорит рожа – аудиенция закончена. - Руки за спину. К стене - Вперед - Стоять. К стене. - Вперед - Не оборачиваться. - Вперед. - Стоять… Двоих освобождают. Их срок админзадержания закончился. Передаю через одного маляву. Он уходит. - Руки за спину. К стене, - хлопок двери камеры. Еще два дня и меня опять вызывают к начальнику. Мордоворотов рядом нет. Он не курит, спокойно долго смотрит на меня. - Так тебя, значит, ищут, - говорит его рожа. - Наверное, - отвечаю я. - Ну, хорошо, иди, - произносит рожа – я выхожу. - Руки за спину. К стене - Вперед - Стоять. К стене. - Вперед - Не оборачиваться. - Вперед. - Стоять… Коридоры админкорпуса ИВС. Я пройдусь по ним с закрытыми глазами после третьего посещения. Не потому, что память хорошая – я топографический кретин в любом помещении, даже дома на кухне. Но я всегда не знаю: увижу я еще что-то выходя из камеры или нет, дойду я до камеры или нет. Выходя из хаты, всегда попрощайся как в последний раз – это не просто вежливость - мудрость. - Руки за спину. К стене - Вперед - Стоять. К стене. - Вперед - Не оборачиваться. - Вперед. - Стоять… Я знаю, уверен, что знаю, ощущения смертника в тюрьме. Он идет по коридору и ожидает выстрел. Он заходит в камеру и ожидает выстрел. Он засыпает и ожидает выстрел. Он слышит скрип ключа в замочной скважине двери и ожидает выстрел. Открыта кормушка – он ожидает выстрел. Ему кажется, что он вот-вот умрет, но он уже умер – все происходящее его агония. Через двое суток заканчивается мой срок. Я забыл как это – небо. Не мутный свет через рифленое стекло и решетку, а большое небо. Там серое зимнее небо. Там холодно также как в камере, я уже не знаю – хочу ли я туда. - Руки за спину. К стене - Вперед - Стоять. К стене. - Вперед - Не оборачиваться. - Вперед. - Стоять… Начальник за столом, охранник за дверьми. На столе чайник и две чашки, в вазочке конфеты. В кабинете никого больше. Жестом он предлагает сесть. Наливает чаю мне и себе. Сидим, пьем, едим конфеты. - Все что видел и слышал здесь – забудь. Не угрожаю, советую. Понял? - Понял. - Хорошо, иди, - я выхожу в коридор. Это странно. Должно быть не так. Охранник должен заходить и забирать меня. Но он всегда ждет в коридоре. - Руки за спину. К стене - Вперед - Стоять. К стене. - Вперед - Не оборачиваться. - Вперед. - Стоять… Мне возвращают мои вещи. Все на месте, кроме шнурков для ботинок и паспорта – он остался в РОВД. Впервые смотрюсь в зеркало. Небритый, осунувшийся человек в новенькой куртке и потертых, со вздутыми коленями брюках – это не я. - Руки за спину. К стене - Вперед - Стоять. К стене. - Вперед - Не оборачиваться. - Вперед. - Стоять… 2 Я потерял сознание, как только вышел на улицу. Удары ногой в грудь – вежливые, ласковые, сверху смеются. - Снежком разотрись – полегчает, - охранник помогает подняться. Вот ворота, калитка, все – свободен. Голова еще не сообразила, а ноги уже понесли. Мне нельзя по улице. Только вдоль забора и наверх по заснеженному склону. Там отсидеться до темноты и только потом пешком домой. Почему!? Что я делаю, меня же отпустили!? Почему я бегу? Потому, что у меня нет паспорта, и мой поход на улице будет до первого патруля, который меня уже ждет за углом. И он спросит документы. Или не спросит – что еще хуже. - Эй, мужик! Закурить дай! – прохожий перепугано сует мне пачку. Ну да… с такой мордой, и без шнурков… и куртку наверняка с кого-то снял. А как это могло быть – ему воображение уже нарисовало. Прошу мобильный телефон, - дает. Звоню домой, говорю, что все нормально, и меня отпустили, и что вечером буду. Возвращаю телефон обалдевшему самаритянину, говорю спасибо, и, хрустя ветками, исчезаю в заснеженных кустах. Как это хорошо принять ванну, выпить чай и просто лечь спать. Как мало я оказывается хотел. Я даже небо оценить не смог, а так в камере неба хотелось. Десять дней клиент не вылезал с дачи, десять дней вместо меня работали два бычка его охраны. Но выездов нет и он спокоен в дачном поселке. В окружение таких дач стрелять не прейдут, а если прейдут, то не рискнут стрелять. А если рискнут не выйдут живыми. Последнее – без вариантов. Он даже не заметил, что меня не было. В безопасности ничего не замечаешь. Сколько я не замечал до этого. Не хочу идти на роботу за зарплатой. Увидел милиционера и меня затрясло. Я вернулся на свободу, но остался по другую сторону фронта. Я не могу вернуться, и самое страшное – боюсь даже захотеть вернуться. Слышу рассказ о том, как кололи какого-то пацана и хочу достать пистолет и разрядить в живот говорящему обойму. По одному из АПС глядя в глаза – все 20 плюс 1 в стволе. Встречаю начальника, который наставлял, как закрывать по админпротоколу. Пустой темный коридор, мы здороваемся, он говорит, что я осунулся, и клиент меня, наверное, не ценит. Он нормальный мужик, но я его ненавижу. На следующий день сдаю ствол и пишу заявление об уходе. Иначе – сорвусь.
Ответ: О милиции... Это типовой расклад в системе. Таких историй сотни и некоторые проходили на моих глазах.
Ответ: О милиции... Не удивляюсь... А жмуров в целлофане один знакомый копарь вынимал под Киевом собственными руками. Естественно, вышел на милицию, после чего его чуть не закрыли - еле отмазался. Скоты.
Ответ: О милиции... ага это наши менты. Им дело светило не знакрытое дак они кого попало туда б приписали.
Ответ: О милиции... человек, знающий как производиться колбаса, делается политика и работает система не может спать спокойно
Ответ: О милиции... Самое страшное – когда допрашивают баб. Их, если уверены, что закроют, могут и в мужскую камеру толкнуть. Бывает и менты пользуют. 10 лет в милиции, такого не знал, сказали бы – не поверил. Да я и сейчас не верю.. Чего уж совсем придумывать то? Не бандиты чай.. А в остальном классно написано..
Ответ: О милиции... Не сгущай краски. Про зарытые ментами трупы - явный перебор и про "повесить дело на кого угодно" - тоже. Я не утверждаю, что этого нет, просто это скорее исключение чем правило.
Ответ: О милиции... Ну повесить дело на непричасного, запросто. Знакомые (не друзья) рассказывали как носили в камеру наркоману (закрытому по "не серъезному" делу) ширево и тот подписывался за еще добрый пяток-десяток подобных. Так и раскрывали серии грабежей, краж, хулиганок... Ведь нару на системе что, за пару дней его ломота так доканает - он на мокруху подпишется. З.Ы. Хотя "представители правоохранительных органов" и сами не дураки дурь покурить (а ведь выпускники академии МВД), дурь из конфиската.
