Біла еміграція у Третьому Райху (1933-1945) / Russian immigrants in the Third Reich (1933-1945)

а у кого там была легкая?

 

Вопрос справедливый. Наверное, ни у кого. Но меня особенно как-то "зацепило", что у него из-за ранений были непрекращающиеся боли. Это не добавляет радости к и без того тяжёлой жизни.

 

Уникальные материалы.
Письма белых эмигрантов, оказавшихся в составе Вермахта.
В очередной раз спасибо К. М. Александрову за такого рода фактуру.
Мне кажется, что в этих письмах очень важные вещи выражены. Немые вопросы: "Где родина? Она ли это? Что с ней стало?". Но вопросов всегда больше, чем ответов. А ещё в этих письмах есть маленькая надежда, призрак того, что, быть может, что-то скоро изменится. Быть может, удастся справиться с тем недугом, который загубил ныне мёртвую Россию.
Но германская армия пришла не затем, осознание этого придёт позже. А пока что на дворе морозы 1941-1942 гг.

Автор настоящих строк во время занятий в разных архивах неоднократно находил письма, которые писали своим друзьям, соратникам и начальникам в Европу русские белые эмигранты, сумевшие попасть на Восточный фронт осенью 1941 года. Безусловно, когда-нибудь эти свидетельства эпохи станут ценным источником по истории советского общества и российского антибольшевистского сопротивления. Зимой 1942 года Вермахт переживал один из самых серьезных кризисов на Востоке, особенно в полосе группы армий «Центр». Войска 20-й армии Западного фронта вступили на территорию Смоленской области, её командарм за личную храбрость, проявленную при отражении контратаки противника на армейский командный пункт, был награжден орденом… Войне никто ещё не видел конца, и многие её участники, включая упомянутого командарма, даже ещё не предполагали какими необычными и трагическими станут их судьбы. Тем интереснее представляются письма и отзывы русских людей, вернувшихся после двадцатилетнего перерыва на разоренную и обескровленную родину.

Ноябрь 1941 года, район бывшего Екатеринослава

«Вчера получил большое душевное удовлетворение, посетив здешнюю церковь и простояв всю службу. Это было первое богослужение во вновь открытой церкви, на которой каким-то чудом на всех куполах остались кресты. Внутри все стены голы, лишь видны темные пятна от висевших когда-то икон. Под куполом около уцелевших св. Евангелистов чирикают наперебой воробьи, внося какую-то праздничную ноту в богослужение. При входе в храм, в ограде виднеются еще надписи “Бога нет”, а внутри храма тысячи молящихся, все больше женщин. Первое богослужение на родной земле, я не выдержал и как мальчик заплакал, не стесняясь окружающих. Хор уже успел несколько спеться, и я с удовольствием его слушал. На литургии было много говеющих. Хотел было и я причаститься, да начальство задержало, опоздал… После литургии заказал молебен… Народ дивился на немецкого офицера, стоявшего посреди церкви на коленях, покрытого епитрахилью, над которым священник читал Евангелие и под конец под пение хора “Спаси, Господи, люди Твоя” окропил святой водой и пожелал счастья на моем пути. Этого дня я никогда не забуду».

Осень 1941 года, бывший Юг России

«Во время боев население грабило все, что попало, им удалось даже оконные рамы и балконы растаскивать. Картины, как мне рассказывали, бывали следующие: из деревень во время боев приезжали бабы на подводах, накладывали полностью и везли. Случалось, что осколком бабу убивало, тогда другая скидывала ее с воза и отвозила все себе. Сейчас здесь приблизительно 80 % украинцев и 20 % русских. Почти все говорят по-русски, вывески на украинском, русском и немецком языках, причем порядок языков как когда. Интеллигенции в нашем понятии нет и, судя по рассказам, не было. Более пожилые люди тоже полуинтеллигентные. Мне приходится сталкиваться с различными типами и даже бывшими НКВД/ГПУ. Понятия национализма здесь (не знаю, как в других местах) в нашем эмигрантском понимании нет, конечно, нет и в помине. Народ будет доволен с каждым, кто его законно обеспечит. Так называемая интеллигенция не национальна, а патриотична, признают все недостатки, но все ж, мол, это наше. К эмиграции относятся добродушно, уважают ее, но известная отчужденность все же есть. Все, или почти все, очень радушны, угощают, приглашают. Здесь очень принято ходить друг к другу в гости. Часто, заходя в избу крестьянина, видишь хорошую картину или пальму. На вопрос — откуда? – заминаются и говорят, что, мол, подарок. Иногда удивительно при добродушии русского человека видеть то ужасное озлобление, которое, в общем, понятно».

* * * *

«Город красиво расположен на холме, внизу маленькая речонка, наверху, в центре, красивый большой собор. Улицы широкие с аллеями, посередине обсаженными деревьями. Красивые здания Политехнического института, профессора и ассистенты которого почти все на местах. Кроме того, две сельскохозяйственные школы, ветеринарная, несколько церквей, но общий вид города запущенный за 20 лет большевистского хозяйства. Остались некоторые красивые старые памятники, тени двуглавого орла на некоторых старых зданиях. Жители знают только старые названия улиц, а новые шаблонные советские названия так и не привились их можно только с трудом прочитать на заржавленных табличках угловых зданий.

За три-четыре недели существования здесь городского управления многое организуется и немало сделано. Так, например, быстрая организация местной полиции почти целиком спасла город, учреждения и предприятия от грабежа населением; убираются баррикады, расчищается проезд по улицам; немногочисленные <…> коммунисты перерегистрированы и работают по приведению дорог в порядок.

Открываются и начинаются занятия в сельскохозяйственной школе, вскоре открываются театр и оперетка. Концерты на днях начнутся; подбираются сотрудники для местной газеты. Хозяйственная часть тоже понемногу наладится – есть лавки, снабжающие овощами, — хлеб, правда, получают только работающие, и пока не чувствуется большого недостатка в городе (по деревням и окрестностям хлеба много). Действуют три базара в городе, где идет торговля продуктами сельского хозяйства и хоть дорого, но рубль имеет покупательную силу. Очень приятно видеть, что на этих базарах нет спекуляции, да это и понятно, так как не было грабежей.

Масса арбузов и дынь, очень много овощей. Цены высокие, но такие, как были до прохождения фронта. Десяток яиц, например, 60 руб., 20–25 руб. большая дыня, 10 руб. десяток крупных помидор. Муки, правда, на базарах сейчас почти нет, в советском тылу она здесь зимой стоила 50 руб. килограмм, что при советском среднем жаловании 300 руб. «не значительно» и очень показательно. По карточкам же давали очень мало, только работающим и то не регулярно. Бойцы же питались плохо, постоянно ходили и просили у жителей. Жители совсем не имели необходимых товаров (спичек, соли и т.п.) и получали тогда от бойцов. Из-за транспорта урожай прошлого года из некоторых деревень не был вывезен, так что на трудодень вместо 300–400 гр. получили 4–5 килограмм, хотя должны были потом половину отдать на семена. Но этой подачке от советской власти крестьяне не верили и с нетерпением ждали ее падения.

Нежелание воевать за советскую власть все больше растет, и увеличиваются случаи дезертирства. Здесь помнят все Белую борьбу и большевиков называют не иначе как “красные”. Меня постоянно спрашивают, не могут ли поступить они в Добровольческую армию. Радость освобождения у населения столь велика, что невольно наполняет силой и бодростью».

Декабрь 1941, район бывшего Екатеринослава

«То, что я вижу здесь, мне, болезненно любящему свою Родину, переживать очень тяжело. Где прежнее богатство и благополучие… О нем вспоминают те, кто его видели, с каким-то особенным чувством, как о чем-то безвозвратно потерянном. Самое ужасное — это какая-то особая печать на всем, которую трудно выразить словами. В городах особенная <…> грязь. Все прежние постройки в страшном запустении, а новые имеют вид таких, какие в Западной Европе строятся на выставках. Впечатление такое, что строители их знали, что не продержаться долго у власти, и строили их только на несколько лет. Названия же потрясающие: “Дворец культуры”, “Дворец Советов” и пр. в этом духе. Жители говорят, что раньше внутри их было хорошо. Но что значит “хорошо” в понятии этих несчастных? Рядом с этими дворцами ютятся домики рабочих и интеллектуального люда. В данный момент я с другим офицером занимаю комнату советского чиновника, вернее — его квартиру из двух комнат, одна с окнами во дворе, другая с окнами в первую комнату. Единственный плюс, что тепло. В Бельгии редко какие рабочие живут в таких квартирах. Просто ничего подобного не существует. Стены покрыты только известью, снаружи все советские постройки обязательно грязно-мышиного цвета с потеками. В деревне почти все хаты — постройки счастливых времен “кровавого царизма”. Кое-где они подлатаны, лишь была бы возможность прожить. Чувствуется, что интереса к улучшению своего быта за советское лихолетье не было».

 

Зима 1941–1942 годов, Московское направление

«Из нашей части большая половина уже на фронте, а остальная часть с офицером и со мной в одном переходе от фронта. Бухают орудия, изредка трещат пулеметы и где-нибудь ударит аэропланная бомба. Я живу сейчас с шефом, сплю на кровати, так что жаловаться не приходиться. Вечером за отсутствием керосина горит какая-то чадилка, так что ни читать, ни писать нельзя. Поручения исполняю самые разнообразные: то построить мост, то снегоочистители, то поехать куда-нибудь. Мне дают чертежи, объясняют, а потом я с крестьянами должен все сделать. В деревнях ничего нет, гвозди приходится собирать по домам или вытаскивать из старых построек, доски раздобываются таким же способом, в конце концов что-то получается.

Мороз стоит около 30 градусов, мерзнем основательно, особенно ноги, никакие носки не спасают. Отвыкли мы от морозов…

На Рождество мы устроили елку, я достал в одной избе украшения. На праздники я обменял папиросы на две курицы, достал огурцов, кроме того, мы все получили по полторы плитки шоколада, конфеты, водку, хорошие галеты и много консервов. Сочельник я провел с шефом и его ординарцем в канцелярии, пили и пели до двух часов ночи.

В смысле партизанщины, конечно, бывают нападения, но все это не так страшно, как описывают некоторые любители. Я путешествую совершенно один по отдаленным деревням, где нет ни одного немецкого солдата, и часто проезжаю ночью большие лесные участки. Всевозможные партизаны существуют и проявляют деятельность, но к этому привыкаешь, и когда куда-либо по делам, то об этом совершенно не думаешь, порой приходится немного поежиться, когда проезжаешь ночью лесом, но, в общем, относишься к этому совершенно спокойно. Ночью я сплю раздевшись, мои же спутники спят одетые, они, конечно, правы, так как мы находимся близко от фронта и возможны всякие случайности, но мне уже слишком надоело спать не раздеваясь».

* * * *

«Когда входишь с мороза в русскую избу, то крестьяне помогают снять оружие, шинель и сапоги и радушно приглашают к столу, где скоро появляется кипящий самовар. Угощают всем, что есть в доме. Хозяин и дети с любопытством рассматривают вновь пришедших незваных гостей, бабы подбрасывают дрова в печку, ставят большой котел с картофелем, приносят сено для ночлега. Видно, что все население ждет подходящего момента, чтобы начать задавать традиционные вопросы: когда же возьмете Москву, когда кончится война, хоть бы Бог дал поскорей. Разговор ведется больше жестами. Велика радость крестьян, когда кто-либо говорит по-русски, его называют товарищем переводчиком или пан переводчик. Вообще крестьяне называют немцев панами.

Весть о том, что имеется немецкий солдат, говорящий по-русски, скоро разносится по деревне, и в избу набирается много народа. Они застенчиво молчат и ловят каждое слово, сгорая от любопытства узнать, что немец думает о войне, о русском народе, а главное — о том, что будет с ними, думают ли немцы уничтожить ненавистные колхозы. Охотно отвечают на вопросы, клянут в один голос коммунистов и выражают желание работать на немцев, только бы не видеть больше коммунизма. Говорить о нарождении нового, советско-национального патриотизма совершенно неверно. Правда, в обращении советского правительства к населению появились новые ноты. В своей речи на съезде партии Сталин, делая доклад о войне, закончил его словами: “Тени Суворова и Кутузова с нами”. Брошюры с этой речью сбрасываются советскими летчиками в занятых областях. О таком патриотизме не может быть и речи, а скорей наоборот, обратное чувство охватывает русский народ — это желание работать и жить под немцами, только не возвращение в рабство коммунизма.

Из рассказов крестьян о жизни в советском раю положительным можно считать только обязательную грамотность. Сплошь да рядом встречаются молодые люди, окончившие семилетку, студенты и студентки. Уровень их образования во многом уступает дореволюционному. Прежде всего, это заметно по их нелитературной речи. Молодежь, воспитанная советами, ценит советский быт и боится, что с приходом новой власти она не сможет окончить своего образования и пробиться в люди. Только этим можно объяснить их привязанность к советам и внушенную им ненависть к старой России, “державшей народ в темноте”. Если бы у молодежи была бы уверенность в возможности продолжать учиться при какой-то новой русской власти, от привязанности к советам ничего бы не осталось».

* * * *

«”О тяжести нашей жизни в колхозах, вы не можете себе представить”, — говорил мне хорошо сохранившейся 63-летней старик деревни Крепово под Москвой. “Вот возьмите меня, сорок лет я работал на своей земле, можно сказать, каждую полосу знаю, сам, значит, техник земельный. Вот приезжает из Москвы ученый-агроном и приказывает сеять на этом месте, допустим, овес. А я знаю, что он здесь не взойдет, а вот молчу и сею, как старый дурак, а слова вымолвить против не могу… Больно и обидно впустую работать, ни себе ни людям. А скажешь что против – сейчас тебя за решетку, за кулацкий уклон, за сопротивление власти. И надо работать и молчать. И гордые они очень, говорят свысока и только приказывают. В прежние времена случалось с нашим помещиком говорить, так он куда любезнее был”.

В другой деревне староста, узнав, что я говорю по-русски, очень просил остановиться в его избе, где я нашел много спрятанных икон. Незадолго до прихода немцев большевики разгромили церковь, и он упросил красноармейцев разрешить ему кое-что взять.

Долго он рассказывал о тяжелой жизни под коммуной. Когда из моих рассказов о себе он узнал, что я бывший русский белый офицер и сын офицера, то староста вдруг вытянулся и с каким-то просветленным лицом, голосом, дрожащим от волнения, сказал: “Ваше высокоблагородие, разрешите явиться. Старший унтер-офицер Лейб-гвардии Кексгольмского полка”. По его волнению было видно, что за всю его долгую жизнь, несмотря на обработку коммунистов, самая большая гордость его жизни была именно в его службе в этом полку. Он долго потом рассказывал, какой это был первейший полк, какая красота в его форме.

Самое тяжелое впечатление производит вид русских пленных, в особенности тех, которые живут в лагерях. Германское Правительство не имеет возможности кормить их надлежащим образом. Выдают им в день один хлеб на пять человек и два раза горячую бурду. При этом их заставляют работать грузчиками на станциях, при расчистке дорог от снега, при постройках и при переноске раненых. Вид у них изможденный и несчастный. Первый раз я с ними говорил на вокзале в Минске. Говорят: “Живем ничего. Еды, конечно, совсем мало, но отношение со стороны немецких солдат совсем хорошее. Иной раз и хлеб дадут, и сигару”. В один голос утверждают, что они не коммунисты, а один сказал: “Дайте мне винтовку, сейчас против них пойду”.

В лучшем положении находятся те, которые попали здоровыми при какой-нибудь немецкой части, а таких очень много. По всей большой дороге Смоленск — Москва я не видал ни одного обоза или подвод и саней, на которых ездовыми и кучерами не были бы военнопленные, даже на зарядных ящиках. Они и одеты лучше, и накормлены. Из отдельных разговоров с ними я вынес впечатление, что они довольны своей судьбой. Это военнопленные из числа тех, что сдались добровольно.

Есть много пленных уже отпущенных на волю, это из тех областей, которые уже заняты немцами. Из разговора с одним из них я узнал, отчего так трудно сдаваться в плен. За долгие годы своей власти большевики сумели внушить солдатам чувство безотчетного страха и покорности. В каждой роте имеется политрук, имеющий право без суда всадить пулю в затылок любого солдата. Этот политрук имеет в каждой роте несколько тайных агентов, которые по его указанию следят за теми или иными солдатами роты. Бойцы не доверяют друг другу. Даже мысли о каком-либо восстании у них нет. Они не могут доверять свои желания даже близким землякам. Сдаваться в плен удается только в последнюю минуту, когда предоставляется удобный случай при проверке телефонной линии, связи и т. д.».

http://beloedelo-spb.livejournal.com/389119.html

 

Примеры иного отношения к белой эмиграции. Больше церковная тематика, но и к этой теме можно привязать.

Из статьи Михаила Шкаровского "Нацисты и русское церковное зарубежье: правда и вымысел".

У Шкаровского есть профильная работа по теме: Shkarovskij M. Die Kirchenpolitik des Dritten Reiches gegenüber den orthodoxen Kirchen in Osteuropa (1939—1945). LIT Verlag Münster. 2004. 286 S.

Сразу же после начала войны против СССР местные власти, нередко видевшие теперь во всех русских врагов, начали ущемлять и церковную деятельность. Глазами одной очевидицы ситуация в Лейпциге выглядела так: "В 1941 году эмигрантам было отказано в доме искусства (т.е. "клубе русской эмиграции"), а также в собраниях любого рода. Богослужения продолжались, но среди посетителей неизменно присутствовал представитель гестапо в штатском или в униформе. Я сразу же начала получать повестки в отделение гестапо, где меня снова и снова допрашивали о том, кто (именно) относится к этой церкви... Меня ругали за то, что я, будучи "немецкой девчонкой", до такой степени забылась, что помогаю врагу, и к тому же обручилась с украинцем... Я уже много лет исполняла обязанности звонарки, и вдруг, во время очередного бесконечного допроса, меня обвинили в том, что я обслуживаю радиостанцию в колокольне... Обыски у меня дома и в церкви ни к чему не привели. А искали у меня большевистскую литературу или приходские списки".
Со ссылкой на: Из письма тогдашней звонарки лейпцигского прихода, А. Финц, доктору Кэте Гедэ от 8.4.1980.

По вопросу о духовном окормлении военнопленных в неблагоприятном для властей духе высказался и архиепископ Серафим. Выступавшие на собрании сообщали также о других случаях ограничений и стеснений со стороны национал-социалистских властей. Так, Е. Васильев сообщает, что в г. Калиш дети русского происхождения были исключены из немецких школ. Занятия по религии с ними проводились отдельно. Особенно неблагоприятная ситуация существовала в Вартовском округе, избранном руководством НСДАП в качестве "испытательного полигона" для опробования антицерковной политики по отношению ко всем христианским вероисповеданиям. Как сообщил собравшимся архимандрит Герман, в Вартовском округе православным общинам был запрещен сбор пожертвований.
Со ссылкой на: W. Haugg. Materialien zur Geschichte der östlich-orthodoxen Kirche in Deutschland in: Kyrios 1942/43, 6. Band, S. 111-113.

 

http://www.ozon.ru/context/detail/id/5022893/

 

Давно... Переиздали бы.

Думаю, хорошо будет раскрасить эту тему меткими цитатами о быте и первых личностях Рейха. Автор цитат - известная актриса Ольга Константиновна Чехова (урождённая Книппер), обрусевшая немка, которую в чём только не обвиняли (якобы работала на советскую разведку и т.п.). Цитаты взяты из книги её воспоминаний "Мои часы идут иначе".

В интернете любят иногда цитировать её диалог с Геббельсом, но берут именно "сетевую" версию. Она всегда почти цитируется неполностью (Геббельс там говорит об "освобождении", которое несёт Вермахт советскому населению) и представляет собой не оригинальный текст, а "перепев", взятый из интернета.

По порядку.
Впечатления о Гитлере и Гиммлере.

Перед помещением, в котором сервирован чай, стоит Гитлер в цивильном. Он тотчас же заговаривает о моем фильме "Пылающая граница", премьера которого состоялась только что. Я играю польскую революционерку. Гитлер осыпает меня комплиментами.

Мое первое впечатление о нем: робкий, неловкий, хотя держит себя с дамами с австрийской любезностью; ничего "демонического", завораживающего или динамичного. Это впечатление разделяют многие, кто сталкивался с Гитлером в узком кругу. Поразительно, почти непостижимо его превращение из разглагольствующего зануды в фанатичного подстрекателя, когда он оказывается перед массами. Тут он воспламеняет тысячи, а позднее и миллионы. Кто возьмется это оспаривать!

В чайной комнате встречаю знакомых коллег: Вернера Краусса, Ойгена Клёпфера, Генриха Георге, Кэте Дорш, Георга Александера, Вилли Фрича - короче говоря, всех, кто в Берлине обладает весом и именем.
Гитлер тщетно старается быть обаятельным, Геббельс таков и есть. Как всегда покрытый ровным кварцевым загаром, он рассыпает шутки направо и налево, непринужденно острит. Внешне обойденный природой, с трудом передвигающийся маленький человек явно наслаждается министерским постом и возможностью собрать вокруг себя деятелей культуры.

Пресловутый рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер производит на меня впечатление чего-то незначительного. Смахивающий на землемера на пенсии, со своим круглым мещанским личиком, он в основном молча топчется и явно чувствует себя не в своей тарелке. На одном из более поздних приемов мне удается шокировать его: я являюсь в глубоком декольте. Он каменеет от изумления. "Когда женщина сильно обнажается, это приводит его в исступление", - рассказывают мне те, кто его близко знает. "Это на него похоже", - думаю я, "прошелестев" мимо. Мой повседневный костюм на государственном приеме он явно воспринимает как вполне уместный. Беседа тянется вяло и бессодержательно. Гитлер много говорит о своих художественных амбициях. Акварели, эскизы и рисунки его прежних лет передаются из рук в руки. Ни одна из этих работ не осталась в моей памяти.
Вскоре я откланиваюсь и еду в театр.

Тот самый диалог.

В июне 1941-го Гитлер отдает приказ о нападении на Советский Союз.
Июльским утром 1941 года мне звонит госпожа Геббельс: правительственная машина отвезет некоторых коллег и меня на обед на загородной вилле Геббельса в Ланке.
В этот воскресный день у меня спектакль в театре только в 19 часов. Дневной спектакль отменен. Таким образом, я не могу сказать "нет".

Нас около тридцати пяти человек: мои коллеги, дипломаты, партийные функционеры. Застольная речь Геббельса пропитана национализмом и высокомерием. Он уже сейчас предсказывает падение Москвы.
Я думаю о бесконечных русских просторах, убийственной зиме...
В этот момент Геббельс обращается прямо ко мне:
-А ведь у нас за столом эксперт по России - госпожа Чехова. Не полагаете ли и вы, сударыня, что эта война закончится еще до наступления зимы, что на Рождество мы будем в Москве?..
-Нет, - односложно отвечаю я.
Геббельс сохраняет невозмутимость.
-Почему же "нет"?
-Наполеон тоже недооценил расстояния в России...
-Между французами и нами маленькая разница, - иронично улыбается Геббельс, - за нами поддержка русского народа, мы идем как освободители. Большевистская клика будет сметена гигантской волной революции!
Я пытаюсь сдержаться, но это мне плохо удается:
-Революции не будет, господин министр. Потому что в момент опасности все русские едины.
Спокойствие Геббельса улетучивается. Он немного наклоняется вперед и холодно произносит:
-Очень интересно. Итак, вы не верите в силу германского вермахта. Вы предсказываете победу русских.
-Я ничего не предсказываю, господин министр. Вы спросили меня, будут ли наши солдаты еще до Рождества в Москве. Я высказала свое мнение. Оно может быть верным, а может быть ошибочным...
Геббельс надменно смотрит на меня. Воцаряется неловкое молчание.
"Вот оно наконец и произошло, - думаю я, - открытое столкновение. Этого он тебе не забудет...".

Моим спасителем, во всяком случае в данной ситуации, выступает итальянский атташе. Он со своим обворожительным акцентом выражает восхищение прелестными окрестностями вокруг дома, словно мы только что вовсе не говорили о России.
Я бросаю ему благодарный взгляд.

Геббельс действительно ничего не забывает.
Он дает указание гестапо. "Вежливые господа", которые однажды уже навещали меня, на этот раз не утруждают себя. Они приглашают меня на "информационную беседу".
Моя политическая наивность действует на них настолько обезоруживающе и одновременно убедительно, что часа через два они отпускают меня с "признательностью за сведения".

 

О Муссолини.

Я пью крепкий кофе в обществе Муссолини и графа Чиано. Мы говорим о немецком и русском театре. В ходе беседы с Муссолини слетает вся его деланная сановность, и он оказывается образованным и начитанным собеседником. О политике не говорится ни слова.

Случай с фотографией.

С этого дня в рейхсканцелярии меня вычеркнули из списка приглашаемых лиц.
Также и "вождь" больше не считает меня достойной поздравлений со "счастливым Рождеством", как всего лишь год назад. Тогда я снималась в Париже и уже заказала место в спальном вагоне в Берлин на 23 декабря. Заезжаю в отель, чтобы забрать чемоданы, и от имени германского посольства мне вручают огромный пакет с шоколадом, пирожными, орешками, сдобой. Но самое удивительное находится на дне пакета: портрет Гитлера с его собственной поздравительной надписью. Что делать со всем этим?..

Мне приходит в голову фантастическая идея: шоколад, пирожные, орешки и т. д. я обмениваю на контрабанду - дорогие духи и другие подарки, а Гитлер вместе со своим "посвящением" прикрывает эти преступно дорогие "таможенные" товары. Пакет настолько тяжел, что его пришлось поставить в купе на пол. Проводник добродушно предупреждает меня:
-На границе, досточтимая госпожа, не знают снисхождения. Таможенники и СС захотят посмотреть, что там, вам придется раскрыть пакет...
"Знаю", - мысленно улыбаюсь я.
Проводник оказался прав. На германской границе я должна открыть пакет. И вновь я улыбаюсь, но уже не мысленно, и стараюсь скрыть внутреннее беспокойство - удастся ли проделка!
Таможенник и эсэсовец таращатся на лик вождя, а затем переводят взгляд на меня - потрясенно, слегка недоверчиво...
-Что это? - спрашивает один из них не очень-то умно.
-Фюрер, - отвечаю я сухо.
-Его портрет, вы имеете в виду...
-Вот именно...
Теперь наступает решающий момент: человек наклоняется к портрету и остается в полусогнутом положении, как будто его схватил радикулит. Глаза расширяются, он обнаруживает дарственную надпись, прочитывает ее, благоговейно бормоча: "Госпоже Ольге Чеховой в знак искреннего восхищения и уважения. Адольф Гитлер".
Человек, дернувшись, распрямляется, словно его укусил тарантул, вскидывает правую руку вверх, молодцевато выкрикивает: "Хайль Гитлер!", подает знак своему товарищу и почтительно покидает купе.
А контрабандные мыло и духи еще долго доставляли мне и моим дамам особую радость...

 

Об истинном, а не декларируемом отношении к эмигрантам.

Из секретной расссылки 21.4.1942:
Рейхсфюрер СС видит опасность в том, что эмигранты-переводчики в форме зондерфюреров творят собственную политику в странах Балтии, на Украине и в России. В соответствии с приказом рейхсфюрера СС всех переводчиков войск СС, не служивших в СС до 1 января 1941 года, следует немедленно уволить со службы, выдать им в качестве униформы кители свободного кроя без петлиц и знаков различия, а также повязки "переводчик войск СС". Исполнение донести до 15.5.1942 г.
http://sprachfuehrer.livejournal.com/550243.html

Интересно и то, что весной 1942 г. произошло сокращение инонационального персонала (в т.ч. русского) в одном из иностранных полков Вермахта, который сражался на Восточном фронте. Многих русских отправили домой, оставив самых заслуженных. Есть ли связь между событиями, неясно.

 

Дополнение: это сокращенный перевод документа из IfZ-Archiv, München: MA-329, Bl.2655.

Тут тебе виднее.

 

Спасибо, обязательно буду.

 

http://reibert.info/forum/showpost.php?p=2631195&postcount=476
Немецкая переписка, касающаяся Русского корпуса. Ещё несколько штрихов к картине истинного отношения немцев к русской белой эмиграции.

 

проспал такого казачину-эмигранта из Альтоны

 

Напомню интересующимся

 

Будет ли что нибудь издано по итогам круглого стола? Предпологается или нет?

 

планируется

 

Мероприятие прошло. Успешно.

 

там с отдельными докладами выступали?
если да, то названия можно увидеть (интересно)?

 

завтра выложу афишу

 

Вот здесь можно посмотреть
http://www.bfrz.ru/?mod=news&id=888

 

С небольшой поправкой: На круглом столе не было Марины Сорокиной и Кэтрин Андреевой, но дополнительно, с небольшим докладом выступил Юрий Цурганов.

 

Два вопроса:
1. Будут ли в сборнике статьи тех авторов, которые не смогли по объективным причинам присутствовать на мероприятии?
2. Когда примерно планируется выход сборника?

 

Фильм «Олимпия» — документальный фильм режиссёра Лени Рифеншталь, рассказывающий о XI Летних Олимпийских играх, прошедших в Берлине в июле-августе 1936 года.
А факелоносец, как Вы думаете кто? Правильно - русский! Как оказалось, он являлся сыном русских эммигрантов и звали его Анатолий Добрянский.

 

откуда инфа?