Кое что "накопал". История и личные вещи девушки, агента румынской разведки, рассекретившей комсомольцев-подпольщиков Кагула в 1941. если интересно пиши в личку.
Назария Сергей-Доктор политических наук,руководитель Центра стратегического анализа и прогноза «EST-VEST», Республики Молдова Молдавский коллаборационизм в годы второй мировой войны и сегодня: "...чем же являлась для молдаван война 1941-1945 годов и в чём проявился молдавский коллаборационизм в годы фашистской оккупации. В этом смысле факты говорят сами за себя. Около 400 тыс. уроженцев Молдовы воевали в рядах Красной Армии и менее 30 тысяч – в румынской против СССР. В период 1941-1944 гг. румынские власти не призывали бессарабцев в армию, так как не доверяли им, считая их «русскими и большевиками». И наоборот, подавляющее большинство молдаван (не говоря уже о представителях других народов проживающих совместно с ними) никогда не считали себя румынами и не воспринимали Румынию как свою страну и свою Родину. Они видели себя советскими гражданами, а Молдову в составе СССР. Призыв в советские вооружённые силы воспринимался большинством из них как долг перед Родиной. Поэтому мобилизация в Красную Армию, осуществлённая как в 1941 г., так и в 1944-ом, были восприняты населением как естественный акт по защите собственной страны от чужеземных захватчиков, как неизбежная жертва во имя Родины. И не случайно десятки тысяч уроженцев нашей республики отдали свои жизни в борьбе с фашизмом, за свободу и независимость своей Родины. В Молдове в 1944-1945 гг. практически не было случаев уклонения от службы в Советской Армии или дезертирства из её рядов, чего нельзя сказать об отношении молдаван к службе в румынской армии в 1940 году, когда после 28 июня бегство бессарабцев из неё стало повальным и практически абсолютным. То же повторилось и в 1944 г. Другими словами, молдаване всегда рассматривали Советскую Армию как «родную» и СССР – как свою Родину, а румынскую армию и саму Румынию – в качестве чужеродного тела. При этом нельзя отрицать того факта, что незначительная часть молдавского населения в той или иной форме всё же сотрудничала с оккупантами. Однако, как уже отмечалось, румыны не доверяли молдаванам, поэтому в армию их призывали лишь в крайне незначительном количестве, а в карательные органы (полицию, жандармерию) и того меньше. Также и румынская администрация Бессарабии в своём высшем и среднем звене состояла исключительно из выходцев из собственно Румынии и лишь на её низшую ступень допускались уроженцы Бессарабии. Отсутствие массового коллаборационизма с оккупантами определялась и тем фактом, что против православного населения румыны не развернули массового тотального террора. А это не толкало часть населения к сотрудничеству с оккупационными властями с целью выживания. Но при этом в первые 1,5-2 месяца оккупации, хотя и крайне незначительная, но всё же часть молдавского населения – не более 15-20 человек на село (это при том, что молдавские сёла насчитывают по несколько тысяч жителей) принимало активное участие в антиеврейских погромах и массовом истреблении еврейского населения нашей республики. Одновременно следует отметить, что подавляющее большинство православного населения края (молдаване, украинцы, русские, болгары, гагаузы и др.) не только не поддерживало эти зверства и сочувствовало евреям, но тысячи людей оказывали им помощь и содействие, с риском для жизни спасая их от неминуемой гибели..." В отношении антиеврейских акций, в которых принимали участие местные жители (т.е. молдаване), имеются сведения в архивах СИБ - Службы информации и безопасности РМ.
Воспоминания моего отца о еврейском гетто в Транснистрии времён румынско-фашистской оккупации Интервью было взято в 1996 году в Бруклине (США) Фондом исторических видеоматериалов о людях, переживших Холокост (Survivors of the Shoah Visual History Foundation) - Я родился 28 сентября 1932 года в посёлке Каменка. Тогда это была Молдавская Автономная Республика в составе Украины. В мае 1941 года я закончил второй класс, а в июне началась война. Родители долго решали, уезжать или нет, пока не стало поздно, и нам пришлось остаться. - Когда Вы узнали о начале войны? - По выходным дням у нас в посёлке всегда были народные гуляния. Молдаване выходили в национальных одеждах. В одно из таких воскресений я катался на велосипеде. После этого я пришёл домой. Все сидели унылые, а я был весел. Тогда тётя сказала мне, что началась война. В моём возрасте я ещё не воспринимал войну всерьёз. Была финская война, воевали, но где-то далеко, и мы этого не ощущали. Так же было и в этот раз. Позже мы стали понимать, что на этот раз всё гораздо серьёзнее. А потом, когда фашисты пришли к нам, мы уже не только понимали, но и почувствовали. - Как Вы узнали о том, что румыны и немцы продвигаются в вашу сторону? - Я знал только про немцев. О румынах я узнал, когда они уже пришли. Но, видимо, взрослые знали о том, что румыны должны были командовать до Южного Буга, а дальше – немцы. - Откуда вы узнали, что советские войска отступают? - Мы видели, как они уходили, унылые, пешком. На подводах везли оружие. А мы стояли и махали им руками. - Были и беженцы тоже? - Беженцев мы не видели, они проходили мимо, т.к. у нас не было железнодорожной станции, только узкоколейка. Когда советские войска ушли, в Каменке осталось только несколько солдат. На моих глазах они взорвали здание церкви, в которой находился военный склад боеприпасов. Ими также были подорваны казармы воинской части, здание Райисполкома и ещё ряд объектов. Каменка находится в лощине Днестра, и эти солдаты забрались на холм. И когда из-за Днестра пришли румыны, они стали стрелять по ним сверху из пулемётов. Румыны в панике пустились в бегство. Они кричали:"Unde drum la Nistru?" (Где дорога на Днестр?). Таким образом эти несколько советских солдат такой ужас на румын навели! Да и сами румыны были вояки не очень... Ну а потом румыны прислали подкрепление, и, видимо, ночью те советские солдаты ушли. Румыны вошли в посёлок и начали наводить свои порядки... - Был ли такой период, когда в посёлке не было власти? - Дня два-три. - И как вели себя в эти дни неевреи? - Все сидели тихо. А евреи собирались в тех еврейских домах, у кого был второй, задний выход, чтобы можно было убежать... В один летний день в посёлок вошла немецкая разведка, человек 15 на лошадях, молодые парни. И они стали говорить евреям: "Не убегайте! Мы никого не трогаем, мы – разведка, нас никто не интересует, но сзади идут румыны- вот они наведут порядок!" Следующей ночью в посёлок заскочили румыны и почему-то стали стрелять в памятник Ленина. Начались грабежи, стали собирать всех евреев... - Был какой-то специальный приказ преследовать евреев? - Это была их политика... В ту ночь, когда ворвались румыны, мы были в доме у соседей, у которых был задний выход. Мы выскочили и спрятались в каком-то саду. Стало светать. Мы лежали под каким-то кустом. Видимо в этом саду пряталось много евреев. Потому что мы слышали, как кого-то выводили, их крики. Мама говорила:"Это семья таких-то." Потом была слышна автоматная очередь, т.е. их расстреляли... И так мы прятались где-то пол дня. Потом вывели и нас. И привели на Рынок. Туда согнали всех евреев, кого не расстреляли. Там на стойках стояли пулемёты. И мы там сидели три дня. Без еды, без ничего. Даже дождик немного накрапывал. По ночам вызывали людей на допросы. Спрашивали, кто где работал, кого знал. Через три дня приехал какой-то высокопоставленный армейский чин и забрал всех молодых мужчин. А остальных отпустили по домам. У нас дома всё было разграблено, разбито, невозможно было войти в комнату. Через пару дней опять всех собрали возле базара, и опять несколько дней все сидели на улице. Видимо румыны ещё не всё успели разграбить. Постепенно пожилых людей и детей опять отпустили. Через дней 10 вернулись назад молодые мужчины, которых раньше забрали. Они были худые, избитые. После этого стали привозить евреев из близлежащих деревень и местечек. Их всех расселили по еврейским домам. У нас тоже жили две или три семьи из местечка Рашково. Женщина с двумя девочками, пожилой мужчина с женой и ещё какая-то семья. В Каменке сделали что-то типа гетто, но оно ещё не было огорожено. И так мы жили до осени. Чем мы жили? Мама немного шила. А у отца было много знакомых молдaван, которые помогали нам чем могли. Кроме того, мы же были дома и у нас ещё были какие-то запасы. Приезжим было тяжелее, но мы как-то делились. - Были ли погромы в этот период? Именно в этот период не было... Почти всё еврейское имущество уже было разграблено до этого местным населением. Но надо же было надевать эту одежду! А людям всё-таки было неудобно. Видимо поэтому и ставили вопрос о депортации. А румыны продолжали грабить по ночам. Они заранее выбирали себе какой-то дом и грабили уже остатки, по мелочам. У кого-то остались серьги, у кого-то кольцо, часы... Солдаты заходили в дом и всех обыскивали. Могли и избить, если им что-то не нравилось. Потом стали поговаривать, что нас будут выселять. Ближе к зиме прибежал один парень из Песчанки (Винницкая область) и рассказал, что ночью к ним пришли жандармы, собрали всех евреев и увели. А его родители жили в Каменке и он убежал к ним. Недели через две в Каменку пришли те же самые жандармы (парень из Песчанки узнал их), собрали всех евреев на площади и погнали этапом. Говорили, что ведут к Южному Бугу, где были большие лагеря смерти. Было холодно, уже выпал первый снег. Дням нас гнали, а ночью расселяли на скотных дворах. Ничем не кормили, мы перебивались как могли сами. Были хорошие люди из местных, которые давали кусочек хлеба. И вот там мы двигались. Ходили слухи о том, что румыны получили телеграмму, будто на Южном Буге бушует какая-то эпидемия, и нас поворачивают в другую сторону. Нас привели в посёлок Кривое Озеро (на тот момент Одесская, а сейчас Николаевская область) и передали местным полицаям. Говорили, что мы будем работать там на каких-то заводах. На какое-то время нас оставили без надзора, и люди решили уйти обратно в Каменку. Почему, чем мы руководствовались, я не понимаю... Мы пошли обратно точно так же, пешком, но уже, конечно, без надзора. Мы вернулись в Каменку. Было уже холодно. Дома были пустые стены... Через три дня нас опять среди ночи подняли румыны и повели к Днестру. Нас согнали в парк. Люди стали поговаривать о том, что нас хотят топить в Днестре. Но через несколько часов ожидания нас опять погнали по этапу к Южному Бугу. На этот раз нас гнали совсем другие жандармы. Они расстреливали отстающих. А ведь среди нас были и старики, и маленькие дети, и больные. Я помню одного человека из Бессарабии. У него был парализованный отец, которого он таскал на плечах. Он бежал с ним в начало колонны и садился. А когда колонна проходила, он опять бежал в её начало. В конце концов он выбился из сил и не мог двигаться дальше. Жандарм сказал ему: "Или ты оставляешь старика, или мы убьём тебя!" Он не согласился бросить отца, и их убили обоих... И вот так каждый день, когда мы уходили, оставались трупы расстрелянных... Так мы и двигались... В каком-то селе колхоз выделил нам три подводы. Туда посадили стариков, больных и маленьких детей. Меня тоже посадили на эту подводу. И возчики решили повезти нас в лагерь смерти, находившийся в районе Бирзулы (Котовск, Одесская область). Но вы знаете как это бывает, что иногда из-за какой-то мелкой детали человек остаётся жить или погибает. Когда привезли бессарабцев, у них были кружки цвета румынского флага (Tricolor). У нас таких не было, и мне они всегда очень нравились. И когда мы заезжали на территорию лагеря, я увидел, что там лежит такая кружка. Нас выгрузили у одного из бараков, и эти подводы уехали обратно. Мы зашли в барак. Какой-то старик лежал на соломе. Наши старики тоже легли. Но меня всё мучала эта кружка. И я решил вернуться за нею. На территории лагеря я увидел ямы с незарытыми трупами. И вдруг я заметил вдали нашу колонну, где были мои родители. Я побежал за ними и догнал их. А те, кто остались в лагере, все погибли. Я один из этой группы, которую везли на трёх подводах, выжил, благодаря этой кружке... Наступили морозы. Нас продолжали гнать дальше. С нашей семьёй произошла такая вещь. Когда нас гнали в первый раз, мы оставили старшую сестру у одной украинской женщины. Это считалось за счастье, если кто-то соглашался взять еврейского ребёнка. Люди понимали, что идут на погибель, и хотели спасти хотя бы детей. И действительно, многие спаслись именно таким образом. Так что когда нас гнали второй раз, мы уже были втроём, без сестры...
Продолжение... И вот так мы шли от села к селу. В одном из сёл была остановка, и нам сказали, что в этот день мы никуда не будем двигаться. И мы пошли с мамой в село на поиски еды. А когда мы вернулись, то увидели, что сарай пустой и никого нет. Видимо всех срочно подняли и погнали дальше. Мы пошли догонять нашу колонну. Нас догнал румынский солдат, который тоже, видимо, куда-то отлучался, и отстал. Он приказал нам идти за ним. К вечеру мы добрались до какого-то села. Нам сказали, что евреев поместили в конюшне. Когда мы подошли к ней, то оттуда вышел отец и стал ругать нас за то, что мы догнали колонну. Он сказал, что пойдёт забрать сестру, а нам сказал возвращаться в Каменку, где мы и встретимся после. Сейчас я, конечно, не понимаю, как мы могли тогда согласиться на это... Но тогда нам казалось, что это имеет какой-то смысл... Больше мы не видели ни отца, ни сестру... Мы с мамой убежали и стали скитаться от села к селу. - А чем же вы питались всё это время, когда вас гнали по этапу, и когда вы скитались с мамой вдвоём? - Были сердечные люди, которые выносили еду к колонне, помогали нам чем могли. Причём это были люди из беднейших. Я вам расскажу, как мы ориентировались. Если мы видели дом под жестяной крышей, мы никогда туда не заходили. Богатые нам, как правило, никогда ничего не давали. А в таком домике под соломенной крышей, который еле стоял, бедные люди всегда делились с нами чем имели... В одном селе нас застала пурга, засыпало все дороги. Мы застряли там на пару недель. Потом была ещё одна пурга, и мы застряли в другом месте. Фактически, эти задержки нас и спасли... Наконец, когда уже пробили дорогу, мы пришли к Днестру, недалеко от Каменки. Нам стали попадаться знакомые молдаване. И они говорили, что нам в Каменку идти нельзя, потому что там евреев убивают. Оказывается, пока мы с мамой двигались, евреи вернулись. И вернулась моя сестра тоже. Сын той женщины, которая её приютила, вернулся с плена, и ей пришлось уйти. В Каменке собралось приличное количество евреев. Нам также рассказывали, что до этого приходил мой отец. Он даже не зашёл в дом, просто сидел на ступеньках. Интересовался у местных, не приходили ли мы. Больше его никто не видел. Как мы узнали потом, его расстреляли... Где-то в феврале 42-го всех евреев собрали ночью, вырубили прорубь в Днестре и всех утопили. Нескольким семьям всё же удалось вырваться. Одна женщина рассказывала, что она искала мою сестру, чтобы забрать её с ними. Но как раз в этот вечер сестры не было. Как говорится, ей не было суждено, и её утопили вместе со всеми... Известен случай, когда одна женщина перед тем, как её толкали в прорубь, ухватила румына за шею у утащила с собой под воду... А когда подошли мы, то местные молдаване уже об этом знали. Они сказали, что нам нельзя возвращаться. И мы повернули назад, в сторону Украины... Была очень суровая зима. Мы опять шли от села к селу, и таким образом хотели добраться до Крыжополя (Винницкая область). Там было очень большое гетто. И когда до Крыжополя оставалось километров 15, мы зашли в какой-то домик погреться. Там жил один старик. Он нас покормил. И сказал: "Зачем вам идти в такой далёкий путь с ребёнком? Лучше пойдите в соседнее село, Ольшанку, до него всего 7 километров." Мы послушались его совета, и когда пришли в Ольшанку, то оказалось, что там тоже есть евреи. Там испокон веков жили три брата с семьями. И беженцы. Там даже были наши земляки, три каменские семьи. Мы спросили у них, что нам делать, и нам посоветовали пойти к старосте. Когда мы пошли к нему, то он спросил, ничего ли у нас нет из ценностей, и сказал, что ничем не может нам помочь и сказал нам идти в Крыжополь. Но мама сказала, что она уже больше не может идти и решила на свой страх и риск остаться. И мы стали скитаться в этом селе. Оно оказалось очень большим. Там жили в большинстве своём довольно порядочные люди. Мы ночевали по разным домам. Мама помoгала хозяевам копаться в огороде. Становилось всё теплее. Одежда на нас уже поизносилась... Один раз мы заблудились и случайно попали в центр села. Нас догнал сын старосты и сказал, что Шеф де пост (командир румынского жандармского поста) уже знает о нас, и либо мы сегодня уберёмся из села, либо нас арестуют. Мама сказала, что она больше не может никуда идти, и решила пойти сдаться в Примэрию (сельсовет). Когда мы пришли туда, мама была белая от страха. Мы сказали, что мы – евреи, и спросили, что нам делать. Нас послали к камому-то служащему, который заполнил анкеты и ознакомил нас с правилами. Мы обязаны были отмечаться у старосты каждый день утром и вечером. Нас должны были посылать каждый день по графику на работу. И мы поселились в Ольшанке уже официально. Там было несколько домов в центре, где жили все евреи, человек 100 – 150. Дома были огорожены проволокой. Сапожники, портные и другие квалифицированные рабочие занимались своей работой. А тех, кто как и моя мама не имели рабочей профессии, посылали на сельхозработы. Я ходил вместе с мамой. По четвергам мама работала на румынском жандармском посту, находящемся в 5 километрах от Ольшанки в селе Вербка. Там постоянно что-то строили. То конюшню, то гараж, то столовую. Мама покрывала стены глиной... - Что вы остальное время делали, как вы питались? - Моя мама когда-то умела вязать чулки. В тот период людям не было что надеть. А у крестьян были овцы, шерсть. И мы стали вязать чулки. Вот этим и зарабатывали себе на жизнь. Я тоже научился вязать. И предложил маме делать также и кофточки. Мама не умела, но другие женщины показали мне как, и мы стали вязать кофточки. А потом меняли их на муку и продукты. - В каких домах вы там жили? - В селе было много пустых домов, некоторые же эвакуировались. Нам нельзя было выходить за огороженный проволокой участок. Когда приезжал офицер из Вербки, начинались проверки. А когда он уезжал, было поспокойнее. - Не было ли случаев погромов со стороны местного населения? - Нет, не было. В основной своей массе люди были очень порядочные и относились к нам с пониманием. - Вы носили определённые знаки? - Да, носили на левой стороне груди жёлтые шестиконечные звёзды, пришитые на чёрный кружочек. Мы их делали сами. Нам мама их сшила из кусочков кожи. А один человек сделал из двух-копеечной монеты такую красивую звезду, что она была похожа на Звезду Героя... У нас могли быть серьёзные неприятности, если мы не надевали эти звёзды. В этом селе стояли восемь немецких связистов, которые ни во что не вмешивались. Всем командовали румыны. Но немцы требовали, чтобы к ним посылали на работу. Даже и меня один раз послали перебирать картошку. Однажды приехал румынский офицер и его задело, почему немцы забирают к себе людей на работу. Он собрал евреев, пиливших в этот день немцам дрова, и приказал их избить. На крики сбежались немцы и страшно поругались с румынами. Румынский офицер кричал, что он здесь хозяин, а немцы говорили ему, что какой он, мол, хозяин, когда немцы главнее... Вот такой инцидент был тоже...
Окончание... Так мы и жили там до марта 1944 года, вплоть до нашего освобождения... Как-то утром к нам прибежали люди и сказали, что видели танки со звёздами. А к одной женщине ночью приходил сын – это была разведка Красной Армии. Но люди ещё как-то сомневались. Больше всего мы боялись того, что румыны уничтожат нас, когда будут убегать. Но в ту ночь, когда Красная армия стала наступать, румыны убежали настолько быстро, что никого не успели тронуть. Через пару дней пошли штрафные батальоны – оборванные, без формы. Мы никак не могли поверить, что это Красная Армия. А через несколько дней пошла регулярная армия. Они были в погонах, и мы их испугались, т.к. до войны военные ходили в петлицах, а о смене формы мы ничего не знали. Мы вышли за пределы гетто, свободно ходили по селу, общались с солдатами и радовались русской речи. Стали появляться солдаты-евреи. Они очень удивлялись тому, что мы спаслись, т.к. до сих пор не встречали выживших евреев на освобождённых территориях... Мы подождали, пока потеплеет, и где-то под Пасху пошли домой. Мы находились всего в 25 километрах от Каменки. Но это был уже другой жандармский округ. И тем, кто остались там, пришлось значительно хуже, чем нам. Мы вернулись домой. Наш дом был разрушен. Мы пошли в райисполком. Люди нас знали. Председатель помог нам с жильём... - У вас была большая семья. Вы что-нибудь знали о ваших родственниках в период войны? - Нет, в период войны мы ничего о них не знали. Когда мы уже вернулись, то узнали о гибели отца и сестры. Через некоторое время мы получили письмо на адрес сельсовета. Мой дядя, мамин младший брат, воевавший в Красной Армии, разыскивал нас. Вот так мы и связались с ним. Первое, что он мне прислал – это пара солдатских ботинок. Они, правда, были великоваты, но зато я уже мог выйти на улицу в грязь. До этого мне вообще нечего было надеть. Если еду мы хоть как-то ещё могли выменять или купить, то с одеждой была полная беда... - А что стало с теми родственниками, которые остались в Каменке? - Они все погибли... Моя бабушка, другие мамины родственники. Многих гнали по этапу. Люди умирали, замерзали, их расстреливали... - В период когда вас освободила советская армия, как к вам относились офицеры-неевреи?Не было ли проявления антисемитизма? - Нет, не было. К нам относились очень хорошо и даже с сочувствием. Мы не чувствовали неприязни. Был какой-то единый порыв. Мы были очень довольны свободой. А потом, когда уже стали мобилизовывать местное население, и они стали проходить через село, вот там уже были разные отщепенцы, которые ещё застали оккупацию. Они, до того, как приняли присягу, вели себя по разному. Некоторые были озлоблены, что их призывают в армию, ведь многие бежали из армии во время отступления. - А не чувствовали ли вы проявления антисемитизма со стороны местных жителей, когда вы вернулись в Каменку? - Нет, все притихли, многие боялись, ведь были суды. В Сороках, временной столице Молдавии (до освобождения Кишинёва), работал СМЕРШ. Судили старост, пособников румын, мародёров – их всех попересажали. И я помню, мама тоже выступала в суде как свидетель. - Что было после того, как вы вернулись в Каменку? - Мы начали потихоньку обустраиваться. Я пошёл в школу. Потом закончилась война. С каждым днём становилось легче, было снижение цен, потом отменили карточки. Я закончил семь классов, и поступил в техникум в Одессе. - Много евреев вернулось в Каменку? - Нет, очень мало, по сравнению с тем, что было до войны. Но потом начали возвращаться люди из эвакуации. И опять собралось много евреев. А потом люди потихонечку начали переезжать в города. Но наша семья осталась.
Брошенной разбитой техники в Буджакских степях было навалом где-то до конца 50-х годов. Потом все стали централизованно стягивать в кучи, грузить на платформы и отправлять на переплавку. Надеяться, что что-то осталось, малореально - это не Польша и Эстония с дремучими лесами и болотами.
Кишинёвское гетто 25 июля 1941 г. румынский комендант Кишинёва отдал приказ о создании гетто. Евреям были даны два дня на переселение. В гетто были также направлены евреи из окружающих местечек. С 5 августа евреи Кишинёва были обязаны носить отличительный знак — шестиконечную звезду. Гетто было обнесено простым дощатым забором, отсутствовала колючая проволока. Ограждение составляло 4 километра. На территории гетто были устроены даже аптеки, пекарни и небольшие овощные рынки. Однако, все это делалось для отвода глаз — согнанные в гетто евреи не подозревали о подготовленной им участи, и происходящее представлялось им всего лишь попыткой компактного проживания, или переселения. Спецификой кишиневского гетто было то, что оно по сути являлось местом концентрации еврейского населения перед депортацией. Гетто находилось в двойном подчинении - румынской и немецкой комендатур. К середине сентября, в гетто было переселено почти 12,000 человек. И уже в октябре того же 1941-го года, после расстрела значительной части узников, начались "марши смерти" (называемые официально "депортацией евреев в Транснистрию"). Немощные, заболевшие, слабые, просто не понравившиеся - были расстреляны в пути. До концентрационного лагеря в Одесской области дошло только несколько сотен человек. Пожалуйста, посмотрите мой фотоальбом с картами и фотографиями Кишинёвского гетто.
Та шо Вы там говорите? Есть молдавские села и на Кубани, так может отрезать им землицы, для объединения по самый Кавказ? Или Украину сдвинем по Прут, ведь сел украинских в Бессарабии тоже хватает.
Очень интересная статья Сергея Назарии Начало войны в Европе, успехи Германии в Польше и бездеятельность Англии и Франции усилили стремление Румынии дистанцироваться от них, и 8 сентября она объявила о своем нейтралитете. Вступление Красной Армии в Польшу привело к тому, что Бухарест вопреки действующему польско-румынскому договору заявил 18 сентября о своем нейтралитете в происходящих событиях7 и активизировал поиски союзника против Москвы среди великих держав. Для этого румынское руководство постоянно напоминало всем заинтересованным сторонам, что на Днестре оно защищает от большевизма не только себя, но и всю европейскую цивилизацию. Но поскольку и Англия с Францией, и Германия с Италией заняли уклончивую позицию, румынская элита продолжила свою политику балансирования. Более того, ещё 6 сентября на заседании Коронного совета, К. Арджетояну заявил, что от разразившегося конфликта выиграет в первую очередь Советский Союз, поэтому Румынии следует установить нормальные отношения с Россией[9]. Правда для этого ничего конкретного сделано не было. Среди румынских политиков лишь проживающий за границей Н. Титулеску выступал за реальное сближение с восточным соседом, однако его мнение было проигнорировано. На практике Румыния всё более и более сползала под германское влияние. С этой целью член Коронного совета и один из крупнейших румынских промышленников И. Джигурту был направлен в Берлин под видом частного визита. 9 сентября он был принят Герингом, которого заверил, что Германия может доверять Румынии, так как последняя нужна рейху, чтобы «сдерживать Россию». «3 ноября Румыния вновь пыталась выяснить у Англии и Франции, распространяются ли их гарантии на Бессарабию, шантажируя их возможностью сближения с Германией. 14 декабря Англия заявила, что гарантии распространяются на Бессарабию в том случае, если Румынии немедленно поможет Турция и если Италия не будет препятствовать этой помощи... Франция присоединилась к такому ответу... Вместе с тем 15 декабря Румыния просила Англию сохранить её ответ в тайне, поскольку его разглашение могло бы толкнуть СССР на насильственное решение Бессарабского вопроса. Попытки Румынии получить гарантированную поддержку против СССР со стороны соседей также не принесли результатов. Союзники по балканской Антанте не были заинтересованы втягиваться в советско-румынский конфликт. Венгрия и Болгария стремились реализовать собственные территориальные претензии к Румынии. Италия рассчитывала продолжить сближение с Венгрией и ограничилась общими обещаниями. В ответ на постоянные запросы румынского руководства относительно возможности советской агрессии, Германия, добивавшаяся стабилизации цен на нефть, 8 февраля 1940 г. ответила, что положение Румынии её не беспокоит, поскольку она не предвидит никакой русской агрессии. 29 марта 1940 г. В.М. Молотов на сессии Верховного Совета СССР заявил, что «у нас нет пакта о ненападении с Румынией. Это объясняется наличием нерешенного спорного вопроса о Бессарабии, захват которой Румынией Советский Союз никогда не признавал, хотя и никогда не ставил вопрос о возвращении Бессарабии военным путем». Это заявление вызвало в Румынии определенное беспокойство. Уже 30 марта румынский премьер-министр Г. Тэтэреску уведомил Германию о необходимости дальнейшего перевооружения румынской армии и просил повлиять на Москву, чтобы она не претендовала на Бессарабию. На это был получен ответ, что отношения с Румынией будут зависеть от выполнения ею своих «экономических обязательств перед Германией». При этом, как уже отмечалось, румынские власти пытались блефовать в глазах иностранцев, выставляя себя в качестве защитников Европы от большевизма. В частности в беседе с итальянским посланником в Бухаресте, министр иностранных дел Румынии Г. Гафенку отмечал, что на Днестре Румыния защищает от советской экспансии не только Бессарабию, но и остальную часть Балкан. А Карл II 7 января 1940 г. заявил в Кишинёве, что он будет защищать Бессарабию самоотверженно и никому и никогда её не уступит. С началом второй мировой войны происходит определённая эволюция и советско-румынских отношений. Румынские и прорумынские историки истолковывают её как целенаправленную политику СССР, направленную против Румынии. Так, к примеру, И. Шишкану приходит к выводу, что «после подписания советско-германского пакта и секретного дополнительного протокола, отношение СССР к Румынии эволюировало в сторону рассчитанной и постоянно усиливающейся враждебности. 5 декабря 1939 г. заместитель наркома иностранных дел В.П. Потёмкин в беседе с французским послом в Москве Наджиаром отметил, что Одесса, с потерей hinterlandа Бессарабия, превратилась в „мертвый порт”».
В таких условиях, к середине 1940 г. усиливается прогерманская ориентация внешней политики румынских правящих кругов. Более того, немцам был выгоден иррациональный страх румынской олигархии по отношению к СССР и усиление её антисоветского курса, так как на этом Бухарест привязывался ещё теснее к Берлину. Так например, заявляя румынским правящим кругам, что постоянно «заступается» за Румынию в Москве, Германия добивалась постоянных уступок во взаимоотношениях с румынской стороной. Ещё 28 марта 1940 г. германские дипломатические представители в Бухаресте Фабрициус и Клодиус объясняли своим шефам в Берлине, что благодаря такой линии, Германия покупает румынскую нефть по цене на 150% дешевле чем на мировом рынке. В результате этой политики, 28 мая с Германией был заключён «нефтяной пакт», в следствие чего вермахт получил серьёзнейшую сырьевую базу. Тогда же Коронный совет принял решение предложить Германии дружбу и добиваться политического союза с ней. Одновременно румыны опасались оккупации своей страны немцами. В начале того же месяца Карл II через своего эмиссара обратился в Берлин с просьбой «помочь возвести оборонительную стену на востоке» на советско-румынской «демаркационной линии». Тогда же король принял Фабрициуса и заявил ему, что будущее Румынии зависит только от Германии. 22 мая министр иностранных дел Гафенку обратился с той же просьбой к германскому послу в Бухаресте, однако последний посоветовал ему урегулировать румыно-советские отношения мирными средствами. Вскоре Гафенку подал в отставку и на его место был назначен Джигурту, откровенный сторонник теснейшего сближения Румынии с Германией. «Гитлеровская Германия, однако, не спешила ответить положительно на румынские предложения». Вот как комментировал эту политику (правительства Тэтэреску) и её последствия вице-председатель Совета министров и министр иностранных дел Румынии Г. Тэтэреску 14 августа 1946 года на Парижской мирной конференции: «После военных событий мая и июня 1940 г., кучкой авантюристов и предателей, вопреки своим постоянным национальным интересам, Румыния была втянута в войну гитлеровской Германии против Советского Союза и западных союзников». Таким образом, в 1946 году, устами одного из своих виднейших представителей, румынская политическая элита признавала, что внешнеполитическая линия Бухареста шестью годами ранее была в корне ошибочна и даже антинациональна. Однако, вернёмся в 1940 год. Мельтюхов М.И. пишет в связи с этим: «Война в Западной Европе потребовала от Румынии пересмотра внешней политики в пользу большего сближения с единственным возможным в то время противником СССР Германией. Уже 28 мая 1940 г. между Румынией и Германией был подписан новый торговый договор, согласно которому предполагалось увеличить поставки нефти Берлину на 30% в обмен на обеспечение румынской армии современным вооружением. Румынское руководство стало настойчиво предлагать Германии сотрудничество в любой области по её желанию. На новые румынские запросы о действиях Германии в случае „агрессии советской России” 1 июня 1940 г. последовал ответ, что проблема Бессарабии Германию не интересует – это дело самой Румынии».
Но румыны продолжали настаивать перед немцами на своём антисоветском и прогерманском курсе. Так, 20 июня премьер Тэтэреску передал Фабрициусу ноту, в которой предлагал свою страну в качестве верного союзника рейха, говоря о всегда существовавшей общности интересов между двумя государствами. Он отмечал, что мощь Румынии является гарантией того, что она будет в состоянии выполнить свою роль защитника Днестра и устья Дуная. О том же, даже в беседе с американским посланником Ф. Гюнтером 24 июня говорил и Джигурту, заявив, что «Румыния надеется получить в ближайшее время большое количество немецкого оружия, при помощи которого она сможет в течение не менее 4-х месяцев вести войну с СССР. Румынский министр иностранных дел заявил также, что надеется на помощь итальянской авиации». Фабрициус сообщал в Берлин, что в Бухаресте надеялись, что после скорой победы на Западе, Германия будет «сдерживать» Советский Союз. Министр иностранных дел даже заявил ему о их готовности вернуть СССР часть Бессарабии в границах 1856 г., но не пускать его к Дунаю[24]. В этой связи советские историки Борис Колкер и Изяслав Левит пришли к выводу, что «заявление Джигурту лишний раз доказывало, что румынские правящие круги сознавали обоснованность требований Советского Союза на возвращение ему Бессарабии, но стремились любыми средствами уклониться от их удовлетворения или по крайней мере их урезать». Естественно, в сложившейся международной ситуации, когда в результате гитлеровского наступления на Запад Франция и Англия надолго выходили из игры и в то же время основные силы вермахта были пока скованы на западе Европы, Советский Союз посчитал весьма разумным использовать данное положение с целью мирного разрешения Бессарабского вопроса. «Конкретные советские военные приготовления к решению Бессарабского вопроса, – отмечает Мельтюхов М.И., – начались 9 июня 1940 г., когда Военные советы КОВО и ОдВО получили директивы наркома обороны ОУ/583 и ОУ/584, согласно которым им была поставлена задача привести войска в состояние боевой готовности по штатам мирного времени без подъема приписного состава, сосредоточить их на границе с Румынией и подготовить операцию по возвращению Бессарабии. Для руководства операцией на базе управления КОВО было создано управление Южного фронта (командующий – генерал армии Г.К. Жуков)... 13 июня с 13.20 до 14.30 часов в Кремле состоялось совещание высшего военно-политического руководства, на котором... речь шла о подготовке операции против Румынии... Для выполнения правительственного задания было разработано два варианта операции. Первоначально оперативный план предусматривал ситуацию, когда Румыния не пойдет на мирное урегулирование территориального вопроса и потребуется ведение полномасштабных военных действий». Одновременно, против расположенной у советских границ румынской группировки в составе 36-38 пехотных и 4 кавалерийских дивизий, 5 горнострелковых и одной моторизованной бригад, поддержанных 658 боевыми самолётами, командование Красной Армии сконцентрировало 5, 9 и 12 общевойсковые армии, имеющие в своём составе 32 стрелковые, 2 мотострелковые и 6 кавалерийских дивизий, 11 танковых и 3 воздушно-десантных бригад, 30 артиллерийских полков и 4 артиллерийских дивизиона – всего 637 тыс. чел., около 9,5 тыс. артиллерийских орудий и миномётов, около 2,5 тыс. танков, 359 бронетранспортёров и более 28 тыс. автомобилей. Группировка ВВС Южного фронта объединяла 21 истребительный, 12 среднебомбардировочных, 4 дальнебомбардировочных, 4 легкобомбардировочных, 4 тяжелобомбардировочных авиаполка и к 24 июня насчитывала 2 160 самолетов. Советская сторона и не скрывала своих приготовлений на левобережье Днестра, о чём румынам было хорошо известно. Параллельно с вышеизложенным, Советское правительство предприняло и дипломатические усилия по окончательному разрешению территориального спора с Румынией. 23 июня оно предупредило германское правительство о своих намерениях в отношении Бессарабии и Буковины. Как видно из информации Шуленбурга в Берлин, Молотов заявил ему, что «решение бессарабского вопроса не терпит дальнейших отлагательств... Советское правительство ещё старается разрешить вопрос мирным путём, но оно намерено использовать силу, если румынское правительство отвергнет мирное соглашение». Однако «для фюрера, – утверждает Фл. Константиниу, – стало неприятным сюрпризом, то что 23 июня 1940 г. В.М. Молотов проинформировал германского посла в Москве графа фон Шуленбурга о том, что Советский Союз потребует от Румынии уступить Бессарабию и Буковину». В конечном итоги немцы согласились с вхождением в состав СССР кроме Бессарабии, ещё и северной части Буковины.
Подробно данная ситуация описана в уже неоднократно цитированной работе Мельтюхова М.И.: «Военная подготовка решения Бессарабского вопроса сопровождалась соответствующей дипломатической деятельностью Москвы. 21 июня 1940 г. советский полпред в Бухаресте в беседе с румынским министром иностранных дел в ответ на реплику последнего о путях улучшения советско-румынских отношений заметил, что в первую очередь следует урегулировать нерешенные политические вопросы, в частности вопрос о Бессарабии. Однако румынская сторона не стала развивать эту тему... 20 июня итальянский посол в Москве А. Россо заявил Молотову о стремлении итальянского правительства развивать отношения с СССР в духе договора о дружбе, ненападении и нейтралитете 1933 г. и помочь урегулированию спорных вопросов на Балканах мирным путем. В ответ Молотов заявил, что СССР стоит за урегулирование Бессарабского вопроса „мирным путем, если, конечно, он не будет затягиваться без конца”. Эта беседа стала первым намеком для германского посольства в Москве на возможные действия СССР в отношении Румынии. В беседе с Молотовым 23 июня Шуленбург подтвердил, что, по мнению Германии, „соглашение о консультации” согласно пакту о ненападении „распространяется и на Балканы”. Выяснив, что Германия подтверждает прошлогоднее соглашение о Бессарабии, Молотов сообщил Шуленбургу решение советского правительства по Бессарабскому вопросу. „Советский Союз хотел бы разрешить вопрос мирным путем, но Румыния не ответила” на советское заявление от 29 марта 1940 г. Теперь советское правительство „хочет поставить этот вопрос вновь перед Румынией в ближайшее время. Буковина, как область, населенная украинцами, тоже включается в разрешение Бессарабского вопроса. Румыния поступит разумно, если отдаст Бессарабию и Буковину мирным путем... Если же Румыния не пойдет на мирное разрешение Бессарабского вопроса, то Советский Союз разрешит его вооруженной силой. Советский Союз долго и терпеливо ждал разрешения этого вопроса, но теперь дальше ждать нельзя”. Шуленбург указал на важность для Германии экономических поставок из Румынии и просил советское правительство не предпринимать никаких решительных шагов, пока не будет обозначена позиция Германии. Молотов ещё раз подчеркнул срочность вопроса и заявил, что советское правительство ожидает поддержки со стороны Германии. Со своей стороны СССР обеспечит охрану экономических интересов Германии в Румынии. 23 июня вечером Молотов уведомил Шуленбурга, что „советское правительство будет ожидать ответа германского правительства до 25 июня включительно”. 24 июня Риббентроп составил для Гитлера меморандум, в котором указал, что в соответствии с секретным протоколом от 23 августа 1939 г. Германия декларировала свою политическую незаинтересованность в Бессарабии, относительно экономической заинтересованности Германии на Юго-Востоке Европы советское правительство было должным образом уведомлено. В тот же день Риббентропу были переданы соображения статс-секретаря германского МИДа Э. фон Вайцзеккера, который предложил приложить усилия для мирного урегулирования вопроса в смысле удовлетворения претензий СССР... Румынии же необходимо указать, что Германия поддержит советские требования... 26 июня в беседе с советским полпредом в Риме министр иностранных дел Италии Г. Чиано, сославшись на сведения о намерениях СССР „разрешить военным путем вопрос о Бессарабии”, информировал Москву, что Италия „целиком признает права СССР на Бессарабию”, но заинтересована в мирном решении этого вопроса. При этом итальянская сторона выразила готовность вместе с Германией „посоветовать Румынии принять советские предложения”. 27 июня Москва дала согласие на это итальянское предложение. В 21.00 25 июня Шуленбург сообщил Молотову следующий ответ Берлина: „1. Германское правительство в полной мере признает права Советского Союза на Бессарабию и своевременность постановки этого вопроса перед Румынией. 2. Германия, имея в Румынии большие хозяйственные интересы, чрезвычайно заинтересована в разрешении Бессарабского вопроса мирным путем и готова поддержать Советское правительство на этом пути, оказав со своей стороны воздействие на Румынию. 3. Вопрос о Буковине является новым, и Германия считает, что без постановки этого вопроса сильно облегчилось бы мирное разрешение вопроса о Бессарабии. 4. Германское правительство, будучи заинтересованным в многочисленных немцах, проживающих в Бессарабии и Буковине, надеется, что вопрос об их переселении будет решен Советским правительством в духе соглашения о переселении немцев с Волыни”. Германия высказала заинтересованность в недопущении „превращения Румынии в театр военных действий”. Молотов выразил признательность германскому правительству за его понимание и поддержку советских требований и заявил, что СССР также желает мирного решения вопроса; пожелания Германии относительно проживающих там немцев будут учтены, так же как и экономические интересы рейха. По вопросу о Буковине Молотов заявил, что она „является последней недостающей частью единой Украины и что по этой причине советское правительство придает важность решению этого вопроса одновременно с бессарабским”, но, как отметил Шуленбург, вполне возможно некоторое изменение советских требований. 26 июня Молотов вновь беседовал с Шуленбургом и заявил, что советские требования „ограничиваются северной частью Буковины с городом Черновицы”, и добавил, что советское правительство ожидает поддержки Германией этих требований. Когда Шуленбург заметил, что вопрос решился бы легче, если бы СССР возвратил Румынии золотой запас румынского Национального банка, вывезенный в Москву в 1916 г. Молотов ответил, что об этом не может быть и речи, так как Румыния достаточно долго эксплуатировала Бессарабию. Относительно дальнейших действий Молотов сообщил, что он передаст требования СССР румынскому посланнику в Москве в ближайшие дни и ожидает от Германии поддержки в удовлетворении этих требований, если Румыния не хочет войны». В тот же день в 10 часов вечера министр иностранных дел СССР В.М. Молотов предъявил румынскому правительству ноту, в которой потребовал уступить Бессарабию («населённую главным образом украинцами» – это грубая фактологическая ошибка, так как основное население края составляли молдаване) и Северную Буковину в течение 24 часов. В ответе Молотову посланник Дэвидеску пытался оспорить советские аргументы, однако это не произвело на наркома никакого впечатления. Уже 28 июня эти территории вошли в состав Советского Союза. Карл II обратился за помощью к Германии, но не получил её, т.к. Гитлер был ещё не готов к войне против СССР, а в соответствии с пактом Молотова-Риббентропа немцы уже заверили советское правительство в «отсутствии интереса» в отношении Бессарабии. Румынские власти обратились и к своим турецким, греческим и югославским союзникам, однако и с их стороны не получили никаких гарантий помощи в случае военного столкновения с СССР.
26 июня в 22.00, – отмечает Мельтюхов, – Молотов вручил румынскому посланнику Г. Дэвидеску ноту советского правительства... Получив советскую ноту, румынское правительство обратилось за поддержкой к Италии, Германии и союзникам по Балканской Антанте. Кроме того, от Рима и Берлина требовалось оказать сдерживающее влияние на Венгрию и Болгарию. С утра 27 июня в Румынии была объявлена мобилизация, а в 10.30 Риббентроп передал в Бухарест инструкцию своему послу, в которой предлагал заявить министру иностранных дел Румынии: „советское правительство информировало нас о том, что оно требует от румынского правительства передачи СССР Бессарабии и северной части Буковины. Во избежание войны между Румынией и Советским Союзом мы можем лишь посоветовать румынскому правительству уступить требованиям советского правительства”. Схожие ответы были получены от Италии и стран Балканской Антанты. Обсуждая варианты действий в данной ситуации, в Бухаресте решили попытаться затянуть время, вступив в переговоры с СССР». В этой связи известный германский историк А. Хилльгрубер отмечает, что «политически, в бессарабском вопросе Румыния оказалась в полной изоляции». А румын И. Константин делает вывод, что «и Берлин, и Рим дали „зелёный свет” Московскому правительству для аннексии Бессарабии и разрушения таким образом территориальной целостности Румынии». Интересна и позиция в этом вопросе известного израильского историка Габриэля Городецкого: «Получив ультиматум, король Кароль, буквально в бешенстве, вызвал германского посла во дворец. Однако бесконечные интриги короля лишили его всякого уважения в глазах всех великих держав. Риббентроп прямо обвинил его в натравливании одной воюющей стороны на другую, когда он сначала получил английские гарантии, а потом искал поддержки у Германии, после того как её превосходство стало очевидным. К своему ужасу, король обнаружил, что итальянцы тоже сочувствовали претензиям русских. В конце концов он попытался заручиться поддержкой англичан, мрачными красками рисуя советскую угрозу Проливам. Он призывал Черчилля действовать, „как лорд Солсбери и мистер Дизраэли, когда Бессарабия перешла в другие руки в 1878 г.” Но в Лондоне к подобным намекам отнеслись как к „желанию румын в настоящий момент напугать нас до дрожи замыслами русских”». А вот как комментируют англосаксонскую позицию румынские историки В. Фл. Добринеску и И. Константин: «Английская реакция на аннексию Бессарабии, Северной Буковины и района Герца выразила безразличие и пассивность... В то драматическое для румынского народа время, Англия нашла „оправданными” советские и болгарские претензии на важнейшие части румынской территории и желала румыно-венгерского столкновения, которое де-факто вывело бы СССР к Карпатам и спровоцировало бы советско-германский конфликт... Реакция американских властей в отношении трагических событий, свалившихся на Румынию в конце июня 1940 года, выразилась в „молчаливом согласии”, что не могло не повлиять и на общественное мнение этой страны». И. Константин осведомляет читателя, что «вся английская пресса, – информировал Бухарест В.В. Циля, – „приветствует успех русской дипломатии в отношении вступления в Румынию”. Эти публикации пришли к выводу, что данная акция „не имеет антианглийской направленности, а, напротив, будет иметь катастрофические последствия для Германии и Италии, если возрастёт русское влияние на Балканах”. Такие газеты как „New Chronicle” и „Daily Herald” считали „справедливыми” претензии Советского Союза к Румынии». Коронный совет Румынии в этих условиях решил проигнорировать советы «оси» уступить Бессарабию и предложил Москве двухсторонние переговоры. Молотов ответил на это румынскому послу, что такой ответ является неудовлетворительным. Тогда Дэвидеску разъяснил, что ответ его правительства следует рассматривать как утвердительный. Советский министр вручил румынскому правительству вторую ноту, в которой потребовал в течение четырёх дней, начиная с 1400 28 июня 1940 г., очистить Бессарабию и Северную Буковину от румынской армии и администрации. В деталях события описываются в уже известной работе российского историка Мельтюхова: «В 2300 27 июня в Москве был получен ответ Бухареста, в котором румынское правительство заявляло, „что оно готово приступить немедленно, в самом широком смысле к дружественному обсуждению, с общего согласия, всех предложений, исходящих от Советского правительства”. Румыния просила „указать место и дату” будущих переговоров, делегаты на которые с румынской стороны будут назначены после ответа из Москвы... Однако все попытки румынского дипломата договориться о будущих переговорах были безуспешны, поскольку, как заявил Молотов, „сейчас речь идет о вопросах политических, а не технических”. Советская сторона предложила немедленно подписать соглашение о том, что 28 июня „советские войска должны занять определенные пункты” и за 3-4 дня всю остальную территорию. Соответственно Румыния должна гарантировать сохранность предприятий, железных дорог, аэродромов, телеграфа и телефона, государственного и частного имущества, а позднее „советско-румынская комиссия сможет договориться о деталях реализации намеченных мероприятий”. Дэвидеску отказался подписывать соглашение, сославшись на отсутствие у него необходимых полномочий. Тогда несколько позднее ему была передана новая советская нота, в которой отмечалась неопределенность ответа румынского правительства, „ибо в нем не сказано прямо, что оно принимает предложения Советского правительства о немедленной передаче Советскому Союзу Бессарабии и северной части Буковины”... В Бухаресте продолжали обсуждение сложившейся обстановки, не исключая и возможности военного сопротивления СССР. Однако поздно вечером 27 июня, реально оценив военные возможности Румынии и опасаясь социальных потрясений в случае войны с СССР, Коронный совет 27 голосами против 11 решил согласиться на уступку требуемых СССР территорий. Как позднее заявил в парламенте Тэтэреску, „мы решили отступить из Бессарабии и Верхней Буковины, чтобы спасти сегодня румынское государство и уберечь от опасности будущее румынской нации”». Вот как сквозь призму собственных эмоций воспринимал в своих воспоминаниях обсуждаемую в ходе двух Коронных Советов проблему Карл II: «Эта весть ошарашила меня как ударом дубины и возмутила меня безмерно. Это ужасно... При любом риске, ...необходимо сопротивляться... Я решительно за сопротивление, Джигурту не представляет его возможным, а Тэтэреску колеблется, всё более склоняясь к уступкам. Наше положение осложняется тем, что нет гарантий безопасности на границах с Венгрией и Болгарией и рискуем оказаться в крайне критической ситуации, если будем атакованы с трёх направлений. И всё же, как сюзерен этой страны, не могу представить уступку территорий, решительно являющихся по сути и исторически румынскими. Аргумент СССР, требующего север Буковины в качестве слабой компенсации за 22 года румынской оккупации Бессарабии, является просто смешным». Сергей Назария - доктор политических наук, руководитель Центра стратегического анализа и прогноза «EST-VEST», Республика Молдова
Интервью с Ceban Petru Illarion Родился я в 1923 году. В то время мое родное село Глиное ныне Единецкого района входило в жудец Хотин Румынского Королевства. Расскажите, пожалуйста, о жизни вашей семьи до войны. У нас была обычная семья – родители и четверо детей: трое братьев и сестра. Родители были обычные крестьяне, которые жили за счет своего хозяйства. У нас было около двенадцати гектаров земли, держали пару коров, лошадей, около 50 овец, птицу. По меркам вашего села такой уровень достатка считался каким? Думаю, что мы жили средне. А может быть и зажиточно, но ни в коем случае не богато. Дом, например, у нас был самый обычный, всего три комнаты. Только в одной комнате был дощатый пол, а в остальных глиняный. Можете как-то охарактеризовать жизнь при румынах? Лично я вспоминаю то время очень хорошо. Потому что жизнь в селе текла спокойно и размеренно, почти не было преступности. Самое большое преступление – воровство курицы или гуся. В таком случае как ваша семья восприняла приход Красной Армии в 1940 году? Спокойно. Дело в том, что мой отец был настроен пророссийски. Он ведь в 1-ю Мировую воевал в русской армии, насколько я понял в каваллерии, правда, потом попал в плен.... Так что отец тепло относился к России, и оставался верен царю, поэтому не воспринял революцию. Но когда он услышал разговоры, что Бессарабия может вернуться в лоно России, то воспринял это спокойно. 28-е июня 1940 года помните? Конечно, помню, ведь мне уже было шестнадцать лет. В то время я учился в Сучаве, но на летние каникулы приехал домой. Наш дом находился недалеко от въезда в село, поэтому мы прекрасно все видели. Никакие армейские части в село не приезжали, зато из Единец прибыла целая группа пропагандистов и агитаторов. С музыкой и красными флагами, кто пешком, кто на велосипедах. Насколько я понимаю, часть из них была из той самой подпольной группы комсомольцев, которая действовала у нас в районе при румынах. Они, например, занимались тем, что поджигали богатые хозяйства. Помню, так они сожгли дом одного богатого еврея, который имел около ста гектаров земли. А в Единцах после их поджога сгорела целая улица самых лучших домов. Насколько я помню, этих комсомольцев воглавлял некто Бабич. А в целом, как люди в вашем селе восприняли приход Советской власти? Кто-то, например, представители нацменьшинств: украинцы, русские, обрадовались. Ведь при кузистах их начали всячески притеснять. Особенно несладко пришлось евреям. В нашем селе жило пять еврейских семей: Хайма Рейз, Шейва, Дуйя, еще кто-то. Один из них был портным, а остальные держали лавки. Так кузисты на их домах нарисовали шестиконечные звезды, били окна камнями. Но думаю, что большая часть наших односельчан никак не отреагировала, просто потому что люди не знали чего ждать от новой власти. А поняли очень быстро. Примэрию реорганизовали в сельсовет и почти сразу стали агитировать организовать колхоз. И первыми записались те, кто ничего не имел, но поскольку колхозу нужны и земля, и скот, и имущество, то стали склонять и остальных крестьян. Но вы поймите и логику тех, кто своим тяжелым трудом заработал какой-то достаток, а тут их заставляют объединяться, а фактически делиться с бедняками. Конечно, люди, и мой отец в том числе, были против такого «колхоза». Помню, как папа однажды сказал: «Да, это не те старые добрые русские, а совсем другие…» Но пока спорили, уговаривали, прошел год и началась война. А аресты проводились? Арестов по-моему не было, но несколько семей, в том числе и моей первой учительницы, выслали в Сибирь. Дали им короткий срок собрать все самое необходимое и отвезли на станцию. Там семьи разделяли: мужчин в одну сторону, женщин и детей в другую. Если не ошибаюсь, всех их отправили в Ханты-Мансийский округ. А вот в Брынзенах, где я учился в сельскохозяйственном техникуме, произошел такой случай. Когда пришла советская власть, то в районе Сорок что ли в большом помещичьем хозяйстве агрономом назначили сына бывшего владельца. Если не ошибаюсь Пынзару была его фамилия. Но он не хотел работать на новую власть и решил сбежать в Румынию. Пришел в Брынзенах к своему то ли другу, то ли просто знакомому Волосененко, и видимо говорил с ним о том, как лучше перебраться через Прут. Но этот Волосененко уже стал комсомольским активистом и он пошел к директору, и все рассказал. За Пынзару тут же приехали, арестовали, связали, и на санях повезли в район. Но тот каким-то образом сумел развязаться и побежал к Пруту. Даже успел выбежать на лед, но Волосененко все-таки сумел догнать его. Этот Волосененко потом был известным активистом, председателем колхоза, но я считаю, что он взял тяжкий грех на душу, ведь люди говорили, что Пынзару расстреляли… Насколько неожиданным для вас оказалось начало войны? Все-таки мы жили недалеко от границы и по каким-то косвенным признакам люди понимали, что все к этому и идет. Например, еще когда в сентябре 39-го отец отвез меня на телеге в Черновцы, чтобы я оттуда на поезде уехал в Сучаву, то оттуда было слышно канонаду в Польше и даже видно зарево, и видимо поэтому среди людей ходили разговоры, что война будет распространяться и дальше. А у нас в округе, незадолго до войны появилось, как никогда, много волков. Потом оказалось, что они появились из-за Прута, где уже началось сосредоточение румынских и немецких войск. К тому же и на нашей стороне к границе стали подтягивать войска. Например, в Брынзенах расположилась какая-то часть, и в двух местах на окраине села установили по четыре пушки. Так что мы догадывылись, что скоро начнется война. Скажу больше, мы понимали, что она начнется со дня на день.
Каким вам запомнилось начало войны? В окрестностях вашего села, например, шли бои? Если я ничего не путаю, бои шли только у самой границы, а у нас в в округе боев не было. Но по моим ощущениям румыны пришли очень быстро. Помню, в Брынзены первой вошла какая-то кавалерийская часть. Но какой-то массовой радости не было, все-таки люди боялись войны. А как ваша семья восприняла возвращение румынской власти? Не только наша, но и многие другие восприняли это с радостью. Потому что и отец и мать очень плохо относились к новым руководителям, да и вообще, советская власть не оправдала их надежд. Особенно их возмущало, что людей против их воли загоняли в колхозы. Отличались ли пришедшие в 41-м румыны от уходивших в 40-м? Мне кажется, не отличались и в целом жизнь потекла своим чередом, как до 40-го года. Все было спокойно, люди работали на земле. Правда, насколько я вспоминаю, из-за того, что толком не было ни газет, ни радио, люди очень мало знали о ходе войны. А вот, допустим, вы знали, что всех евреев поголовно уничтожают? Конечно, ходили всякие разговоры, слухи, но точной информации у нас не было, потому что перед нами никто не отчитывался и ничего не докладывал. В нашем селе, например, евреев не убивали. Видимо, они все-таки успели уехать, потому что после войны я слышал разговоры, что две из тех пяти еврейских семей, вернулись, но не в Глиное, а в соседние села. И точно знаю, что двое сыновей Хайма Рейза вернулись и жили в Единцах. А вот в Брынзенах одного владельца магазина расстреляли в лесу. Румыны. А его семью, у него было две дочери, привлекали на строительство дороги. А вы сами чем занимались во время войны? Два года я проучился в Кишиневе в агро-индустриальном лицее. Там готовили специалистов по промышленной переработке сельхозпродукции: подсолнечник в масло, свеклу в сахар, шкур в кожу. Учеба была платная, но при этом дисциплина была очень строгая. А в начале 3-го курса, в октябре 43-го, меня призвали в армию. Поехал домой, собрался, и через два дня прибыл в Хотин на сборный пункт. . . . . . . . . . . . . . . . . . . За время учебы в училище (школе младших командиров в Сибиу) вам удалось составить свое впечатление от Румынии: какие там люди, уровень жизни по сравнению с Молдавией? Когда мои родители уехали в Румынию, то как беженцев их определили в село у города Рымникул-Вылча. ...Однажды я съездил к ним. Доехал до Слатины, а оттуда пошел пешком. Шел через села и видел, что в общей массе дома у них были хуже чем у нас. В основном села были бедные, большинство домов покрыты соломой. Я тогда впервые увидел, что у них в сенях стояла вроде как плита, в которой они пекли хлеб, но уж очень примитивная. Над огнем было отверстие, которое накрывалось предметом напоминающим колокол. Даже у нас в Бессарабии такого уже не было. А вы можете что-то рассказать об отношениях между румынами и немцами? Все понимали, что отношения были не очень хорошие, но это не афишировалось. Помню, уже как-то после войны на стадионе рядом со мной сидела группа ребят постарше. Я слышал их разговор, они делились воспоминаниями, как на фронте немцы относились к ним. Кто-то из них, например, рассказывал, что когда во время отступления кто-то из румын пытался залезть в немецкий транспорт, то немцы его сразу выкидывали. Также поступали и с румынскими отпускниками, их просто не брали в свой транспорт. Хотелось бы узнать о вашем отношении к маршалу Антонеску. Как относились тогда и как сейчас? И в то время относился хорошо, да и сейчас считаю, что это был по-настоящему крупный государственный деятель. В таком случае, хотелось бы узнать, как вы восприняли указ Михая I о переходе Румынии на сторону антигитлеровской коалиции? Нормально восприняли, никто не возмущался. Можете рассказать, как это происходило? Еще где-то в марте, чтобы спасти город от разрушительных бомбардировок, по указу короля, наверное, Сибиу был объявлен «городом свободным от войск», и все училище передислоцировали за 40 километров в два села: Себешел и Сэсчори. Это у шоссе, которое идет на Алба-Юлию. А уже оттуда нас вывели в летние лагеря вблизи крупного села Оарда-де-Сус, вот в этом селе нас и застал указ. Вечером 23-го августа после изнурительной копки траншей вернулись в расположение, но все настолько устали, что даже не пошли ужинать, а сразу легли спать. И в это время из штаба прибыл офицер связи и сообшил нашему командиру, что объявляется тревога №1. Нас тут же подняли и повели в центр села. Там на площади у церкви всю нашу школу построили, вышел командир 2-го взвода из нашей роты и объявил, что согласно указа короля Румыния переходит на сторону антигитлеровской коалиции. И добавил: «До сих пор нас немцы учили воевать, а сейчас мы должны воевать против них. Освободим свою страну!», что-то в таком роде. И тут же нам приказали пойти получить оружие и боеприпасы. А наш командир взвода был единственным среди офицеров училища, который окончил военное училище в Германии. Естественно он отлично знал немецкий язык, поэтому именно ему приказали решить вопрос с группой немецких инструкторов. Он сформировал команду из нескольких человек, в которую включил и меня, и мы пошли к немцам. Приходим к ним, а они по какой-то причине ничего не знали. Отдыхали себе спокойно, играла музыка. Наш командир с двумя солдатами подошел к ним, поприветствовал и объявил: «… согласно указа короля все немцы должны покинуть Румынию в течение 24 часов!» И я лично видел, что немцы были в полном недоумении, никак не могли поверить в услышанное, но вели себя спокойно. На второй день они сели в машины и уехали. Где-то рядом находился аэродром, так немцы там оставили сколько-то самолетов, а их перекрасили и стали летать. Мы даже смеялись по этому поводу. А как положенное время истекло, мы начали арестовывать немцев. До сих пор не понимаю почему, но многие из них ничего не знали. А может, считали, что на них приказ не распространяется. Помню, одного арестовали, когда он спокойно себе шел на службу. А потом меня включили в группу во главе с тем же офицером, и приказали поехать арестовать немцев. Оказывается, в лесном массиве недалеко от Сибиу осталась немецкая передвижная радиостанция. Приехали на место, окружили ее и стали кричать «Ура!» Заходим, а немцы в полном недоумении, ничего не могли понять. Мы их арестовали, привезли в расположение нашей части, но мне запомнилось, что немцы плакали от обиды и чувства что их предали... После этого указа пришлось давать какую-то новую присягу? Нет, никакой новой присяги не принимали. Никто не дезертировал из-за несогласия с этим указом? Нет, такого не было, но когда потом вышел приказ о том, чтобы всех бессарабцев служивших в румынской армии, если они выскажут такое желание, распустить по домам, то очень многие воспользовались им и уехали домой. Остались только я и еще один парень. Если не секрет, почему вы решили не возвращаться домой? Дело в том, что когда началась война и пришли румыны, то примаром (руководителем администрации) нашего села они назначили моего отца. Он проработал на этой должности два года, но когда линия фронта стала приближаться, понял, что советская власть его за это по головке не погладит. Так потом и вышло… Поэтому после того как летом 44-го отец с мамой уехали в Румынию, ехать мне было просто некуда. С этим парнем мы обратились к командиру батальона с просьбой остаться в училище: «Мы присягали королю, и хотим остаться до конца!» Он пожал нам руки и разрешил. ...по возвращении в полк нас всех разделили на две категории: резервистов и действующих. И резервистам сказали – «Вы свободны!», а поскольку я попал в эту категорию, то решил вернуться домой. К тому времени в Румыниии находилось очень много беженцев из Бессарабии, но власти не могли их обеспечить ни жильем, ни работой, поэтому всем желающим было предложено вернуться на родину. Наши родители тоже так помыкались-помыкались, и вернулись домой в апреле 45-го, а я в мае. Но перед возвращением я виделся там с отцом и он предчувствовал, что дома с ним поступят плохо. Так и оказалось… Как только он вернулся, его сразу арестовали и осудили на 10 лет… Отбывал срок где-то в Куйбышевкой области, и потом мы получили справку, что умер в заключении в 1953 году…
...27 июня 1940 года интеллектуалы Кишинева собрались перед кафедральным собором. Что делать? Ультиматум есть ультиматум (26 июня 1940 года Советский союз предъявил Румынии ультиматум с требованием о возвращении Бессарабии, а также передаче Северной Буковины в состав СССР, и Румыния была вынуждена отвести из этих областей свои войска — прим. сост.). Кое-что просачивалось про порядки там (в СССР — прим. сост.), кое-что писали — про расстрел трех маршалов, все творцы революции, которые по десять лет сидели в царских тюрьмах, оказались «шпионами», «засланными», «хитроумно подготовленными, чтобы взорвать всю систему». Однако очень многие рассуждали так: «А почему мы должны покидать свой край?» Я приведу такой пример. Я учился в лицее в Сороках, и одновременно со мной учились четыре брата — Кощуги. И был приказ в лицее — старшим уезжать в Румынию, а молодым — к родителям. Мой коллега Сеня пошел к отцу и говорит: «Нам надо поехать. Давай, папа, поедем». И что сказал ему тот священник: «Мой долг — здесь. Кто будет крестить детей? Кто будет венчать молодежь? Кто будет хоронить стариков? Учителя и священники должны оставаться при любых обстоятельствах со своим народом. Это вообще большая беда, что многие уехали». И вот собралась там элита города и говорит: «А почему мы должны уехать? Ну, будет другая власть. Русский язык мы знаем, мы занимаемся общим делом, мы просвещаем детей». И остались люди экстра-класса, которые закончили университеты — кто в Геттингене, кто в Петербурге, кто в Париже. Из пятидесяти директоров разных лицеев и училищ в Бессарабии осталось восемь. Все до единого были ликвидированы». Был Александр Оатул — директор лицея. Первую неделю советская власть как-то «нянчилась». Но через неделю его вызвали в НКВД и держали всю ночь и задавали один и тот же вопрос: «Почему Вы не уехали? С какой целью Вы остались?» Довели человека до самоубийства. На второй же день директор другого лицея, Дмитрий Ременку, который был теологом, тоже застрелился (13 июля 1940 г. - прим. сост.). Суицид — это дело заразное, которое пошло по городу. А это были любимцы общества. Это страшно деморализует, когда подобное происходит с такими людьми». Другой случай — просто совсем фантастический. Со мной училась некая Ленуца Кристал, поэтесса, художница, красавица, училась хорошо, помогала всем, сестра всей школы. И вот в каникулы, в летнее время, в три часа ночи в селе Косэуць в окно постучали. Отец увидел машину, увидел двоих со штыками, понял, разбудил старших и говорит: «Быстро одевайтесь, возьмите теплые вещи, еду, помогите малышам…». В это время приехавший лейтенант разбил окно и вошел туда, а хозяин дома выбил дверь и побежал в сарай, вспомнил, что там есть тулуп, который пригодится в Сибири. Другой солдат подумал, что хозяин бежит. Он держал палец на курке, нажал, и тот упал. Представляете себе сцену? Восемь детей, самая старшая из которых — бедная Ленуца. Жена с маленьким Алешей бегает по двору. И все родственники, вся деревня собрана у забора. Стоит машина, которая разрушила забор. Каких-то детей бросают в кузов, а другие прыгают обратно... Это был фантастический случай. Я нашел описание этого дела у Валерия Пасата. Он издал две книги по репрессиям. Одна книга — это сборник документов. И вот как описывается этот эпизод: «При изъятии семьи Кристал произошло то-то и то-то». В другом месте — тоже отчетный материал — в селе около Окницы произошла «массовая волынка» — это женщины деревни легли на землю перед грузовиком, чтобы он не выехал из села. Виктор Попович, директор Духовной семинарии, тоже повесился, но по другой причине. Его выгнали на улицу. Он узнал, что из религиозного музея выбрасывают церковное имущество, пошел и стал собирать старинные кадила, молитвенники. Цап его: «А Вы что?» — «Ну, я, знаете, верующий человек». «Так, верующий человек…» Его задержали, и какой-то офицер говорит: «Мы организуем атеистический музей». И началось на него давление: «Давай будешь возглавлять». Потом вернулась румынская власть: «Ага, ты с ними сотрудничал!». Хотя он с ними не сотрудничал, он даже не заходил в тот дом. Другие священники — там тоже бывает народ своеобразный — довели его до самоубийства». Были еще три директора из Сорок: Михаил Марку, Паул Ватаман, Порфирий Прокопий. Они погибли в Ивдельском лагере под Свердловском. Вот случай с Паулом Ватаманом. Я сидел с его сыном Октавианом в лицее за одной партой. А другой директор (Андрей Ватаман — прим. сост.) был его дядей. И вот на станции Окница их «упаковали», и родителей отправили туда (в Сибирь — прим. сост.), а мальчик остался. Кстати, был такой порядок: если первые два дня ты как-то ухитрялся спрятаться, то дальше тебя никто не трогал. И он узнал, что этот поезд стоит где-то в лесу третьи сутки, что-то ожидает. Керсновская описывает порядок в вагоне и так называемые «санитарные» условия. И вот мой друг Октавиан, сын того директора, раздобыл где-то две буханки хлеба, подошел к вагону, к той трубе, пожал дяде руку через трубу и передал туда два батона. Вы представляете, что это такое? Я дружил с «коллегой» Керсновской по вагону. Была такая барышня, которая стыдилась санитарных условий в том вагоне, некая Алла Ротару. Ее муж был когда-то диктором на местном радио. Она умерла в прошлом году. Она была бедная, одинокая, я иногда к ней заходил, помогал с покупками. Она мне рассказала всю историю — про путь и туда, и обратно, и про Керсновскую (она дружила с ней). Еще был директор Ион Скодигор. Этот директор умер в поезде, а в соседнем вагоне был его родной брат. За Челябинском поезд остановился, и из каждого вагона выносили по два-три покойника... Его похоронили где-то в лесополосе. Это был математик, светлейшая голова. рассказ историка и краеведа Аурела Маринчука, доцента Кишиневского политехнического университета
