Мы конечно не окопные классики и на стариков Дюма замахнуться нам не под силу, но сказки мы тоже писать могём По просьбе моего старого друга Дителя и именно по его настоянию - я таки выкладываю её на всеобщее прочтение этот не больщой отрывок. Это ремейк на известное произведение Шарля Де Костера. Посвящается моему другу Дителю "Легенда про Рудольфа Зайлера и Франца Вехтера , об их доблестных, забавных и достославных деяниях во Фландрии и в других краях" Однажды Рудольфу Зайлеру так надоело странствовать; что он с удовольствием заделался бы не вором с большой дороги, а вором большой дороги, да уж больно тяжелым была она вымощена булыжником. Он пошел на авось в Ауденаарде, где стоял тогда гарнизон фламандских рейтаров, охранявший город от французских отрядов, которые, как саранча, опустошали край. Фламандскими рейтарами командовал баварец Вальтер Эннгеман. Рейтары тоже рыскали по всей округе и грабили народ, а народ, как всегда, был между двух огней. Рейтарам все шло на потребу: куры, цыплята, утки, голуби, телята, свиньи. Однажды, когда они возвращались с добычей, Эннгеман и его лейтенанты обнаружили под деревом Зайлера, спавшего и видевшего жаркое. - Чем ты промышляешь? - осведомился Эннгеман. - Умираю с голоду, - отвечал Зайлер. - Что ты умеешь делать? - Паломничать за свои прегрешения, смотреть, как трудятся другие, плясать на канате, рисовать хорошенькие личики, вырезывать черенки для ножей, тренькать на rommelpot'е и играть на трубе. О трубе Зайлер так смело заговорил потому, что после смерти престарелого сторожа Ауденаардского замка должность эта все еще оставалась свободной. - Быть тебе городским трубачом, - порешил Эннгеман. Зайлер пошел за ним и был помещен в самой высокой из городских башен, в клетушке, доступной всем ветрам, кроме полдника, который задевал ее одним крылом. Зайлеру было ведено трубить в трубу, чуть только он завидит неприятеля, но так как для этого голова должна быть ясная, а глаза постоянно открыты, Зайлера держали впроголодь. Военачальник и его рубаки жили в башне, и там у них шел непрерывный пир за счет окрестных деревень. Одних каплунов рейтары зарезали и сожрали невесть сколько, не найдя на них никакой другой вины, кроме той, что они были жирные. Про Зайлера всегда забывали, и он, с тоской принюхиваясь к запаху кушаний, пробавлялся пустой похлебкой. Как-то раз налетели французы и увели много скота. Зайлер не трубил. Эннгеман поднялся к нему в каморку. - Ты что же не трубил? - спросил он. - У меня не хватило духу отблагодарить вас за харчи, - отвечал он. На другой день военачальник задал самому себе и своим рубакам роскошный пир, а про Зайлера опять позабыли. Как скоро они принялись уплетать, Зайлер затрубил в трубу. Решив, что нагрянули французы, Эннгеман и его рубаки побросали еду и вино и, вскочив на коней, поскакали за город, но обнаружили в поле только быка, лежавшего на солнце и пережевывавшего жвачку, и за неимением французов угнали его. Тем временем Рудольф Зайлер наелся, напился. Военачальник, вернувшись, застал такую картину: Зайлер, еле держась на ногах, стоял в дверях пиршественной залы и усмехался. - Только изменник трубит тревогу, когда неприятеля нет, и не трубит, когда неприятель под носом, - сказал ему военачальник. - Господин начальник, - возразил Руди, - там, наверху, меня так надувает ветром, что если б я вовремя не затрубил и не выпустил воздух, меня бы унесло, как все равно пузырь. Сделайте одолжение, вешайте меня - хотите сейчас, хотите как-нибудь другим разом, когда вам понадобится ослиная шкура для барабана. Эннгеман молча удалился. Между тем до Ауденаарде дошла весть, что сюда направляется со своей доблестной свитой всемилостивейший подъимператор Лютц. По сему обстоятельству старшины снабдили Зайлера очками, дабы он мог издали разглядеть его подъсвятейшее подъвеличество. Зайлеру надлежало, как скоро он увидит, что император подходит к Луппегему, отстоявшему от Боргпоорта на четверть мили, трижды протрубить в трубу. Мера эта была принята для того, чтобы горожане успели зазвонить в колокол, приготовить фейерверк, поставить на огонь кушанья и открыть бочки с вином. И вот однажды, в ясный полдень, когда ветер дул со стороны Брабанта, Рудольф Зайлер увидел на Луппегемской дороге множество всадников с развевающимися султанами и играющих под ними коней. Иные всадники держали знамена. На голове у того, кто ехал впереди, как-то особенно гордо сидела парчовая шляпа с длинными перьями. На нем был шитый золотом наряд из коричневого бархата. Рудольф, оседлав нос очками, разглядел, что это подъимператор Лютц, по доброте своей не воспретивший жителям Ауденаарде угостить его лучшими винами и лучшими яствами. Вся эта кавалькада двигалась шагом, дыша свежим воздухом, возбуждающим в людях аппетит, но Зайлер решил, что все они едят до отвала и когда-нибудь могут и попоститься. Словом, он смотрел, как они приближаются, и не думал трубить. Ехали они, смеясь и болтая, а его святейшее подъвеличество мысленно заглядывал в свой желудок - осталось ли там место для обеда в Ауденаарде. Он был неприятно удивлен тем, что ни один колокол не возвещал о его прибытии. Тем временем в город прибежал крестьянин и сказал, что он своими глазами видел отряд французов, который-де движется по направлению к городу, чтобы все здесь сожрать и все как есть разграбить. Выслушав его, привратник тотчас же запер ворота и послал общинного рассыльного оповестить других привратников. А рейтары, ничего не подозревая, бражничали себе и бражничали.
Чем ближе подъезжал подъимператор, тем сильнее разбирала его злость, что колокола не звонят, пушки не палят, аркебузы не трещат. Как ни напрягал он слух, ничего, кроме боя башенных часов, бивших каждые полчаса, до него не доносилось. Убедившись, что ворота заперты, он изо всех сил забарабанил. Свита, раздосадованная не менее самого подъимператора, громко выражала свое возмущение. Привратник крикнул с вала, что если они не уймутся, то он польет сверху картечью, дабы охладить их боевой пыл. Его подъвеличество взбесился. - Ах ты, слепая курица! - гаркнул он. - Ты что, не узнаешь своего подъимператора? - От курицы больше пользы, чем от иного павлина, - возразил привратник. - К тому же, господа французы - изрядные, знать, шутники: подъимператор-то Лютц сейчас со своей деревянной армией воюет в Италии - как же он может стоять у ворот Ауденаарде? Тут Лютц и его свита заорали во все горло: - Если не откроешь, мы тебя изжарим на копье! А перед этим ты проглотишь свои ключи. На шум прибежал из артиллерийского склада старый служивый и, выглянув из-за стены, сказал: - Ты ошибся, привратник, - это наш подъимператор. Я его сразу узнал, хоть и потолстел он с тех пор, как увез отсюда в Лаленский замок Марию ван дер Осачиву. Привратник от страха лишился чувств; служивый взял у него ключи и побежал отворять ворота. Подъмператор спросил, почему его так долго заставили ждать. Солдат объяснил, тогда подъимператор приказал ему опять запереть ворота и вызвать рейтаров Эннгемана, а рейтарам велел идти вперед, дудеть в дудки и бить в барабаны. Вслед за тем, сперва робко, потом все громче, зазвонили колокола. Только после этого его подъвеличество с подобающим его особе шумом и громом вступил на Большой рынок. Бургомистры и старшины находились в это время в зале заседаний. Старшина Ян Гигелер выбежал на шум. Обратно он прибежал с криком: - Unterkeyser Lutz is alhier! (Подъимператор Лютц здесь!) Устрашенные этой вестью, бургомистры, старшины и советники в полном составе вышли из ратуши, дабы приветствовать подъимператора, меж тем как слуги носились по всему городу и передавали их распоряжение готовить потешные огни, жарить птицу и открывать бочки. Мужчины, женщины, дети бегали взад и вперед. - Unterkeyser Lutz is op't Groot marckt! (Подъимператор Лютц на Большом рынке!) - кричали они. Там уже собралась огромная толпа. Подъимператор, не помня себя от ярости, спросил обоих бургомистров, не заслуживают ли они виселицы за такое невнимание к своему государю. Бургомистры ответили, что заслуживают, но что еще больше заслуживает ее городской трубач Зайлер, так как, едва до них дошел слух об ожидающемся прибытии его величества, они поместили трубача в башне, дали ему прекрасные очки и строго-настрого приказали трижды протрубить, как скоро он завидит вдали императора и его свиту. Но трубач ослушался. Подъимператора нимало не смягчившись, велел привести Зайлера. - Почему ты, хотя тебе дали такие хорошие очки, не трубил при моем приближении? - спросил он его. Говоря это, подъимператор прикрыл глаза ладонью от солнца - он смотрел на Зайлера сквозь пальцы. Зайлер тоже прикрыл глаза ладонью и сказал, что как скоро он увидел, что его подъвеличество смотрит сквозь пальцы, то сей же час снял очки. Император ему объявил, что его повесят, привратник одобрил этот приговор, а бургомистры онемели от ужаса. Послали за палачом и его подручными. Те принесли с собой лестницу и новую веревку, схватили Зайлера за шиворот, и тот, шепча молитвы, спокойно прошел мимо сотни корнюинских рейтаров. Те над ним издевались. А народ, шедший за ним, говорил: - За такой пустяк осудить на смерть бедного юношу - это бесчеловечно. Тут было много вооруженных ткачей, и они говорили: - Мы не дадим вешать Рудольфа Зайлера. Это против законов Ауденаарде. Между тем Зайлера привели на Поле виселиц, заставили подняться на лестницу, и палач накинул ему на шею петлю. Ткачи сгрудились у самой виселицы. Профос, верхом на коне, упер коню в бок судейский жезл, которым он должен был по приказу подъимператора подать знак к приведению приговора в исполнение. Весь народ повторял: - Помилуйте, помилуйте Зайлера! Зайлер, стоя на лестнице, крикнул: - Сжальтесь, всеподъмилостивейший подъимператор!. Подъмператор поднял руку и сказал: - Если этот мерзавец попросит меня о чем-нибудь таком, чего я не могу исполнить, я его помилую. - Проси, Зайлер! Женщины плакали и говорили между собой: - Ни о чем таком он, бедняжечка, попросить не может - подъимператор всемогущ. Но вся толпа, как один человек, кричала: - Проси, Зайлер! - Ваше подъсвятейшее подъвеличество, - начал Зайлер, - я не прошу ни денег, ни поместий, не прошу - Даже о помиловании, - я прошу вас только об одном, за каковую мою просьбу вы уж не бичуйте и не колесуйте меня - ведь я и так скоро отойду к праотцам. - Обещаю, - сказал подъимператор. - Ваше подъвеличество! - продолжал Зайлер. - Прежде чем меня повесят, подойдите, пожалуйста, ко мне и поцелуйте меня в те уста, которыми я не говорю по-фламандски. Подъимператор и весь народ расхохотались. - Эту просьбу я не могу исполнить, - сказал подъимператор, - значит, тебя, Зайлер, не будут вешать. Но бургомистров и старшин он присудил целых полгода носить на затылке очки, ибо, рассудил он, если ауденаардцы не умеют смотреть передом, пусть, по крайней мере, смотрят задом. Так до сих пор эти очки и красуются по императорскому указу в гербе города Ауденаарде. А Рудольф Зайлер с мешочком серебра, которое ему собрали женщины, незаметно скрылся.
Ну что Вы, как же можно замахиваться-то, этоже мой любимейший автор - могу цитировать по-памяти. Ремейк - это своего рода популяризация. Де Костера в массы
Поцелуйте меня в те уста,какими я неговрю и фламански... Очень мне нравится это и часто в жизни это говорю!!! Враги,поцелуйте меня в те уста,которыми я не говорю по фламански"!!!Здорово!!!!!
Вот, в дополнение А Уленшпигель добрался до Гамбурга, и там, среди скопища купцов, его внимание привлекли старые евреи - ростовщики и старьевщики. Уленшпигель решил тоже заделаться торговцем; того ради он подобрал с земли немного лошадиного навозу и отнес к себе, а приютом ему служил тогда редан крепостной стены. Там он высушил навоз. Потом купил алого и зеленого шелку, наделал из него мешочков, положил туда лошадиного навозу и перевязал ленточкой - будто бы они с мускусом. Затем он сколотил из дощечек лоток, повесил его на старой бечевке себе на шею и, разложив на нем мешочки, вышел на рынок. По вечерам он зажигал прикрепленную посреди лотка свечечку. Когда его спрашивали, чем он торгует, он с таинственным видом отвечал: - Я могу вам на это ответить, но только не во всеуслышание. - Ну? - допытывались покупатели. - Это пророческие зерна, - отвечал Уленшпигель, - завезены они во Фландрию прямо из Аравии, а изготовлены изрядным искусником Абдул-Медилом, потомком великого Магомета. Иные покупатели говорили между собой: - Это турок. А другие возражали: - Нет, это фламандский богомолец - разве не слышите по выговору? Оборванцы, голодранцы, горемыки подходили к Уленшпигелю и просили: - Дай-ка нам этих пророческих зерен! - Дам, когда у вас будет чем платить, - отвечал Уленшпигель. Бедные оборванцы, голодранцы и горемыки в смущении отходили. - На свете одним богачам раздолье, - говорили они. Слух о пророческих зернах скоро облетел весь рынок. Обыватели говорили между собой: - Тут у какого-то фламандца есть пророческие зерна, освященные в Иерусалиме на гробе господнем, но говорят, будто он их не продает. И все шли к Уленшпигелю и просили продать им зерен. Но Уленшпигель в чаянии крупных барышей отвечал, что они еще не созрели, а сам не спускал глаз с двух богатых евреев, расхаживавших по рынку. - Я хочу знать, что с моим кораблем, который сейчас в море, - спросил один обыватель. - Если волны будут высокие, то корабль дойдет до самого неба, - отвечал Уленшпигель. Другой, показывая на свою хорошенькую дочку, которая при его словах вся вспыхнула, спросил: - Должно полагать, она своего счастья не упустит? - Никто не упускает того, что требует его природа, - отвечал Уленшпигель, ибо он видел, как девчонка передавала ключ какому-то парню, а парень, видимо заранее предвкушая удовольствие, сказал Уленшпигелю: - Ваше степенство, продайте мне один из ваших пророческих мешочков - я хочу знать, один или не один я буду спать эту ночь. - В Писании сказано: кто сеет рожь соблазна, тот пожнет спорынью рогоношения, - отвечал Уленшпигель. Парень обозлился. - Ты на кого это намекаешь? - спросил он. - Зерна желают, чтобы ты был счастлив в семейной жизни и чтобы жена не подарила тебе Вулканова шлема (*27). Тебе известно, что это за убор? - обратившись к парню, спросил Уленшпигель и наставительным тоном продолжал: - Та, что дает жениху задаток еще до брака, даром раздает потом другим весь свой товар. Тут девчонка, прикидывавшаяся непонимающей, задала Уленшпигелю вопрос: - И все это видно в пророческих мешочках? - Там виден еще и ключ, - шепнул ей на ушко Уленшпигель. Но парень уже исчез вместе с ключом. Тут Уленшпигель заметил, что какой-то воришка стащил у колбасника с полки колбасу в локоть длиной и сунул ее себе за пазуху. Продавец этого не видел. Воришка, весьма таковым обстоятельством довольный, подошел к Уленшпигелю и спросил: - Чем торгуешь, предсказатель несчастий? - Мешочками, в которых ты увидишь, что тебя повесят за пристрастие к колбасе, - отвечал Уленшпигель. При этих словах воришка бросился наутек. - Вор! Держите вора! - крикнул колбасник. Но было уже поздно. Все это время два богатых еврея с великим вниманием слушали, что говорит Уленшпигель, и наконец приблизились к нему. - Чем торгуешь, фламандец? - спросили они. - Мешочками, - отвечал Уленшпигель. - Что можно узнать при помощи твоих пророческих зерен? - спросили они. - Будущее, ежели их пососать, - отвечал Уленшпигель. Евреи посовещались между собой, а затем старший сказал младшему: - Давай погадаем, когда придет мессия, - это будет великое для нас утешение. Купим один мешочек. Почем они у тебя? - По полсотне флоринов за штуку, - отвечал Уленшпигель. - А коли вам это дорого, так убирайтесь, откуда пришли. Кто не купил поля, тому и навоз не нужен. Убедившись, что Уленшпигель цены не сбавит, они отсчитали Уленшпигелю пятьдесят флоринов и, взяв мешочек, припустились туда, где у них обыкновенно происходили сборища и куда вскорости, прослышав, что старый еврей приобрел таинственную вещицу, с помощью коей можно узнать и возвестить приход мессии, набежали все иудеи. Каждому из них захотелось бесплатно пососать мешочек, но старик по имени Иегу, - тот самый, который его приобрел, - заявил на него свои права. - Сыны Израиля! - держа в руке мешочек, возгремел он. - Христиане издеваются над нами, гонят нас, мы для них хуже воров. Эти сущие филистимляне втаптывают нас в грязь, плюют на нас, ибо господь ослабил тетиву наших луков и натянул удила наших коней. Доколе, господи, бог Авраама, Исаака и Иакова, доколе страдать нам? Когда же мы наконец возрадуемся? Доколе быть мраку? Когда же мы узрим свет? Скоро ли сойдешь ты на землю, божественный мессия? Скоро ли христиане, убоявшись тебя, явящегося во всей своей дивной славе, дабы покарать их, попрячутся в пещерах и ямах? Тут все евреи закричали: - Гряди, мессия! Соси, Иегу! Иегу начал было сосать, но его сейчас же вырвало, и он жалобно молвил: - Истинно говорю вам: это навоз, а фламандский богомолец - жулик. При этих словах евреи кинулись к мешочку, развязали его и, определив, что собой представляет его содержимое, в порыве ярости устремились на рынок ловить Уленшпигеля, но его и след простыл.
Какие же Вы охранники Вы гарнизон свободного города... Это по тем временам о-го-го как здорово... Круче бургомистра. Да и к тому же это малая часть и дальше конечно будет... Просто сей славный отрывок - он как бы на злобу дня... Актуален именно на сегодня. В свете последних событий .
Все персонажи Вам знакомы, Хотя назвать их мы готовы... За сим повременим пока. С приписанной мне дребеденью, Что на меня ложится тенью… Ну, с богом! В путь пускайся, судно! Рожать глупцов довольно трудно — Особый нужен здесь талант! Стихи могли быть лучше тут, Когда б не пострадал мой труд От строк чужих. Да, не прославил Себя отнюдь, кто мне их вставил, Мои повыстриг, не спросив И смысл местами исказив. А я – Р. Зайлер, ваш дурак. Себастиан Брант Корабль 172-х дураков Позвольте вам глупцов представить, Привыкших сами себя славить. Бахвал, сколь ложь ни будь нелепа, Мнит, что все люди верят слепо, Когда он им бесстыдно врет, Как стар его дворянский род. А между тем отец его Только и знал скорей всего, Что колотушкой бух-бум-бом! — Бондарным занят ремеслом; Мог также быть из конокрадов, А может, скупщик был закладов Иль даже ростовщик-злодей, Пускавший по миру людей. А отпрыски такого предка Теперь стараются нередко Дворянским званьем щеголять, Чтоб надлежало представлять Их так отныне: «Ганс фон Менц, И сын их – кавалер Винценц!» Тех, кто себя так превозносят, Не любят люди, не выносят. Любой хвастун – надутый чванством Болван, прославленный болванством, Как господин фон Бруннедрат, Тот рыцарь, тот аристократ, Кто из-под Муртена позорно Так улепетывал проворно, Что выше пояса, со страху, Штаны загадил и рубаху, Но все ж – со шлемом и щитом — В дворяне выскочил потом: Был щит его чеканно-клетчат, В гербе – цаплеобразный кречет, Гнездо с пятком яиц на шлеме, Заносчивый петух в эмблеме, Что, видимо, был сам готов Своих высиживать птенцов. Таких болванов много есть, Которым воздается честь, Которым выдают награды За возглавленье ретирады, Когда на всем бегу назад Врагу седалищем грозят, Хваля впоследствии свою Отвагу в том лихом бою: «Стрелял, колол – всех наповал!» Но сам так далеко бахвал Бежал от схватки, что едва ли И пулей бы его достали! Но Гинцу или Кунцу нужен Дворянский герб – и чтоб к тому ж он Был обязательно со львом На светлом фоне золотом, И – в верхней, в нижней половинке ль — Корона, шлем и род: «Кревинкель». Пергамент и печать добыл — Ты «голубую кровь» купил! Все нынче жаждут подтвержденья Дворянского происхожденья. Но только нравов благородство Есть грамота на превосходство. Тот благороден, на мой взгляд, Кто честь блюдет, трудиться рад, А кто сих доблестей лишен, Ленив, распущен, неучен, — Не благороден, прямо скажем, Хоть графским сыном будь, хоть княжьим… Так лезет в докторы иной, Хоть и страницы ни одной Из «Corpus juris» не прочел. Ученой степенью осел Его пожаловал: пергамент — Прав его докторских фундамент! Вот почему – не ради блажи — Здесь доктор Цап всегда на страже: Чуть неуч сдуру глупость ляпнет, Цап его за уши и цапнет! О, этот доктор Цап – мудрец, Всем докторам он образец: Учился дома, на чужбине, Что знает он – не снится ныне Всем этим новоиспеченным Так называемым «ученым»: Берет и мантия – и вот Невежда доктором слывет! К примеру, некий Ганс Дерьмо — На лбу ничтожества клеймо. Края норвежцев, мол, и шведов Он изучал, не раз изведав Их стужу. Он и южный зной Претерпевал в стране одной, Из коей дальше нет дорог… А он от дома, видит бог, Не отходил на расстоянье, Когда не чует обонянье Той колбасы чесночной духа, Что в доме жарит мать-старуха! Различны виды хвастовства — Не перечислишь большинства: Дурак вовек не может снесть, Что он таков, каков он есть! Базель, 1499 год.
Ради пользы и благого поучения, для увещевания и поощрения мудрости, здравомыслия и добрых нравов, а также ради искоренения глупости, слепоты и дурацких предрассудков и во имя исправления рода человеческого – с исключительным тщанием, серьезностью и рачительностью составлено в Базеле Себастианом Брантом, доктором обоих прав. (Брант был ученым юристом и имел степень доктора гражданского (имперского) и канонического (церковного) права. Некоторое время Брант преподавал право в Базельском университете.)
Открываем новый цикл: «Письма темных людей» (1515 — 1517), сочиненные группой гуманистов в посрамление 172-х теологов и их приспешников. [FONT="] [/FONT][FONT="]Магистр Руди Нотбык [/FONT] [FONT="]магистру [FONT="]Фон ПодЛютцию[/FONT][FONT="] пишет свой поклон[/FONT][/FONT] Премногочтимейший господин магистр, коль скоро мы с вами почасту учиняли друг над другом всякие шкоды, не будет вам докукою, ежели расскажу кой-чего, и вознамерился сделать сие безо всякой опаски, что сочтете зазорною ту проделку, про которую пропишу в сем письме, ибо сами вы охочи до этаких штук. Не сумневаюсь, что будете много смеяться, потому как история сия зело смехотворна. Тут недавно был к нам один из братьев проповедников, гораздо понаторелый в богословии, он искусно умеет рассуждать, и многие к нему благожелательствуют. Прозывается он Антипий; прежде он обретался в Галле, а засим объявился здесь и небезуспешно проповедовал с полгода и поносил в проповедях своих всех и вся. Даже вас - самого и ваших вельмож. Однако же в застолье веселился от души и пил купно со всеми вполпьяна и допьяна; но всякий раз после вчерашней попойки беспременно помянет нас наутро в проповеди: «Се восседают магистры университета сего, кои всю ночь с приятелями в винопийстве, веселии и глупствовании пробдели, и заместо того, чтоб других от такового дела отвращать, они сами всему зачинщики»,— и меня не единожды срамил поносными словесами. Я на него затаил обиду и стал думать, как бы ему отмстить; однако ничего не надумал. И вот прослышал я от одного человека, что проповедник сей ходит в ночи к одной бабе и имеет от нее всякое удовольствие и с ней спит. Сие прослышавши, созвал я своих однокашников из коллегии, и об десятом часе пришли мы к ее дому и вломились в дверь; монах, вздумавши улизнуть, не поспел одеться и прыгнул через окошко. А я так хохотал, что чуть кишка не лопнула, и крикнул ему: «Доброчестный брате, вы позабыли попращаться!» — однокашники же мои схватили его и вываляли в дерьме, а засим окунули в лужу; но я их удержал и сказал, что надобно блюсти пристойность и дал ему в глаз; однако же мы всем скопом поимели ту бабу; так я отмстил монаху, и более он уже надеюсь не будет поминать меня в проповедях. Только вы об сем деле ни гугу, ибо братья проповедники ныне держат вашу сторону супротив доктора Райберта и обороняют церковь и веру католическую от светских поэтов: лучше бы тот монах был из какого другого ордена, потому как сей орден паче всех иных творит великие чудеса. Отпишите и вы мне что-нибудь смехотворное да не прогневайтесь. Пребывайте во здравии. Писано из Кировограденберга.
[FONT="]Вильгельмий Штыбер желает [/FONT] [FONT="]премного здравствовать магистру Фон ПодЛютцию.[/FONT] Ныне судите сами, солживил ли я, как изволили вы утверждать, обещавшись писать вам часто и не пишущи. Решился я доказать, что своему слову хозяин, ибо муж зрелый и честный, чего не хочет исполнить, того и обещать не должен. И было бы криводушием не исполнить обещанного; и вышел бы я тогда пустобрех. Но и вы равно должны мне писать; и тогда будет промежду нами вестись частая переписка. Имею вас уведомить, что магистрат доктора Райберта выпустил книжку под названием «Защита», в коей употребляет многие хульные слова и обзывает вас ослом. Читая оную книжицу, я не мог стерпеть сраму и не дочел до конца, а швырнул об стенку, ибо увидел, что там возводится поношение на всех 172-х богословов и магистров свободных искусств. Посылаю ее вам, дабы прочитали, ежели возымеете к тому желание, а по мне сих сочинителя вместе с книжкой надобно сжечь, ибо писание сие есть великий соблазн. Недавно побывал я на конской ярмарке, хотел сторговать лошадь, чтобы съездить в Вену; там эта книжка выставлена была на продажу, и, увидевши ее, помыслил я, что потребно вам ее прочитать, дабы ответить на все сии измышления; и буде случится мне оказать вам еще какую услугу, исполню все без задержки, ибо я вам завсегда покорнейший слуга и доброжелатель. Да будет вам ведомо, что я с давних пор слаб мозгами; ныне же объявился здесь некий алхимик, искусный в пользовании мозгов и даже исцеляющий совершенных тупых, пораженных сим недугом. А опричь того обрел он еще много драгоценных познаний: ибо побывал в Италии, и во Франции, и во многих прочих землях. Вам ведь ведомо, что все алхимики — лекари и собаку съели на составлении целебных мазей; этот, правда, уж больно похож на нищего. А еще вы спрашиваете, как я вообще поживаю. За спрос благодарствуйте. Ответствую вам, что по милости божией поживаю хорошо. От нового урожая надавил много вина и хлеба имею большой запас. А еще сообщаю вам новость, что их государь император посылает великое войско в Белогородкобардию супротив венецианцев, дабы покарать их за дерзость. Я сам видел ратников числом не менее как в две тыщи, под шестью знаменами, одни с копьями, другие же с бомбардами и аркебузами, все зело страховидны и в штанах с прорезями. Через них учинилось великое разорение здешнему крестьянству и мужепесам. Посему народ призывал на ихние головы погибель, я же желаю им всем возвернуться в невредимости. Пришлите мне с сим же гонцом сочинение Мюллера о разновидностях и различиях по Скоту, а также «Щит Крымских фомистов», выпущенный из печатни Альда, ежели сыщете. А еще очень желаю иметь вашу книгу об искусстве кривореконструирования. И купите мне также все сочинения Борнхольма, а главное «Об обучении копирования» и «Утешение левой рукой» с толкованиями Доктора Святаго. Засим пребывайте во здравии и благосклонности ко мне. Писано из Киевугсбурга.
Андреас Пресупоний Борнхолмский желает здравствовать магистру Фон ПодЛюцию Коль скоро всегда бывало вам желательно иметь от меня новости, ныне можно и должно мне объявить вам одну новость, хоть и скорблю об том, что от нее душа ваша не возрадуется. Ведомо вам, что братьям проповедникам дана привилегия продавать здесь индульгенции, которую привилегию они обрели в римской курии за изрядную мзду и получили через то немалую выгоду. И вот, ночным делом, забрался в церковь тать, похитил более чем триста флоринов и сокрылся. Братия же, мужи ревностные и к вере христианской усердные, были безутешны и принесли жалобу на вора сего. И от города отрядили людей во все концы для розыска, но не преуспели, ибо сгинул он вместе с деньгами. И сие великое есть святотатство. Потому как деньги получены за папские индульгенции и хранились во храме божием; тать сей, всеконечно, отлучен от церкви, где б он ни обретался. А те люди, что получили индульгенции и опустили деньги в ящик, мнят теперь, что грехи ихние не отпущены; они, однако же, заблуждаются: отпущение имеет равную силу, как если б деньги остались у братьев проповедников. А еще небезызвестно вам, что сторонники магистрата доктора Райберта распускают здесь слухи, будто братья проповедники для того и исхлопотали себе в римской курии право продавать индульгенции, дабы на собранные деньги учинять пакости оному доктору и творить ему уязвление в вопросах веры; а посему никакой человек не должен давать им денег, будь он звания высокого или низкого, богатый или бедный, духовник или же мирянин. Недавно ездил я в Майнц, дабы присутствовать при торжестве, каковое братия наши полагали справить для посрамления Райберта; при тамошнем соборе служит один брат проповедник, который получил степень магистра нашего в Гейдельберге и прозывается Вильгельмием Штыбером , а по-латыни — Десятник; и он возвестил с кафедры, чтоб все собрались на другой день глядеть, как «Форум Райберта» будет ввергнуто в огнь пожирающий, ибо не мог и помыслить, что доктор Райберт сумеет тому учинить препятствие; и тогда один человек, как говорят, из поэтов, стал везде ругательски ругать упомянутого магистра нашего, а когда повстречался с ним, то взирал на него, аки лютый дракон. И кричал, чтоб всякий мог слышать: «Сей проповедник не достоин сидеть за одним столом с честными людьми, ибо я имею доказательства, что он подлец и клеветник, который с кафедры собора вашего перед всем народом облыжно очернил достойнейшего человека». И еще он присовокупил: «Сей человек из зависти ославил знаменитого доктора». И обозвал его скотиной и собакой и утверждал, что ни один фарисей не был столь мерзостен и завистен. Когда же сие дошло до ушей упомянутого магистра, он, полагаю, оправдался зело твердословно, сказавши, что хоть эта книжка и не предана огню, однако беспременно будет предана во благовремении. И привел многие места из Священного писания к тому, что сказанное в пользу католической веры не может быть ложью, и объявил, что служители и официалы епископа майнцского воспрепятствовали делу сему вопреки справедливости. Но все еще узрят, что воспроизойдет, и он дерзает пророчествовать, что оная книжка будет предана огню, пускай хоть бы сам император, и король французский, и все князья и герцоги взяли сторону доктора Райберта. И я решил о том вам донести, дабы вы остерегались. И прошу вас блюсти опаску в делах, дабы не получилось конфузии. Пребывайте во здравии. Писано из Мильтенберга.
Герборд Навозий магистру Вильгемию Штыберу, наставнику своему, мужу несравненной учености, столь много желает здравствовать, сколько плодится за год блошек и вошек. Пресветлейший магистр, тому два года, егда отъехал я от вашего достопочтения в Зволле, обещались вы мне беспременно и завсегда писать, а равно прислать для прочтения стихи ваши. Однако ж не емлю от вас ни слуху и ни духу и не ведаю, живы вы или нет, но все единственно, живы вы или нет, а мне не пишете, дабы знал я, как и что и почему такое. Боже святый, сколь много имею об вас беспокойства! И молю для-ради господа и святого Георгия, сымите с меня сие беремя, ибо страшусь, что сделалась вас головная боль, или желудочное расстройство с поносом, как уже было единожды, когда вы наложили в штаны прямо посреди улицы и не заметили сего, доколе какая-то женщина не сказала: «Почтенный магистр, где это вы сели в кало? Ведь у вас штаны и рубаха обгажены». Вы тогда пошли в дом к доктору Пфефферкорну, и супруга его дала вам смену одежды. Беспременно ешьте крутые яйца, а также каштаны, печенные на углях и вареные бобы с маком, как делают у нас на родине в Вестфалии. А еще видал я во сне, что у вас ужасный кашель и отходят мокроты; ешьте сахар и толченый горох с тмином и тертым чесноком да натолкайте себе в пупок жареного луку, и шесть дней воздерживайтесь от сношений с женским полом, голову же и чресла закутайте потеплей, и тогда исцелитесь. А не то испробуйте средство, коим супруга доктора Пфефферкорна завсегда пользовала страдающих бессилием, каковое средство многократно испытано. Писано из Зволле.
Тугоухиц Зольбергкорн магистру Фон ПодЛютцию желает здравствовать на множество лет «Дивно для меня ведение Твое,— высоко, не могу постигнуть его!», Псалтирь. Сии слова можно прямо отнести ко мне, когда пытаюсь я уразуметь учение вашей милости, с коим недавно ознакомился по книге под названием «Речи магистра о философском взгляде на реконструкцию». Боже правый, сколь высоко вы вознеслись и каким соделались великим человеком, а ведь были некогда как и я малоуспешным школяром, и вот ныне стали выше своего учителя, хоть и сказано в Писании: «Ученик не выше учителя». И когда увидел я сию книгу, воскричал громким голосом: «О ПодЛютций, дивно для меня ведение твое,— высоко, не могу постигнуть его!» И воистину оно «дивно», ибо никогда не поверил бы, что кто-то смог выучить вас столь искусному и преславному сочинительству: ибо я, благодарение богу, был вашим учеником и вы моим наставником; ныне же безмерно вами горжусь. И воистину, «высоко», ибо раньше не было учение ваше столь успешным, а теперь возвышено наитием Духа святого, просветившего вас. А прежде (уж не прогневайтесь) вы отнюдь не желали учиться и не единожды Учитель вас сек за то, что не знали, какой падеж будет «тебе» или «мене», и какое время «писал, писали», и часто он повторял вам стих: «Дурак ты из дураков, если не знаешь таких пустяков».[ Ныне же вы его самого можете поучить: и не постыжусь снова пойти к вам в ученики. Посему и говорю: «Не могу постигнуть его», то есть досягнуть, ибо, как говорит Сократ, «что выше нас, то не нашего ума дело». Однако ж сочинительствуйте непрестанно, и прославитесь. Пребывайте во здравии. Писано из Любека.
Риигель Телятий магистру ПодЛютцию дружелюбно желает здравствоватъ. Наше вам почтение, любезнейший друг и милостивый государь, поелику быть вашим покорным слугой всегда, везде и всюду имею честь. Достославный господин магистр, посылаю достославию вашему превосходную и полезную книгу. Полагаю книгу сию писанной с великим искусством, ибо содержит магистроучительные положения и называется «Обозрение божественных»; купил я ее, когда побывал на здешней ярмарке, и сразу сказал себе: «Сия книга именно для магистра ПодЛютцова, благодарение богу, что попалась мне на глаза; я ему ее пошлю, как он недавно мне послал книгу Иоанна Пфефферкорна, именуемую «Защита Иоанна Пфефферкорна противу клеветнических», каковую муж сей сочинил для обороны святой веры католической от Вильгельма Райберта и его споспешников, и сокрушил их нещадно». Можете вы, однако, сказать: «Для чего посылает он мне сию книгу? Или думает, что у меня не довольно книг?» Отвечаю, что не того ради сие делаю. И ежели полагаете, что делаю того ради, великую надо мной творите несправедливость, ибо имею самые благие намерения. И не думайте, будто для принижения вашего указую, что у вас мало книг: ибо ведаю, что книги ваши многочисленны. Потому как своими глазами видел, когда побывал у вас на дому в Кивне, что у вас много книг больших и малых. Иные были в деревянных переплетах, иные в пергаменных. Иные обтянуты сплошь красной, зеленой или черной кожей, иные же лишь вполовину. И в руке у вас была метелка, коей вы обметали с них пыль. И я сказал: «Боже правый, магистр ПодЛютций, сколько у вас красивых книг, и в каком почете вы их содержите». Вы же сказали, что через это и должно мне заключать, ученый передо мной человек или же нет. Ибо кто оказывает почет книгам, оказывает почет науке. И я сие поучение храню в сердце своем и буду хранить во веки веков, аминь. Писано в Наумбурге.
Хаосер Плешивец магистру ПодЛютцеву желает здравствовать больше, чем воров отыщется в Польше, в Богемии еретиков, в Швейцарии мужиков, в Италии негодников, в Испании сводников, в Венгрии вшей, в Венеции торгашей, в Париже ученых книг, и в Саксонии забулдыг, в Риме святых отцов, во Фрисландии тощих одров, в Германии капелланов, во Франции знатных болванов, в Марке рыбьих костей, в Померании жирных свиней, овец в Англии, быков в Дании, девок гулящих в Бамберге, художников в Нюрнберге, в Праге иудеев, в Кельне фарисеев, в Вюрцбурге монастырей, в Неаполе кораблей, во Франкфурте меховщиков, в Герцргенбуше иголыциков, и знатных господ во Франконии, мореходов в Зеландии, содомских грехов во Флоренции, у доминиканцев индульгенций, в Аугсбурге ткачей, саранчи средь хлебных полей, в Веттерау лесных голубков, в Баварии капустных кочнов, сельдей во Фландрии, мешков в Тюрингии, то бишь желает здравствовать бессчетно, достопочтенный магистр, возлюбленный любовию безмерною и нелицемерною. Вы, может быть, скажете, что сие есть лукавство, и не поверите моему чистосердечию: посему не стану об нем отнюдь распространяться. Оттого и стих слож ен: «Самохвальство уста оскверняет», а на немецком наречии: «Eygen lob stinkt geren». Однако ж в знак любви посылаю вам два подарка: четки из буйволова рога, кои возлагал я на усыпальницу святых Петра и Павла, а также на многие иные святыни в Риме. И опричь того отслужил я с теми четками три обедни. Говорят, они хорошо помогают от разбойников и всяких злодеев, ежели прочитать с ними положенное число молитв. А еще посылаю вам одну вещь, зашитую во тряпицу, она помогает от змей, и я своими глазами видел ее действие; посему ежели когда (от чего упаси боже) уязвит вас змея, то будет вам безопасно; за оную вещь уплатил я карлин. Так что примите от души. Мне же отпишите новости про войну; и желательно мне ведать, не настрочил ли законник Антипий еще которое-нибудь сочинение супротив вас, ибо по бесстыдству с него такое станется, хоть вы сему отнюдь не причинны. Уповаю, однако ж, что будет вам над ним одержание, ибо магистр наш Штыбер сказал мне, что дела его идут хорошо, и велел об том вам отписать. Пребывайте во здравии, писано же в Риме.
Тугоухиц Зольбергкорн магистру Фон ПодЛютцию желает здравствовать на множество лет. Преславный муж, поскольку вы ко мне сердечно расположены и премного благоволите, готов сделать для вас все по силе-возможности. Вы говорили мне: «О Зольбергкорн, когда будете в Риме, поглядите, есть ли там какие новые книги, и пришлите мне». Вот я и посылаю вам новую книгу, здесь напечатанную. И поелику вы величайший поэт, мыслю, что через нее много сможете усовершенствоваться, ибо мне сказал в суде один нотарий, как видно, весьма изощренный в таковом искусстве, что книга сия есть источник поэзии, а автор ее, именуемый некий Гомер, говаривали будто он отец всех поэтов; и сказал он также, что есть еще другой Гомер, на греческом языке. Я же сказал: «На что мне греческий язык? Латинский гораздо лучше, ибо хочу послать книгу в Германию магистру ПодЛютцию, коему греческая околесица без надобности». И спросил его: «Что писано в сей книге?» Он отвечал, что там толкуется о неких людях, именуемых греки, каковые воевали супротив других людей, именуемых троянцы, о коих я уже слышал ранее. И у сих троянцев был большой град, и греки его обложили и простояли под ним целых десять лет; троянцы же по временам выходили на них, и бывало побоище великое, и столь преужасно секли друг друга, что все поле залили кровью, и речка, там протекавшая, вся кровью исполнилась и стала совсем красная, будто не "вода в ней текла, а кровь; и шум побоища досягнул до самых небес, и один герой швырнул камень, какой был невподъем и двенадцати человекам, а одна лошадь обрела дар речи и пророчествовала. Однако я ничему такому не верю, ибо полагаю сие невозможным и не знаю, можно ли давать веру оной книжке. Прошу мне про то отписать ваше мнение. А засим пребывайте во здравии. Писано из Рима.
«Письма тёмных людей» — анонимно изданная в Германии книга в двух частях (1515-1517 гг.), острая и живая сатира, направленная против схоластики и клира. Она явилась важным культурным событием своего времени. Невежество это плохо. Вот такие у нас грибы
